13

С наступлением сумерек начался обстрел – снаряды со свистом били по реке, взметая фонтаны воды. Затем они начали рваться уже поближе к холмам, и в унисон царящему грохоту зазвучали рожки, свидетельствовавшие о том, что гоминьдановцы пошли в наступление. Когда Пин продрал глаза, большинство солдат в его подразделении уже проснулись и бежали к своим позициям у стены.

– Подъем! Подъем! – орал лейтенант Дао. – Не посрамим себя! – Командир посмотрел на Пина, мотнул головой в сторону рубежа обороны, после чего вскочил на Секиру и помчался вперед.

У Пина разламывалась от боли голова. Он схватил ружье и потянулся за джутовым мешочком, набитым пулями. Выбежав из леса и домчавшись до низины, он увидел, как Ло широкими шагами ходит вдоль стены, опираясь на свою винтовку, как на трость. Внезапно Пин вспомнил, что он сделал прежде, чем лечь спать. Оружейник набычился и припустил что есть сил. Его легкие горели, а ноги болели. Пин домчался до стены как раз в тот момент, когда Ло и Юн залегли за мешками и просунули свои ружья в бойницы.

– А вот и ты, братец! Рад, что ты решил к нам заглянуть. – Ло прищурился, глядя в прицел своего ружья.

Юн, которая, лежа на боку, загоняла патроны в магазин своей новенькой современной винтовки, перекатилась на живот, вдохнула через нос и выдохнула через рот. Это помогало ей сосредоточиться, когда она целилась.

– Похоже, они снова клюнули на приманку, – сказала она. – Они будут как мыши, попавшие в пустой мешок.

– Раньше когда мы устраивали засаду, то прятались в лесу, а теперь нет, – возразил Ло. – И, кстати, где наша наживка?

Снаряд ударил в землю в нескольких метрах от стены, взметнув в небо грязь, забрызгавшую бойцам лица. Лейтенант Дао крикнул Юн, чтоб та оставила свою позицию и спустилась туда, где располагалось пулеметное гнездо.

– Нам нужен человек с твоей меткостью! – проорал он. Юн оттерла грязь с лица и поползла по-пластунски прочь. Пушки смолкли, а из бамбукового леса стали появляться солдаты в серо-коричневой форме. Поначалу их было мало. У кого-то головы защищали металлические каски, на других были кепи. За ними последовала основная масса, размахивавшая сине-белыми знаменами. Внезапно вражеских солдат сделалось очень много. Со стороны казалось, словно какой-то великан перевернул камень, из-под которого валом повалили жуки и многоножки. Пин даже не мог сосчитать гоминьдановцев, но их явно было больше нескольких сотен. Выставив винтовки с примкнутыми штыками, враги ринулись в атаку. Со стороны красноармейцев бахнуло несколько выстрелов.

– Не стрелять! – прокричал лейтенант Дао. – Ждать, когда они подойдут к холмам!

Ло достал из подсумка пулю и, не сводя глаз с врага, вставил ее в дуло.

– Давай поменяемся ружьями, – предложил Пин. Он лихорадочно пытался придумать что-нибудь умное, нечто такое, чтобы правдоподобно объяснить, зачем ему это вдруг понадобилось.

– Зачем? – Ло недоуменно посмотрел на своего друга.

– Дай мне свое ружье, – повторил Пин. – Мне надо кое-что глянуть.

– Ты сбрендил, – Ло снова устремил свой взгляд на врага.

Крики гоминьдановцев звучали все ближе, и красноармейцы открыли огонь. Пин схватил винтовку Ло и попытался вырвать ее из рук своего друга, но Ло с такой силой оттолкнул оружейника, что тот отлетел, упал и откатился от него на метр вниз по склону. Пин треснулся головой о кирпич, а когда он пришел в себя и глянул наверх, то увидел, как Ло встал на одно колено, показал пальцем на стену, после чего нажал на спусковой крючок. Раздался грохот, приятеля окутало дымом, а когда он рассеялся, Ло лежал на спине, неестественно выгнувшись и согнув ноги в коленях.

Пин подскочил к другу. Он приподнял Ло и увидел, что свинцовая пуля, которую он изготовил на этой неделе, вошла ему в голову прямо над правой бровью. Глаза Ло все еще оставались открыты, и когда Пин огляделся в поисках помощи, он увидел, как Юн, занимавшая позицию чуть ниже на склоне холма, смотрит на него во все глаза. Ее лицо хранило бесстрастное выражение, девушка ждала, когда Пин скажет ей, что с Ло. Казалось, она была готова к самому худшему. Лейтенант Дао хлопнул девушку по плечу, и, пару раз моргнув, Юн снова вскинула винтовку и открыла огонь.

Пин потащил Ло прочь от стены еще до того, как рожки протрубили отступление, до того, как в атаку двинулись танки, принявшиеся наступать там, где недавно упал самолет, и пробившие брешь на левом фланге обороны, до того, как холмы были захвачены и над ними взвились знамена гоминьдановцев, до того, как его взвод вместе с Секирой проследовал к месту сбора. Пин волок на себе Ло, пока не добрался до леса. Там он положил тело на бамбуковую волокушу, ухватился покрепче и двинулся дальше. Оружейник тянул волокушу, не оглядываясь. Когда правая рука уставала, он менял ее на левую. Он не замечал ни своих товарищей, ни Юн, которая бежала рядом с ним и кричала, умоляя его остановиться, силясь втолковать, что ни к чему так изматывать себя, что он должен привязать волокушу к лошади или мулу, как делают все остальные, и что Ло уже мертв.

14

– Двадцать девять из шестидесяти пяти, – глухо произнес лейтенант Дао. В бою погибло двадцать девять из шестидесяти пяти солдат взвода, и Пин знал, что смерть одного из них на его совести. Все утро и весь день они бежали, а летательные аппараты беспрестанно вели огонь по арьергарду, перестреливая бойцов как куропаток. Наконец красноармейцы добрались до узкой долины в тридцати километрах от реки, зажатой между двумя высокими горными пиками. Здесь под прикрытием горных кряжей Третий корпус мог передохнуть. Солдаты разбили лагерь и подсчитали потери. Затем они принялись рыть братские могилы. Когда с этим закончили, грамотные написали имена погибших на тонких листах бумаги, наклеили их на поленья, собранные изначально на дрова, и сложили их поверх могил. Жертвенных денег для сожжения не было, поэтому бойцы пустили в ход банкноты, отпечатанные на фабрике дензнака Красной республики. Те ничего не стоили, так как большинство лавочников принимали только серебряные монеты.

Красноармейцы, переправившиеся через реку на вражий берег, чтобы заманить гоминьдановцев в засаду, не вернулись, а доты из кирпичей и соломы не выдержали ни артиллерийского, ни танкового огня. Третий корпус потерял шестьдесят процентов вьючных животных, двадцать пять процентов телег и был полностью деморализован. Попытка воевать с армией Чан Кайши лицом к лицу показала, как сильно отстают красноармейцы от гоминьдановцев в оружии и оснащении.

Пин присел рядом с Юн у костра. Чтобы не дрожали руки, он сжал их в кулаки. Пальцы ныли от порезов, а ладони от мозолей. Сейчас признаваться в содеянном казалось сущим безумием, однако Пина так и подмывало выложить Юн все как на духу.

– Ты вел себя смело, – сказала она. Несмотря на то что девушка выплакалась несколько часов назад, на мгновение Пину показалось, что сейчас ее слезы польются с новой силой. – Ты столько времени провел у стены, держа его на руках, когда вокруг свистели пули… А потом тащил прочь на себе…

Свистели пули? Их было много? Пин ничего не помнил. Ему захотелось сказать, что дело тут вовсе не в смелости, но он понял, что сейчас его слова прозвучат заносчиво и фальшиво. Само собой, им двигало чувство вины, впрочем, возможно, оно, как и себялюбие, порой толкает на отчаянные поступки.

Юн подсела поближе и положила голову ему на плечо.

– Кто ж знал, что Небо любит пошутить? – промолвила девушка, глядя в огонь. – Стоило мне кому-то сказать, что не переживаю за Ло, и он тут же погиб.

– Он знал, что ты к нему неравнодушна.

– Возможно, – сказала Юн, повернувшись к Пину. – Только он и знал, – она всхлипнула, а затем села прямо, выставив ладони к огню. – Много наших погибло. Председатель Мао сказал, что слишком сильная скорбь по павшим – это себялюбие. Лучше быть бессердечной, чем себялюбивой.

Несколько позже, тем же утром, когда большинство солдат уснули, Юн подошла к Пину, протянула руку и предложила прогуляться.

– Захвати свой спальный мешок, – сказала она.

Лейтенант Дао еще не спал. Пин не сомневался, что командир заметил, как они шли, взявшись за руки, в долину. Командование не имело ничего против романтических отношений между бойцами и даже поощряло их, но только не во время боевых действий. Пину отчего-то захотелось, чтобы лейтенант вмешался и воспрепятствовал столь вопиющему нарушению армейской дисциплины, но Дао просто отвел взгляд. Третий корпус потерпел сокрушительное поражение. В наступившем хаосе о строгом соблюдении дисциплины можно было забыть. Дао продолжал расчесывать Секиру, как бы говоря всем своим видом: «Я делаю что хочу, и вы делайте что хотите».

Они остановились возле трех высоких валунов, напоминавших устремленные к небу пальцы. Землю ковром покрывал гравий, а слой хлопка, которым был набит спальный мешок, оказался слишком тонким, и потому они чувствовали, как им в тела впиваются острые края камней. Сверху они оказывались по очереди – то Пин, то Юн. Пин предпочитал быть снизу, чтобы ему было больнее.

Когда они закончили, он спросил:

– Если мы этим занимались, значит, мы бессердечны?

– Да, – сказала Юн, целуя его в плечо. – Но ты никому ничем не обязан.

Пин покачал головой. Он закрыл глаза и снова увидел Ло, стоящего на колене у стены и нажимающего на спусковой крючок. Раз – и клуб дыма, словно призрачный демон, забирает жизнь у его друга. Это он, Пин, сотворил этого демона. Чем он занимался все эти годы? Создавал то, что отнимало у людей жизнь, но никогда об этом не задумывался, не говоря уже о том, чтобы ощущать из-за этого чувство вины. Тут ему вспомнилось, как все называли его Дымом, а Ло – Шепотом. «Лучше не придумаешь», – подумал Пин. Оружейник знал, что теперь ему предстоит прожить остаток дней с несмываемым пятном на совести. А что же жизнь Ло? Она растаяла утренним туманом.

15

Они вернулись в лагерь, когда спускались сумерки, и держались за руки. Пин нес под мышкой спальный мешок. Завидев их, другие солдаты оторвались от дел и уставились на парочку. Естественно, теперь по взводу пойдут сплетни. Большинство бойцов пожали Пину руку и поздравили его.

– Даже в самую тяжелую годину можно давать волю чувствам, – примирительно сказал лейтенант Дао. Однако А-Гуан, проявлявший интерес к Юн, помрачнев как туча, поклялся, что напишет на них рапорт в Политбюро за пренебрежение своими обязанностями и прелюбодеяние во время войны.

– Вас обоих будут судить военно-полевым трибуналом! – прокричал он.

Лейтенант дернул ремень мушкета А-Гуана и спросил:

– Тебе ружье не надоело? Вдруг с ним чего не так? Отдадим его Пину чинить, а ты, пока жалобу в ЦК писать будешь, с пикой походишь. Так-то я уверен, что наши вожди, несмотря на всю их занятость вопросами обороны, наверняка крепко подумают над надлежащим наказанием за гнусное преступление, что совершили наши товарищи.

Бойцы засмеялись, и Пину стало так стыдно, что ему захотелось рассказать А-Гуану, что он сделал с ружьем Ло. Тогда у А-Гуана действительно появился бы серьезный повод написать донос.