Глава 4
Каждый у себя дома

Владимир

15.06.2022. Уже сутки я в Бургундии, в департаменте Кот-д'Ор, конкретно в Нюи-Сен-Жорж, в самой северное его части, деревне Конкер. Правда, отличить, где кончается Нюи-Сен-Жорж и начинается Конкер, смогут только старожилы и почтальоны. Мой дом – на улице Сен-Симфорьен, номер 21. Не знаю, для чего пишу этот точный адрес. Все соседи по привычке называют мой дом «Шато Ролен», хотя, на мой взгляд, он никак не похож на обычные шато. Мелковат, приземист, не имеет никаких признаков замка. Обычный двухэтажный дом, солидно погрузившийся в землю. Да так, что первый этаж стал высоким цокольным. Впрочем, это не изменило его функции – там остались и кухня, и мастерская, и две комнатки для гостей. Да и кто будет что-то менять в этом двухсотлетнем шато?

Семья Ролен, хоть и не имела никакого зафиксированного документами отношения к потомству Никола Ролена, знаменитого канцлера Бургундского герцога Филиппа ле Бон, пользовалась в XIX веке большим уважением в маленькой тогда деревне. Естественно, ведь виноградники семьи находились у самой вершины холмов. О них говорили: «Их терруар – Rollin Grand Cru». И этим все сказано. Для тех, кто не знает, что особенного в таком названии, объясню попроще. Терруар – участок земли с определенными свойствами. Именной терруар, да еще и с добавлением Гранд Крю – нечто особенное. Таких участков-терруаров Гранд Крю в Бургундии около тридцати (не помню точно, кажется 33). И вина с таких участков – самые дорогие.

Конечно, виноградники и земли в деревне дробились в течение веков, частично уходя в приданое девушкам из семьи Ролен, но и к шестидесятым годам XIX века, когда глава семьи Огюст Ролен построил в Париже дом, у семьи еще оставались драгоценные участки. Огюст, также, как и его сын и внук и правнук (тоже Огюсты) предпочитал жить в Бургундии, наезжая зимой в Париж. Только после смерти Огюста V и болезни брата Мари – Антуана – в 2002 году виноградники были переданы в аренду и управление дальнему родственнику, даже не сохранившему родовую фамилию, за полмиллиона евро в год, из которых Мари досталось 200 тысяч евро, и натуральную поставку двух десятков ящиков лучшего вина.

Да, уходят в глубину лет истории семьи Ролен, но я к ним отношения не имею, почти не имею. И ничем меня не привлекает старый шато, разве что в начале зимы, когда в Париже дожди. Вот и сейчас, только приехал и сразу же хочется добраться домой – к книгам, моему компьютеру, моим опусам.

18.06.2022. Приехал в Париж, поставил машину на охраняемую подземную парковку, у меня арендовано место на две машины, отдыхаю от долгой поездки. Извиняюсь перед читателями, но все-таки нужно описать мой дом. Он не в лучшем районе Парижа. Когда-то XIII округ Парижа был дешевым загородным предместьем. И теперь весь район отнюдь не аристократический. И номер свой он получил по случаю. Кичащийся деньгами и знатью XVI округ не захотел получать номер XIII, посчитал несчастливым, вот он и достался моему району. Большой процент жителей округа – эмигранты из Юго-восточной Азии. Нет, они не везде, метрах в пятистах на север от моего дома – футуристическая площадь Италии; есть район Олимпиады, застроенный многоэтажными домами высотой 30- 100 метров. Естественно, там эмигрантов почти нет. Есть и другие современные островки. Но мой дом – номер 8 на коротенькой улице Симоне, почти на углу с улицей Жерар.

Улица получила название от местного владельца по имени Симоне, который когда-то владел «проездом Симоне». Дальний родственник Огюста I уступил ему небольшой участок земли (говорят – часть огорода), на нем предок Мари и построил этот дом. Получила свое нынешнее название улица Симоне в 1931 году. Тогда здесь снесли одноэтажные и двухэтажные домишки. Настроили скучные четырех-пятиэтажные дома без лифтов. Трехэтажный дом Роленов не тронули. То есть, не старый еще Огюст IV не захотел ничего менять в своей жизни. По-бургундски упрямый был, не покусился на предлагаемые довольно большие деньги. Дом окончательно перестроил еще Огюст III, и после него никто никакого серьезного строительства не вел. Нет, конечно, делали ремонт: меняли полы, проводку, канализацию, но внешне он оставался все таким же несуразным трехэтажным кубиком, вытянутым в глубину, теснимым с обеих сторон более высокими зданиями.

На каждом этаже моего дома по четыре-шесть комнат. Три окна жилых комнат второго и третьего этажа глядят на нашу скучную улицу. Остальные окна комнат и туалетов – во двор. Салон в центре второго этажа вообще не имеет окон. На втором этаже относительно большой – в два окна – кабинет-библиотека и три спальни. О салоне в центре этажа я уже упоминал. Когда весь дом перешел в наше владение, мы две спальни с окнами во двор объединили, создав спальню и будуар-санузел для Мари. На третьем этаже разместились зал для игр, детские комнаты и две спальни. Первый этаж содержал когда-то кухню, прихожую, кладовую, комнату для гостей и комнаты прислуги. Позднее одна из комнат прислуги была преобразована в ванную, вторая в мастерскую. Туалеты были на всех этажах. В середине XIX века это был весьма приличный дом, возвышающийся, как баронская башня, над одно-двухэтажными соседями. Но в XX веке семья предпочитала жить в Бургундии; дом в Париже был временным пристанищем, когда кто-то из семьи наведывался в Париж. Для нас с Мари, тем более для меня одного, дом был всегда более чем достаточен. На третьем этаже не обжита ни одна из спален. Я сплю на втором этаже в своей спальне рядом с кабинетом. Бывшие две комнаты Мари на втором этаже закрыты, все в них сохранено в том виде, в каком они были при жизни Мари. Часть библиотеки перекочевала из кабинета в салон.

По приезду в Париж получил, казалось бы, неприятные сведения из издательства. Достаточно известный критик разгромил мой последний роман. Вроде, нужно бы переживать, возмущаться, как-то публично реагировать, но я, наоборот, посчитал это хорошим знаком. Пусть многое ему не понравилось в романе: чрезмерная детализация окружавшего героев фона, замедленность действия, описания переживаний героев по ничтожным, по мнению критика, поводам: изменам, необязательностью партнеров, нарушениям обязательств. Смешно, но он обвинил меня и в незатронутости темы зеленой повестки, борьбы с всемирным потеплением. Зато меня обрадовало упоминание «измен». Ведь это именно то, что привлекает читателей, и вставлено мной именно для этого. Действительно, продажи пошли вверх. Меня не волнует – больше будут отчисления на мой счет, или они будет нулевыми. Но для отношений с редакцией – хороший знак. Слишком часто мои опусы не удостаивались внимания критиков.

Что это? С возрастом приходит опыт, более глубоко освещаю выбранную тему, или хоть немного научился «работать на публику». Хорошо ли это – поддаваться, хотя бы частично, моде? Для какого читателя я пишу? Ведь начинал писать только для себя. Долго ли я еще смогу писать? Когда выдохнусь, когда мне все это бумагомарание надоест? Правильно ли, что после смерти Мари я замкнулся в работе с компьютером в двух точках: в доме на улице Симоне и в Бургундии. Даже поездки к Белле были для меня только источником впечатлений для очередного опуса. Что, к Натали меня влечет только желание сформировать для очередной книги образ современной работающей женщины? Наверное, у меня не хватает жизненных впечатлений, может быть, поэтому я уделяю такое внимание антуражу? Не зря критик порицал меня за это.

А что делать? Джо тоже как-то критиковал меня, советовал выходить в жизнь. Тоже мне советчик – сам сиднем сидит на своей вилле. А в последнее время даже не упоминает по телефону о своих дамах. Возможно, в связи с отсутствием таковых. И что, продолжать свои писательские опыты? До какого возраста? Пока пальцы могут нажимать на клавиатуру, пока мозги еще шевелятся? Мари ушла от меня в 64 года, ее брат Антуан и его жена еще раньше. Сколько лет осталось жить мне? Жаль, что мы с Мари не усыновили или удочерили ребенка. Теперь слишком поздно… Такие неприятные мысли.

Позвонил Джону, спросил, как у него дела. Не отвечая, он поинтересовался, как мои дела с Натали. Какие дела? Если я и вспоминал о ней, то только вороша в памяти поездку, как одно из происшествий. И почему я должен думать о Натали? Так и заявил Джону, что ничего сообщить ему не могу. В свою очередь съехидничал:

– Так это ты заинтригован появлением Натали? Хочешь, дам ее телефон. Звони, расспрашивай, интересуйся новостями, приглашай в гости.

– Брось, Влад, я же по-дружески, а ты сразу на дыбы. Расскажи тогда о своих литературных успехах?

– Какие тебя интересуют? Изругали мой роман, опасаюсь, что издательство придется менять, хотя я полностью оплачиваю и всю подготовку, и тираж.

– Не понимаю! Я ведь читал два твоих романа – на мой взгляд не хуже знаменитых романов, которыми нас пичкали в школе.

– Вот именно! На уровне середины или конца XX века. Но сейчас никто не читает произведения былых знаменитостей, разве только в сборниках описания сюжетов. Я ведь не комиксы пишу, не фэнтези. Читателей могу найти только среди пенсионеров. Но кто из них вообще что-то читает. Ты, когда купил книгу в последний раз?

– А я и не покупал. Ты мне сам подарил первые твои романы.

– Ну да, зачем тебе покупать, ведь в вилле, когда ты ее купил, была неплохая библиотека. Теперь пылится у тебя.

– Не обижай мои шкафы, они у меня застеклены, пыль не проберется.

– Вот-вот, ладно, записывай телефон Натали.

И опять я один. Сижу думаю – о чем, сам не могу сообразить. Мысли ползают бессистемно. И совсем неожиданно – звонок Натали.

– Добрый вечер, Владимир. Это вы дали мой телефон Джону? Он звонил, рассказывал, что без вас ему грустно. Предложил, чтобы я подействовала на вас, уговорила прилететь на выходные.

– Странно, да, я только что разговаривал с ним. Меня он не приглашал. Возможно, хочет увидеть вас.

– Глупости, что мне там делать. И вас я отнюдь не собираюсь уговаривать полететь во Флоренцию. У меня здесь проблем полон рот.

– По новой книге? Тяжело редактируется, или вы уже к переводу приступили?

– Начала редактировать, и это не просто, редактировать профессиональный текст. Но не в этом дело. Лесси пошла работать, ей нравится, что появились деньги, за которые не нужно отчитываться передо мной, говорит, что берет академический отпуск. Видите ли, ее Пауло выгнали с работы, теперь у них нет денег даже на сигареты ему.

– Они у вас живут?

– Конечно, где же им еще жить? Теперь я вынуждена готовить на троих, совсем мало остается времени на работу. Да еще и эта непрерывная музыка… Пауло любит днями и вечерами слушать музыку, современную, дикую. Как тут поработаешь?

– Да, ситуация не очень приятная. Я бы их отправил снимать себе жилье, какую-нибудь студию на последнем этаже.

– Спасибо за совет! Вы бы так поступили со своей дочерью?

– К сожалению, нет у меня дочери, вы это прекрасно знаете.

– Будете давать такие советы, когда у вас дочь появится.

И прервала разговор. А я сижу в недоумении. Зачем она звонила? Что хотела сказать этим звонком? Может быть, мне следовало предложить помощь ее дочке? Нет, не повесить себе на шею эту парочку – дать им деньги на съем жилья. Не так уж много это стоило бы.

Натали

18.06.2022. Нет, как можно работать в таких условиях? Только утром, когда Лесси уже ушла в магазин на работу, а Пауло еще спит, я могла вчитываться в хитросплетения наукообразного творчества Мариани. Потом начинаются мои мучения. Сначала Пауло шарит на кухне, стучит дверцами холодильника, открывает и закрывает дверцы шкафов, стараясь найти и сожрать что-либо съестное. Потом возвращается в комнату Лесси и включает телевизор. Телевизор орет, так как Пауло гуляет по каналам музыки, выбирая самые громкие и безобразные мелодии. Мелодии, которые даже странно так называть. На мой взгляд, это просто какофония. Если я делаю по этому поводу замечание, Пауло искренне возмущается: мол, как можно не любить такую отвязную музыку.