Поскольку обстоятельства позволяли, Пин отважился обнять девушку:

– А где Ло?

– С лейтенантом Дао и штабными. Они допрашивают пилота. Все знают, Ло способен любого разговорить.

Пин кивнул. Он окинул Юн взглядом и только теперь увидел, что одна из ее штанин разорвана, а порез на лодыжке сочится кровью.

– Тебе не худо бы к врачу, – сказал он и опустился на колени, осматривая рану. В свете разгорающегося утра икры девушки казались бледно-голубыми. Пину вспомнились те времена, когда он думал, что ноги Юн напоминают побеги бамбука. Ну и дурак же он был. Он оторвал от своей гимнастерки рукав и перевязал им рану.

– Ты понимаешь, что это значит? – сказал Юн. – Сбили один самолет, собьем и другие! Мы-то думали, они неуязвимы, а это не так! Может, нам даже больше не потребуется сражаться в темноте!

– Пошли, – сказал Пин, взяв ее под руку. – Давай-ка я отведу тебя в полевой госпиталь.

– Со мной все в порядке! Я просто рассадила ногу, когда началась тревога и все кинулись прятаться. Ходить я пока и сама могу.

Несмотря на это заявление, Юн позволила поддерживать ее всю дорогу до леса, а когда ее воодушевление сошло на нет, начала хромать – видно, почувствовала боль.

Нынешний полевой госпиталь состоял из тех же палаток, что и прежний, правда, теперь их из соображений маскировки выкрасили в зеленый цвет. Раненых было столько, что даже тех, кому изрядно досталось, сложили в ряд на землю дожидаться очереди. В воздухе стояли запахи лекарственных трав и запекшейся крови. Врач глянул на рану Юн, бросил ей пузырек со спиртом и бинт и сказал, чтобы она перевязала себя сама.

Пин помог девушке добраться до лагеря. «Может, мне предложить ей перевязать ее?» – терзался он вопросом. Хай-у ему ясно велел избегать широких жестов, но относится ли к таковым подобная помощь? Он, Пин, просто боец, который перевяжет своего товарища по оружию, поскольку все врачи заняты. Что в этом такого? Дело представлялось вполне житейским. Пин даже не стал спрашивать разрешения у Юн. Он просто усадил девушку у костра, встал на колени и принялся разматывать пропитавшийся кровью обрывок рукава. Большинство солдат из их подразделения уже улеглись спать, прикрыв от солнца глаза широкими листьями.

– Я не думала, что ты такой, – сказала Юн.

– Какой «такой»?

– Такой чуткий, – она улыбнулась. – Ло говорил, что ты ведешь себя как суетливый, высокомерный мальчишка. Но я с ним совершенно не согласна.

Пин прикусил язык. Ему страшно захотелось сказать в ответ что-нибудь гадкое о Ло, но он сдержался, понимая, что так только все испортит.

– Что еще он говорил обо мне?

– Я сейчас и не вспомню. Рассказывал, что, когда вы жили в Гуанчжоу, у тебя ни разу не было настоящей женщины… и ты предпочитал ходить по публичным домам.

Пин промокнул рану спиртом, и Юн сдавленно зашипела.

– А Ло не уточнил, что именно он и начал меня водить по таким местам?

Она кивнула:

– Он сказал, что в шутку предложил тебе сходить в публичный дом, а ты воспринял его слова всерьез.

Оружейник покачал головой, разматывая бинт.

– Врет он, сволочь, – процедил Пин. – Он вообще ни черта обо мне не знает.

– Нельзя так говорить о товарище, и уж тем более о друге. – Тон девушки изменился. Былая легкость исчезла без следа, теперь она говорила сухо и строго, будто отчитывая его.

Пин не знал, как продолжить разговор. Он мог попробовать сменить тему и попросить подробнее рассказать о разбившемся летательном аппарате, а мог, наоборот, попытаться поговорить с Юн начистоту и выложить о Ло всю подноготную. Умом Пин понимал, что правильней выбрать первый вариант, но оружейник так разозлился, что потерял голову.

– Он не заслуживает такую, как ты, – выпалил оружейник. Юн тут же отдернула ногу, и Пин сразу понял, что совершил ошибку.

– В каком смысле? – спросила она.

– Ни в каком. Неважно.

Юн принялась разминать ногу, то сгибая, то вновь выпрямляя ее.

– Ладно, если предпочитаешь молчать, я сама все скажу. Я знаю, каково тебе. Вероятно, не на все сто, но в целом представляю. Я не дура, кое-что понимаю. Ты мне нравишься. – Услышав это, Пин вскинул голову. – В любых других обстоятельствах я была бы рада, если бы кто-то вроде тебя так ко мне относился. Я ценю тебя как друга. Но мне больше подходит Ло. Я уже достаточно давно это поняла.

Пин хранил молчание. Ему захотелось кинуться сломя голову в лесную чащу, чтобы побыть наедине с самим собой, но он взял себя в руки, вспомнив, что плел про него Ло.

– Что в нем такого? – спросил оружейник. – Я знаю его дольше твоего. Не будет тебе с ним счастья. Он подлый, думает только о себе и постоянно врет.

– Все так, – кивнула Юн. – Но при этом он еще умен, силен и в состоянии позаботиться о себе. Когда я с ним, мне не нужно за него переживать, чего никак не скажешь о других мужчинах. Благодаря этому я могу сосредоточить все свое внимание на деле революции.

Пин отдал остаток бинта Юн, подошел к дереву и прислонился к нему, откинув голову:

– Я поставил себя в дурацкое положение. Надеюсь, я не смутил тебя своими словами.

Юн встала и подошла к оружейнику. Она двигалась проворно, словно рана вдруг перестала ее беспокоить.

– Не говори глупости, – углом рта улабнулась она, после чего вернулась к своему месту и свернулась на земле калачиком. Через несколько минут девушка уже мерно посапывала.

Пин все глядел на нее. Изо рта девушки побежала струйка слюны. Оружейник понял, что больше не в силах тут находиться. Быстрым шагом он направился к спящему Шаоху. У знаменосца наверняка осталась еще бутылка самогона. Пин легонько пнул бойца ногой. Шаоху резко сел и схватил знамя, выставив его перед собой как пику.

– В чем дело? Тревога? На нас напали?

– Нет, – мотнул головой Пин. – Мне просто выпить надо. Я знаю, у тебя есть.

Шаоху зевнул, зарылся в спальник и откуда-то из его глубин вытащил бутылку.

– Держи, – сказал он. – Попадешься – не настучи на меня.

12

Из-за того, что теперь весь корпус укрывался в лесу, Пину никак не удавалось отыскать укромное местечко где-нибудь под деревом или в кустах, и потому в итоге он отправился в конюшню, представлявшую собой обычный загон на поляне, обнесенный проволочным забором. Там паслись не только лошади, но и мулы с коровами, которые потягивали из ведер колодезную воду.

– Глупость какая, – сказал оружейник одному из ослов, потрепав его по шее. – Кругом война. Тут бы в живых остаться, а я о чем переживаю? О девке какой-то. Причем ладно бы красавица была, так ведь еще и уродина! – Пин рассмеялся. – А у тебя, дружище, баба есть? Какая она из себя? Ничё так? Бедра широкие? Нарожает тебе кучу ослят… – Длинноухий повернулся и двинулся в дальний угол загона. – Эй! Куда пошел? Я с тобой, между прочим, разговариваю! – Пин подхватил осла под уздцы, рывком разворачивая голову животного к себе. Осел взбрыкнул, швырнув задними копытами грязь в лицо оружейнику. – Ладно, ладно, – примирительно произнес Пин, кашляя и отплевываясь. – Я все понял. Тебе я тоже не нравлюсь.

Он уже достаточно опьянел, чтобы попытаться заснуть, и побрел обратно в сторону расположения взвода. Вокруг него громогласно храпело четыре тысячи человек – весь Третий корпус. Солнце прошло полпути до зенита, и значит, по прикидкам Пина, было около десяти утра. Когда он добрался до своего взвода, единственным человеком, который еще не спал, был Ло, который грыз батат. Пин почувствовал, что приятель чем-то взволнован.

– А я-то думаю, где тебя носит, – протянул Ло. – Тебе Юн о самолете рассказала? Нам удалось взять в плен пилота. Он нам не только сдал гоминьдановские позиции, но еще и согласился перейти на нашу сторону. Ты только подумай! Теперь у нас есть свой летчик!

– Летчик есть, а самолета нет, – расхохотался Пин, да так громко, что несколько солдат заворочались. Оружейника качало из стороны в сторону.

– Да ты пьян, – без тени укора сказал Ло. – Всё вылакал или что-нибудь осталось?

Пин помотал головой:

– Ни капли.

– Жаль.

Пина качнуло, и если б Ло его не подхватил, оружейник непременно бы упал. Ло отвел Пина к его месту у костра и помог сесть. Затем он достал свое ружье, изготовленное Пином, и принялся его чистить.

– Так и не попросил у тебя прощения. Я насчет нее… – Ло быстро кивнул на спящую Юн и снова перевел взгляд на ружье. На приятеля он не смотрел. – Ты же и сам прекрасно знаешь, я еще та сволочь и бабник.

– Что есть, то есть. – Веселое настроение Пина улетучилось без следа. Зачем Ло ему напомнил о причине тоски, снедающей оружейника? На Пина накатила злоба.

– На этот раз все иначе. – продолжил Ло. – Сам не знаю, что в ней такого.

– Это любовь, – ощерился Пин.

Ло фыркнул.

– Опять ты, братец, со своими выдумками. Воображаешь невесть что, – он устроился на земле, прикрыв глаза широким листом. – Хотя на этот раз, быть может, ты не так и далек от истины.

Пин встал и, раскачиваясь на ступнях вперед-назад, уставился на Ло. Ружье, ствол которого теперь сверкал, словно только что из кузни, лежало на камне рядом с другом. Пину вспомнилось, как он делал это ружье, как возился с ним первые несколько недель своего пребывания в Тецзиншани. Он пустил в дело легкий стальной спусковой крючок, снятый с гоминьдановского пистолета, и тщательно отполировал внутреннюю часть ствола, чтобы пулю никогда не заклинивало. Между прочим, он потратил на изготовление ружья Ло больше времени, чем на свое собственное. И все ради чего? Чтобы Ло увел девушку, в которую он, Пин, влюбился, а потом еще и насмехался над ним? Он, Пин, воображает невесть что? Да Ло спасибо Пину должен сказать за его воображение! И не только! Да коммунисты их, может, вообще бы не приняли к себе, если бы не Пин и его таланты! Да где был бы Ло без него?! Пин задумался: а где был бы он без Ло? Воображение тут же услужливо нарисовало картину. Юн обедает с ним, а не с Ло. Пин будто вживую увидел, как она марширует рядом с ним по этим оранжево-желтым долинам, поросшим полевыми цветами, которые он рвет для нее, собирая в букеты. Он увидел, как врачует ее раны и как она улыбается ему, причем как мужу, а не другу. А этого Ло, его бы и вовсе не было. Вместо него тут был бы матрац, достаточно широкий для двоих, а на нем – он, Пин, а рядом с ним в обнимку – худенькая Юн.

Когда дыхание Ло сделалось ровным, Пин протянул руку и схватил его ружье. Сунув руку в карман, он вытащил оттуда кусок свинца, оставшийся от слитка после того, как оружейник в последний раз лил пули. Тот все еще оставался достаточно мягким, как ком гладкой блестящей податливой глины. Пин собирался пустить его в дело позже, в том случае, если кампания затянется дольше, чем ожидалось. Теперь же он вертел его в ладонях, размышляя о том, в сколь смертоносное оружие может превратиться этот вроде бы безобидный кусок металла. Может. Вот оно – самое главное слово. Сколько пуль из тех, что отлил Пин, нашли свою цель? Одна из десяти? Одна из двадцати? Одна из ста? Сколько времени он убил на изготовление того, что тратилось впустую? Пули попадали в деревья, в землю… Кто их теперь найдет, кто о них вспомнит? Внезапно на Пина накатило острое ощущение сродства с этим куском свинца, и оно было столь сильным, что аж заныло под ложечкой. Нет, этот кусочек свинца не пропадет впустую, как его предшественники.

Придав свинцу цилиндрическую форму, Пин вставил его в ствол ружья Ло, а потом с помощью шомпола загнал его как можно глубже. Сдув свинцовую крошку с дула, Пин аккуратно положил винтовку рядом с Ло. Затем он вразвалочку вернулся на свое место.

Свернувшись калачиком в спальном мешке, он набрал полный рот самогона, сглотнул и закрыл глаза. Пина мутило, и он заснул, гадая, не стоит ли ему пойти в кусты поблевать.