Чтоб было.

А если серьезно, то выпуск относительно дешевых колесных тягачей открывал очень большие возможности для развития буксируемой артиллерии. В том числе и такой в какой-то мере универсальной, крайне полезной для народной милиции, которая в военных операциях будет преимущественно работать от обороны, то есть обеспечивать устойчивость.

Да и эффективное противотанковое средство, которое в случае чего сможет «лопать» практически все, что будет появляться на поле боя, тоже требовалось. На перспективу. Гонка АБТ вооружения времен Второй мировой войны наглядно показывала, как буквально за два – три года могли радикально измениться очень многие виды вооружения. Иной раз до неузнаваемости. И вместо того, чтобы аврально «тушить пожары», было бы неплохо подстелить соломку заранее.

И это не говоря о том, что такое орудие было бы очень приличным просто как гаубица или пушка. С досягаемостью даже больше чем у Д-30, хорошей скорострельностью и вполне действенным снарядом.

Почему не 122-мм калибр?

Потому что для буксируемой артиллерии он был как патент королевских мушкетеров, который, как известно, слишком значим для Атоса, но совершенно не имеет смысла для графа де ля Фер, то есть уже не так удобен, как 4 дюйма^[23], но еще не так действенен, как 6. Именно поэтому 122-мм калибр Фрунзе рассматривал только либо как формат легких полевых мортир, либо для самоходных систем.

Причем, как показала практика Польской кампании, наличие в полковой артиллерии и 76-мм легкой гаубицы, и 122-мм легкой мортиры, и 152-мм мортиры оказалось перебором. Фрунзе склонялся к тому, чтобы убрать 122-мм мортиру у пехоты, пустив ее на вооружение легких САУ.

Но это уже другая история.

Здесь и сейчас Фрунзе сосредоточился на трехлапом лафете. Пытаясь разъяснить и втолковать не только его идею, но и конструкцию присутствующим. Заинтересовавшимся им не только для новой пушки-гаубицы, но и для зенитных средств. Например, принятое на вооружение 88-мм/45 зенитное орудие «Фиалка» можно было бы ставить на такой лафет, радикально ускоряя время развертывания. И не только его, но и перспективное – длинноствольное – со стволом в 56 калибров, прототип которого немцы успели создать до осеннего кризиса. А потому оно вместе с документацией и специалистами теперь находилось в Союзе. А это была та самая знаменитая «ахт-ахт», что кошмарила танки союзников в годы Второй мировой войны…

Глава 5

1928, декабрь, 2. Нью-Йорк

Из-за окна донесся звук моторов. Скрипы тормозов. И хлопки дверьми.

– Что там, Джек? – спросил Морган.

Тот осторожно выглянул, стараясь не потревожить занавеску.

– Копы, – тихо буркнул он.

Потом подошел к радиостанции и вызвал внешний наблюдательный пункт, что разместился в соседнем доме:

– Арчи, что там у вас?

– Копы. Много, – тихо произнес голос в динамике.

Джек скосился на своего патрона с вопросительным выражением лица.

– Что смотришь? – процедил тот. – Работаем. Или не знаешь, зачем они явились?

– Может, попробуем поговорить?

– О чем? Хочешь их разжалобить? – усмехнулся банкир.

– Ну… в принципе, действительно, – чуть помедлив, согласился с ним визави. Произнес в рацию: – Работаем. – И, подхватив свой пистолет-пулемет, выглянул снова за шторку.

Осторожно.

Довольно большая группа полицейских настороженно шла вперед. Вооруженная как надо. И старавшаяся не сильно мелькать на прострелах со стороны этого дома.

Мгновение.

И из окна со второго этажа дома, что оказался у них за спиной, по ним ударили из Tommy-gun. С дюжину парней. Прямо заливая участок улицы пулями.

Полицейские заметались в поисках укрытий, уходя с линии огня. Но только они сумели это сделать, как по ним уже ударили с противоположной стороны. Вновь вынуждая бежать, метаться, пытаться укрыться. Как раз с тем самым временны́м зазором, чтобы первая группа сумела сменить опустевшие барабанные магазины.

Пара минут.

И тишина.

– Дело сделано? – отхлебнув из чашечки кофе, спросил Морган.

– Вроде положили всех.

– Хорошо. Про контроль не забудь. – А потом повернулся к другому своему спутнику и добавил: – Уходим. Видимо, это наше укрытие кто-то сдал.

– Кто-то свой?

– Хотел бы я знать, – покачал головой банкир.

– Не думаю, – встрял Джек. – Если бы кто-то из своих сдал, то про засаду бы сказал.

– Тоже верно, – кивнул Джон Пирпонт Морган. – В любом случае – этих подчистить. Здесь все сжечь. И уходим. В темпе. О стрельбе уже точно сообщили куда следует. А эти, – кивнул он в сторону окна, – на связь не выходят. Так что скоро тут станет не продохнуть от… хм… защитников правопорядка…

После случайной гибели Рокфеллера и нормального «проглатывания» этой новости Лондоном с Парижем руководство США решило просто избавиться от свидетелей. Чтобы лишнего не разболтали. Потому как нужно быть откровенно росгобельским кроликом, дабы даже подумать о том, будто вся эта братия, руководящая ФРС, провернула операцию «Мировая война» без согласия и известной поддержки правительства США.

Лондон с Парижем мало интересовало, как именно Белый дом накажет виновников. Главное, чтобы им списали долги.

Намек был понят.

И за оставшимися деятелями, причастными к известным событиям, началась простая и бесхитростная охота. За головами. К которой правительственные структуры США стали подключать гангстеров. По примеру Фрунзе, который в этой связи открыл настоящий ящик Пандоры.

В обычных условиях в Белом доме никогда бы не пошли на подобные меры. Но кризис, который потихоньку вызревал с самого окончания Первой мировой войны, не оставил им, по сути, шансов.

В чем он заключался?

В 1918 году для США закончились обширные промышленные заказы. Военные бюджеты стран, ранее закупавших в Новом Свете все, чего им не хватало для войны, резко сдулись. А тяжело пострадавшие экономики категорически сузили собственно европейские рынки сбыта, которых теперь не хватало даже для собственных товаров. И экономике США пришлось на это реагировать. Во всяком случае, ее финансовым воротилам, дабы сохранить норму прибыли, к которой они привыкли за годы войны.

Самым очевидным решением стала перекачка инвестиций из реального сектора в спекулятивный, то есть на фондовые рынки. Тем более что никаких рациональных механизмов защиты, позволяющих избежать этого перекоса, попросту не существовало.

Суть фондовых рынков заключалась в перераспределении средств между промышленными и сельскохозяйственными активами через акции-облигации-фьючерсы и прочие подобные инструменты. Очень действенный инструмент. Беда обычно случается, когда хвост начинает вилять собакой, то есть основные средства и финансовая жизнь замыкаются в виртуальном пространстве фондовых рынков.

Что и произошло.

Как следствие – уже к 1924–1925 годам реальный сектор экономики испытывал денежный голод, находясь в системной стагнации, характерной для дефляционного кризиса, то есть острой нехватки денежных средств. Ведь деньги – это кровь любой экономики, ну почти любой, исключая, пожалуй, натуральное хозяйство. В то время как на фондовых биржах кипела жизнь, из-за чего даже компании и крупные корпорации, что испытывали определенные финансовые трудности, пытались заработать деньги через биржевые спекуляции, вкладывая очень приличные средства, изымаемые ими же из реального сектора, в виртуальный.

Более того – появилось много состоятельных людей, сделавших состояние на бирже, с характерным запросом на красивую жизнь и дорогие, эксклюзивные товары. Что в известной степени и породило те самые «ревущие 20-е», которые больше походили на своеобразный танец на вулкане. И кстати, это касалось не только США, но и Старого Света, хоть и в меньшей степени из-за определенных депрессивных тенденций в экономике и хронической нехватки денег в принципе.

Почему?

Тут мы подходим к другому ключевому компоненту так называемой Великой депрессии. А именно к долговому кризису, который в известной степени Михаил Васильевич и усугубил, спровоцировав несколько более ранний и принципиально более масштабный кризис в США.

На заказах Первой мировой войны США сделали целое состояние и серьезно прокачали промышленность. Это факт. Но как это происходило?

Через инвестиции в расширение производства, которые производились на кредиты. А кредиты – это долги, главным свойством которых является необходимость их отдавать. Причем отдавать с процентами.

И если бы война продолжилась – заводы и фабрики достаточно легко бы отбили эти займы. Но война закончилась. Потребление производимой в США продукции резко и радикально сократилось. А федеральное правительство продолжило придерживаться принципа laissez-faire, то есть невмешательства в экономику. В том числе и потому, что оно само набрало долгов вагон и маленькую тележку, не имея для этого вмешательства ни желания, ни возможностей. Ситуация была настолько критической, что больше половины расходов федерального бюджета шло на обслуживание долга^[24] и выплаты ветеранам войны. На уровне штатов ситуация была похожей, во многом повторяя критическое положение федерального правительства. Эта ситуация с долгами была не только совершенно беспросветной, но и по-настоящему тотальной.

Банки, казалось бы, выиграли больше всех от этих пертурбаций. Они ведь жили с платежей по кредитным обязательствам, выдавая новые с полученных платежей по старым. Причем деньги они забирали через эти поступления из реального сектора и правительств разных стран, а вкладывали в виртуальный, который выглядел более привлекательным, из-за чего наблюдателям казалось, будто Уолл-Стрит съедает все деньги мира. Ведь именно сюда стекались, по сути, долговые выплаты и самих США, и Великобритании, и Франции, и Италии, и так далее.

Казалось бы – сказка.

Но их положение на деле являлось куда более шатким, чем можно было подумать. Почему? Потому что одно дело, когда тебе немного должен богатый и здоровый человек, способный достаточно легко закрыть долговые обязательства. И совсем другое дело, когда тебе должен критически много тяжело больной и в общем-то нищий человек.

И эти больные человеки начинали творить «чудеса», чтобы выкрутиться… чтобы выжить… не самые, надо сказать, адекватные…

Для компенсации своей долговой нагрузки правительственные структуры начали увеличивать налоги, из-за чего к 1928 году население платило вдвое больше налогов, чем в 1914 году. Что являлось крайне безрадостной темой. Ведь налоговая нагрузка традиционно ложится наиболее тяжелым бременем на тех, кто не может лоббировать свои интересы в правительстве, то есть на простых граждан.

Классика.

Увеличение налоговой нагрузки на население как напрямую, через индивидуальные налоги, так и косвенно, через фискальное давление на предприятия, позволяет краткосрочно решать проблемы правительства. Например, закрывать выполнение бюджетных обязательств в количественном выражении.

В среднесрочной же перспективе или – тем более – долгосрочной это приводит к таким проблемам, как снижение экономического роста, уменьшение объемов внутреннего рынка и так далее. Что, в свою очередь, ведет к уменьшению налоговых поступлений, которых становится недостаточно для выполнения бюджетных обязательств, и правительства, особенно недалекие или безответственные, запускают новый виток этого крутого пике. Вгоняя страну в фундаментальный и очень тяжелый кризис.

Но это с одной стороны чудили.

А с другой – компании реального сектора, в которых трудилось большинство жителей США, на фоне своих финансовых трудностей начали… хм… скажем так – оптимизировать свои расходы, то есть, ведя красивую и сочную жизнь тех самых «ревущих 20-х» и вкладывая большие средства в биржевые спекуляции, они сокращали зарплаты, увольняли сотрудников и вообще максимально снижали свои «издержки».