Высокие арочные окна до самого пола впускают лишь часть солнечного света, и тени от длинных флажков извиваются на мраморном полу, подобно ядовитым змеям. Я слышу, как кто-то ещё говорит Тибру об Иверийской магии, о Квертинде и его границах. О новом владении в северных горах, туманных и угрюмых, которые решено назвать Галиофскими Утёсами. Придворные юлят и лебезят уже не только перед Тибром, но и перед Дормундом Иверийским, ожидаемо ставшим центром собрания. А я всё смотрю и смотрю на скорбный танец флажков, уже выцветших до серых тряпок, который пытается мне напомнить о смерти.

– Флажки! – вскрикиваю я и неожиданно вздрагиваю от собственного голоса.

Секундная молчаливая заминка в зале сразу же сменяется шепотками и тихими смешками. Но я не сдаюсь. Хоть и понимаю, как жалко выглядит попытка умалишённой принцессы принести пользу королевству и поучаствовать в обсуждениях.

– Пора снимать флажки, – говорю уже чуть тише, обращаясь к Тибру. – Мой отец и ваш сын Галиоф погиб десять лет назад. Нужно отменить траур.

Испуганно озираюсь. Взгляды окружающих колют меня насмешками, высокомерием и изредка – снисходительностью. Особенно ранит последняя. В надежде найти защиту у мужа, я бросаюсь к нему, беру за руку, но он отшатывается, оставляя меня наедине с моей глупостью. Наверняка – глупостью. Хоть я и не понимаю, что такого сказала, отчего заслужила неприятную реакцию.

– Мы снимем их, когда придёт время, – хмурится король.

Между бровей его залегла тяжёлая складка, знаменующая сожаление. Сейчас он особенно напоминает мне юного Дормунда. Такой же наклон головы, такая же напряжённая поза и лиловый взгляд, который он старательно отводит. Тибр стыдится своей ненормальной внучки Везулии. Он стыдится меня… Помоги мне, Крон! Помоги выдержать презрение и собственное безумие. Или дай сил прекратить это…

– Простите, Ваше Величество, – между мной и Тибром в реверансе тяжело склоняется моя престарелая кормилица. – Везулии с самого утра нездоровится.

– Милда Торн, – удовлетворённо кивает Тибр в ответ на поклон женщины. – Отведите мою внучку в её покои. И вернитесь для назначения. Хочу отправить вас с супругом в новые земли, давно пора навести там порядок. Прибрежным городам нужна крепкая рука и верные Квертинду люди для укрепления наших позиций. Вы отправитесь в Нуотолинис – это крупный порт на границе северной территории. Сейчас там бушует серая хворь, и целительский дар вашей многочисленной семьи будет кстати.

– Разумно ли лечить бывших веллапольцев? – вклинивается один из советников со знаком трёхглавой змеи на одежде. – Может, стоит подождать, пока болезнь сама выкосит часть местного населения? Они могут поднять мятеж, оправившись.

– Мы завоеватели, а не палачи, – строго отвечает Тибр. – И отныне эти люди – квертиндцы. Мы дадим им всё, что имеем сами: порядок, довольство и магию.

– Они обязаны присягнуть на верность королю! – взвизгивает Дормунд. – Верноподданство – первейшая обязанность каждого жителя, нового или старого!

Выходит неубедительно, но никто даже и не думает высмеивать будущего короля Квертинда. В ярком свете тронного зала глаза его под пушистыми светлыми ресницами кажутся пурпурными. И они беспрестанно бегают – от отца к прадеду на троне. Потом останавливаются на мне. Престарелая кормилица, спохватившись, больно дёргает меня за локоть и тащит прочь. Я едва успеваю перебирать ногами в узких туфельках. Каблуки почти не стучат, и двор быстро теряет ко мне интерес, переключившись на моего сына. Тот кидает последний стыдливый взгляд мне вслед и пытается приосаниться: высоко задирает подбородок, кладёт ладонь на эфес клинка и приподнимает уголки губ, изображая доброжелательное лицо. Всё верно, сынок. Тебя очень хорошо научили. Нас всех этому учат. Всех принцев и принцесс.

– Пришла пора расставаться, Ваше Высочество, – вздыхает поседевшая Милда Торн, утаскивая меня из величественного зала. – Столько лет я вас берегла, а теперь правитель отсылает меня за верную службу. Воистину говорят: королевская благодарность обрекает на большее служение.

Коридоры Иверийского замка проносятся мимо меня расписными картинами магов Нарцины. Некоторые ещё свежие – пахнут краской и маслом. И зовут меня в свои истории…

– Кто теперь будет моей кормилицей, Милда? – обречённо спрашиваю я, покорно перебирая ногами.

Мне горько от расставания со строгой и мудрой женщиной, которая с рождения наставляла меня, но я знаю, что не смогу этому противостоять. Мне остаётся только принять своё новое окружение, которое я давно уже не способна запомнить. И эти голоса, которые слышу только я. От них болит голова и мутится сознание. Они снова и снова зовут меня в чужие истории.

– Вы уже давно не дитя, – скрипит зубами Милда Торн. – Вам самим впору нянчить. Дормунда, к примеру. Ох, нелегко ему теперь придётся! Квертинду нужна королева, а мальчику нужна мать. Он строптив, избалован и самовлюблён. Но хуже всего то, что он несчастен и оттого податлив своим страстям. Подумайте о сыне, Везулия Иверийская. Вспомните своё истинное предназначение – править королевством, служить Квертинду, беречь его своей магией! А то «Флажки снять»… Ох, сдались вам эти тряпки!

– Ты права, Милда, – привычно соглашаюсь я, больше для вида.

И ещё – чтобы прекратить разговор. Чтобы хотя бы Милда замолчала.

Створка двери скрипит, и кормилица вталкивает меня в мои покои, слишком душные и роскошные.

– Вышивайте пока, – женщина кивает на пяльцы у окна.

Немного подумав, берёт ключ со стола, выходит и замыкает меня в золочёной бархатной тюрьме. Слёзы катятся по щекам беззвучно, глухо, будто капли никогда не принадлежали моим глазам. Траурные флажки за спиной заговорили голосом моего отца – величайшего Галиофа Завоевателя.

– Отец! – отозвалась я и, подбежав к балкону, потянулась к скорбному ряду. – Отец, ты любишь меня? Должен же быть кто-то, кто любит меня!

И рассмеялась довольным солёным от слёз смехом. Комната знакомо заголосила – пожалуй, только я одна могла понять эти голоса, звучащие из каждого предмета. Я – Ванда Ностра, что была сейчас в теле Везулии и не ощущала ни сожаления, ни сочувствия. Только безумное, сводящее скулы ликование.

– Я иду к тебе, отец, – ноги сами собой забегали по комнате, остановились у вышивки. – Только сейчас… Сейчас. Нужно ещё кое-что сделать для Дормунда. Я ведь мать. Да, я его мать!

Ровные гладкие стежки ложатся на удивление споро, повинуясь широким белоснежным пальцам. Я раскачиваюсь и напеваю мелодию, которую Квертинду ещё только предстоит услышать. Мелодию из своих видений, что засела у меня в голове. «Как сладок сна конец…» – снова и снова завожу я надоедливые строки, собирающиеся в мантру, заклинание, беспрерывный вой. И игла выводит ту самую вышивку – картину танцующей пары.

– Его высочество Дормунд Иверийский, наследник престола Квертинда и его владений, истинный Иверийский хранитель магии, – раздаётся за спиной голос фрейлины.

Я и не заметила, как она вошла. Кажется, пока вышивала, я не замечала вообще ничего. И это было великолепно. Щёки уже высохли, и нежную кожу стянуло от соли.

– Так скоро? – поднимаю голову и встревоженно окидываю взглядом свою работу. – Уже пора?

– Ваш сын желает посетить вас, – медленно уточняет фрейлина.

– Конечно, – я обрезаю нить вышивки тонким лезвием. – Я готова. Жаль, не успела до конца… Но этого достаточно.

В ответ девушка лишь неуверенно кивает и открывает дверь, впуская юного наследника в сопровождении свиты из трёх человек. Мой сын – чернильноокий Дормунд, весь в ангельских кудрях, с ещё круглым безбородым лицом – важно проходит вдоль покоев и останавливается у прикроватного столика.

– Благословите меня, матушка, – мальчик не склоняет головы, смотрит серьёзно, исподлобья, но взгляд всё равно детский.

Трое сопровождающих мнутся у порога, не решаясь пройти в покои. Но мне до них нет никакого дела.

– Смотри, Дормунд, – я подбегаю к сыну, показываю вышивку и вкладываю в его руки: – Это твой брат, видишь?

Будущий король открывает рот от удивления, отступает на шаг и становится совсем ребёнком. Пару секунд он верит, рассматривая гладь ткани, но потом его взгляд наполняется понимающим снисхождением. Увы.

– У меня не может быть братьев, матушка, – горько вздыхает Дормунд, как будто это он говорит с ребёнком. – Истинные Иверийцы не могут иметь больше одного наследника. Это особенность магии, что мы несём в себе. Вы несёте, матушка. Вы и я.

– Слушайся его, Дормунд, – наставляю я строго. – Своего единственного брата. Обязательно слушайся! Он поможет тебе. Он будет великим человеком. И очень могущественным.

– Вы не можете больше иметь детей, – шёпотом сообщает Дормунд великую тайну, которая и без него мне давно известна.

Он смотрит в мои глаза, словно надеясь внушить мне свою правоту. Но потом не выдерживает и отворачивается к наставникам.

– Посмотри, – я пытаюсь привлечь внимание и подношу пяльцы к его лицу. – Ему ведомо милосердие, честь и душа. Ты должен сберечь их, и из тьмы за ним никогда не придут. Всё может быть по-другому. Всё должно быть по-другому, Дормунд!

– Хватит! – мальчик с криком кидает вышивку на пол. – Матушка, вы безумны! Вы просто свихнулись! У меня не может быть никаких братьев!

В его крике ещё слышны визгливые нотки, хоть голос уже ломается. Сзади на Дормунда одновременно шикают камердинер и ментор, указывая на неподобающее поведение. Он немедленно выправляется, принимая горделивую позу. Улыбается – не слишком широко, но понятливо и благосклонно.

– Простите, Ваше Высочество, – ровно извиняется сын. – Вы нездоровы. Вам лучше прилечь. Я зайду в другой раз.

– Нет! – я кидаюсь к его ногам и подбираю своё рукоделие. – Поверь мне, Дормунд, я видела его, твоего брата. Видела, как тебя сейчас. С этой девушкой… Не знаю, кто она. Но точно знаю, кто он. Твой брат может стать величайшим правителем или мудрым советником. Только позволь ему, слышишь? Не толкай его во тьму. Слышишь, Дормунд?

– Тибр Иверийский назначил меня королём, – обиженно отмахивается белокурый принц. – Ты сама слышала – только истинный Ивериец может взойти на престол Квертинда! Если ты вообще способна что-то слышать, кроме своих иллюзий.

Мне горько и больно от его слов, но я не знаю, как ещё убедить Дормунда. Как завоевать расположение собственного сына? Я не способна на это. Я ничтожная принцесса. И стану ещё более ничтожной королевой-матерью. Мне хочется сказать ещё что-то, но голоса звенят невыносимо громко… заполняют мою голову гулом. И я вою – балладу про конец сна, тот самый мотив, просто чтобы скрыть отчаяние за песней. Укачиваю саму себя.

– Я позову Милду Торн, – Дормунд морщит нос и с отвращением кривит губы. – Она зайдёт к вам после аудиенции у короля.

– Слушайся его, Дормунд, – успеваю я прошептать вслед уходящей процессии, прежде чем за ними закрывается дверь. – И всё будет по-другому.

Я вновь остаюсь одна в своих покоях – маленькая, ненужная, безумная принцесса. Я способна останавливать время и создавать артефакты, меняющие его ход. Я – истинная Иверийская наследница. Но что толку от величайшей из магий, если я не способна повлиять даже на своего сына?

– Отец! – снова зову я, обращаясь к флажкам. – Ты был сильным. А я – слабая. У меня ничего не получается.

Жалость заполняет меня всю, до кончиков ресниц. Я поднимаюсь и на дрожащих ногах иду к балкону. В жизни нет радости. В жизни нет любви. Это иллюзия, обман для простолюдинов, чтобы отвлекать их от политических решений и несостоятельности власти. Именно так учила меня Милда Торн, мудрейшая из женщин.

Королям и королевам не позволено любить и быть любимыми. Но, может… может, в пекле Толмунда я встречу того, кто почти не замечал меня при жизни? Своего отца. В пекло ведь попадают все, кто лишает жизни – других людей или себя.