На пороге появляется бледная Марин. Нелла встает и роняет шаль, обнажая синяк. Но Марин, словно одеревенев, смотрит на попугайчика на спинке кровати. Ее тонкие пальцы крепче впиваются в книгу, которую она прижимает к груди.

– Он будет жить здесь, – заявляет Нелла.

– Возьми, – только и произносит Марин надтреснутым голосом.

– Что это?

– Реестр Смита, перечень мастеровых и компаний Амстердама.

– И зачем мне Реестр Смита? – спрашивает Нелла, не без труда вырывая его у Марин из рук.

– Чтобы украсить твой дом.

– Который, Марин?

– Если ты не обставишь этот кукольный дом, подарок Йоханнеса станет верхом расточительства! Ты должна что-то сделать.

– Ничего я не должна…

– Вот, – торопится Марин, – векселя с печатью и подписью брата. – Она вытаскивает пачку из книги и беспокойно теребит ее пальцами. – Любой торговец может обменять их на деньги в ратуше. Тебе только нужно указать сумму и поставить подпись. – Она протягивает Нелле векселя, словно это порождение дьявола. – Не больше тысячи гульденов каждый.

– Зачем ты это делаешь? Я думала, Библия говорит, что бахвалиться богатством – грех. – Тем не менее при виде денег Нелла приходит в радостное волнение. Еще свеж в памяти тот день, когда умер отец и Арабелла нашла в копилке только пуговицу и сухого перевернутого вверх тормашками паука. Марин никогда не понять, какое это облегчение – больше не испытывать нужды.

– Просто возьми их, Петронелла.

Между ними сгущается враждебность, уже знакомое состояние. Послушно принимая векселя, Нелла замечает, как несчастна ее золовка. Если это игра, мы обе в проигрыше.

– А что скажет мой муж? – спрашивает она, потирая пальцами бумаги и чувствуя их незримую силу.

По лицу Марин разливается крайняя усталость.

– Не беспокойся. Брат хорошо знает, как страшно безделье…

* * *

Когда Марин уходит, Нелла пытается выбросить из головы любовную записку. Она садится за письменный стол и раскрывает справочник, составленный в строгом алфавитном порядке. Аптекари, астрономы, бакалейщики, кондитеры, кузнецы, либреттисты и прочие мастера платят Маркусу Смиту, чтобы появиться на его страницах. Объявления пишутся самостоятельно и не имеют строгого образца.

За окном на канале бурлит жизнь. Лодочники ругают зимнюю стужу, булочник на дальнем углу зазывает покупателей, двое детей с криками катят палкой деревянный обруч. В доме же, напротив, все тихо и неподвижно, и единственный звук в комнате – это мерное постукивание золотого маятника. Листая страницы, Нелла цепляется взглядом за объявление под литерой «М»:

МИНИАТЮРИСТ

Калверстрат, под знаком солнца.

Родом из Бергена,

школа знаменитого часовщика

Лукаса Винделбреке из Брюгге.

ВСЕ И НИЧЕГО

Это единственное объявление в категории «Миниатюрист», и Нелле нравится его краткость и необычность. Она понятия не имеет, где находится Берген, чем занимаются миниатюристы, и впервые слышит, чтобы часовщики бывали знаменитыми. Ясно, что мастер не из Амстердама, не член городских гильдий, следовательно, обращаться к нему противозаконно. Так учил отец. Родом из Лейдена, он утверждал, что в его разорении виноваты не столько кувшины пива, сколько жесткие правила гильдий. Хотя вряд ли существует гильдия миниатюристов. Вообще удивительно, что объявление попало в «Реестр Смита».

Избавившись от давящего присутствия золовки, Нелла ощущает, как крепнет непокорность. Марин даже не извинилась, что ущипнула ее, точно непослушного ребенка! Марин, с ее картами и властностью, Йоханнес с его вечно закрытой дверью, Корнелия и Отто на безопасном островке кухни с их немым языком блестящих ножей, тряпок и ведер…

Нелла вскакивает, отчаянно желая убежать от собственных мыслей – того, что Марин назвала бездельем. Ей нет дела до кукольного дома – он оскорбляет ее женскую натуру. И все же, разворачивая веером векселя, она понимает, что отродясь не держала в руках столько денег.

Пибо кружит вокруг дорогих полотен Йоханнеса, а Нелла берется за перо и выплескивает ярость цепочкой торопливых слов:

Уважаемый господин!

Я прочла объявление в Реестре Смита и обращаюсь к вам за помощью.

У меня есть миниатюрный дом из девяти комнат. Очевидно, вы обучены мастерству изготовления малых вещиц. Осмелюсь заказать у вас три предмета и ожидаю ответного письма. Заплатить я более чем в состоянии.

Лютня со струнами – одна,

обручальная чаша с конфетти – одна,

коробочка с марципаном – одна.

Заранее благодарна!

Петронелла Брандт,

Херенграхт, дом с дельфином.

По сравнению с именем, которое Нелла носила восемнадцать лет, новая фамилия звучит усеченно и грубо и кажется неудобной, словно наряд, который хоть и твой, но не впору. Она перечеркивает и пишет: «С благодарностью, Нелла Ортман». Он заметит и, наверно, позабавится. Она убирает письмо в карман вместе с векселем на триста гульденов и идет на черную кухню в надежде разжиться на покрытом шрамами столе Корнелии чем-нибудь съестным: булочкой, куском мяса… Что угодно, лишь бы не селедка!

Корнелия яростно фарширует гуся морковью. Отто точит булавки и накалывает грецкие орехи. Любопытно зачем, однако Нелла не спрашивает, полагая, что получит обычный уклончивый ответ. На огне булькает соус. Корнелия и Отто смотрятся как настоящая супружеская пара, которая готовит обед в своем домике. Нелла в который раз чувствует их уютную близость и грустнеет. Потом щупает письмо в кармане, надеясь, что мысль о собственной непокорности придаст ей сил. Золовка и муж хотят ее приструнить. Как же! Да, Марин, я украшу свой дом – всем тем, что ты ненавидишь…

– Болит, моя госпожа?

Морковные очистки болтаются в руке Корнелии, точно грязно-оранжевые гирлянды.

Нелла закутывается в шаль.

– О чем ты?

– Рука.

– Ты подслушивала?!

Отто бросает на Корнелию взгляд, но та лишь смеется.

– Она как краб, который вылезает из панциря, чтобы ущипнуть, моя госпожа! Мы не обращаем внимания и вам не советуем. – Корнелия кладет очистки. – Вы забрали птичку? – В ее голосе почти уважение. – Вот что я вам скажу: госпожа Марин ходит во всем черном, а под платьем-то совсем другая история!

– В каком смысле?

– Корнелия! – предостерегает Отто.

– Под каждым платьем… – Корнелия, видимо, бесповоротно решила поделиться с Неллой крупицей тайны, – …соболий мех и бархат. Моя хозяйка, которая цитирует Иезекииля – «И положу конец надменности сильных», – расхаживает в мехах!

– Невероятно! – смеется Нелла, не ожидавшая такой откровенности. Потом, приободрившись, отдергивает шаль и показывает синяк.

Корнелия присвистывает.

– Расцветет любо-дорого! – говорит она, поглядывая на Отто. – Впрочем, со временем пройдет. Как и все остальное.

Нелла, которая надеялась на материнское сочувствие, чувствует себя глупо.

– Ты вчера снова поздно легла? – осведомляется она, пряча синяк.

– А что? – Корнелия бросает морковные очистки в огонь и берется за швабру.

Нелла чувствует, как дружелюбная атмосфера с каждым ее вопросом тает.

– Я уверена, что слышала голоса.

Корнелия смотрит в ведро с грязной водой.

– Мы слишком устаем, чтобы что-нибудь слышать, – отвечает за нее Отто.

Из темноты выбегает трусцой Дана и тычется носом Нелле в руку, а потом перекатывается на спину, подставляя для ласки живот с черным пятнышком. Корнелия удивленно наблюдает за таким проявлением чувств.

– Надо же! Она ведь никому не дается! – замечает она с оттенком восхищения в голосе.

Нелла поворачивается и идет наверх.

– Возьмите, моя госпожа! – окликает Корнелия, протягивая горячую, смазанную маслом булочку.

Предложение мира в этом доме принимает самые причудливые формы.

– Куда вы идете? – спрашивает Отто.

– В город. Надеюсь, не запрещено? На Калверстрат.

Корнелия с силой шлепает тряпкой. Вода в ведре – точно треснутое зеркало.

– Вы знаете, где это? – мягко продолжает Отто.

По запястью течет масло.

– Найду. Я хорошо ориентируюсь.

Отто и Корнелия обмениваются долгим взглядом, и Нелла замечает, как Отто почти незаметно качает головой.

– Я пойду с вами, моя госпожа, – заявляет Корнелия. – Надо подышать воздухом.

– Но…

– Оденьтесь, – советует Отто. – Очень холодно.

Корнелия уже хватает свою шаль и тянет Неллу на улицу.

Калверстрат

– Господи Иисусе, – бормочет Корнелия. – Отто прав! Зима будет студеной. И что вам понадобилось на Калверстрат?

– Хочу передать кое-кому письмо, – отвечает Нелла, уязвленная непринужденностью служанки.

– А кто этот кое-кто?

– Никто. Мастеровой.

– Ясно. – Корнелия ежится. – Пора уже закупать мясо. Надо растянуть его хотя бы до марта. Странно, что он до сих пор ничего не прислал.

– Кто не прислал?

– Не важно, – бросает Корнелия, глядя на канал и беря Неллу под руку. – Кое-кто.

Прижимаясь друг к другу, молодые женщины быстро идут по Херенграхт в сторону центра. Стужа не совсем еще лютая, но чувствуется, что зима не за горами. Ощущая руку Корнелии, Нелла размышляет над странностью положения. В Ассенделфте лакеи и горничные никогда не проявляли такого дружелюбия. Большинство были открыто враждебны.

– Почему Отто не пошел с нами? – спрашивает Нелла и, поскольку Корнелия молчит, добавляет: – Я видела, как он отказался.

– Он предпочитает быть там, где легче.

– Легче? – смеется Нелла. – Как так?

Горничная мрачнеет, и Нелле остается только надеяться, что она не услышит в ответ очередное «не важно». Но нет: когда речь идет об Отто, Корнелия откровенна.

– Тут называет судьбу обоюдоострым клинком. Он здесь – и не здесь.

– Не понимаю.

– Его погрузили на португальское невольничье судно, шедшее из Порто-Ново в Дагомее в Суринам. Он сирота. А хозяин в то время продавал медь для рафинадных фабрик Вест-Индской компании.

– Ну и?

– Он увидел Тута и привез его обратно в Амстердам.

– То есть Йоханнес его купил.

Корнелия закусывает губу.

– Гульдены порой действуют вернее молитвы.

– Только не говори это при Марин.

Корнелия пропускает замечание мимо ушей. Видимо, час сплетен про Марин и ее клешни окончился.

– Отто было шестнадцать, а мне – двенадцать. Я только поступила в дом.

Нелла представляет, как они переступают порог. Совсем как я… Любопытно, Марин уже тогда подкарауливала в темноте? Какой мир Отто оставил позади? Очень хочется его порасспросить. Нелла слыхала про пальмы, но не в состоянии вообразить жаркий Порто-Ново или Суринам. Бросить все это ради каменных стен, каналов и чужого языка…

– Он настоящий джентльмен, хотя люди думают иначе. – В голосе Корнелии проскальзывает новая нота. – Когда он приехал, то целый месяц молчал… Я заметила, как вы смотрите на его кофейную кожу, – добавляет она лукаво.

– Неправда! – протестует Нелла.

– Все смотрят. Всем в новинку. Дамы, когда еще приходили в дом, сажали птиц ему в волосы, будто в гнездо. Он терпеть этого не мог. – Корнелия делает паузу. – Неудивительно, что госпожа Марин на дух не переносит вашего попугайчика.

Улица вокруг странно притихла. Медлительные грязные воды канала покрылись по краям тонким ледком. Нелла пытается представить темнокожего юношу, оглушенного птичьим чириканьем, и дам, которые засовывают пальцы в его кудри. Стыдно, что ее любопытство столь очевидно. Йоханнес ведет себя с ним как с обычным человеком, потому что Отто и есть обычный человек… Но его голос, лицо! В Ассенделфте не поверили бы!

– Почему дамы больше не приходят?

Ответа она не получает, ибо Корнелия остановилась у кондитерской лавки. Над дверью изображены две сахарные головы и значится имя хозяина: Арнуд Макверде.

– Давайте зайдем, моя госпожа!

Несмотря на желание хоть в чем-то малом настоять на своем, Нелла не в силах противиться запаху.