Мэри выждала несколько секунд, сгорая от нетерпения. Краем глаза она уловила движение – это крыса показалась из руин в поисках объедков.

От голода скрутило живот. Мэри поджала губы, постукивая ногой и разглядывая мальчишек в надежде, что один из них посторонится и они смогут пройти. А потом вдруг ринулась вперед и с громким «извините» протиснулась мимо братьев. Лотти шла за ней по пятам, стараясь не сделать ни одного неверного шага. Но все же бедняжка оступилась и схватилась за одного из мальчишек, чтобы не упасть. Мэри обернулась и прочла на лице сестренки, осознавшей свою промашку, неподдельный ужас.

Этим мальчишкой оказался двенадцатилетний Джимми Майер, тупой и злобный, как загнанный в угол барсук. Лотти прекрасно знала, что с Майерами шутки плохи, но отчитывать ее было слишком поздно.

Джимми вскочил и с пунцовым лицом накинулся на сестер:

– Вы что удумали? Решили, что можно тут шнырять, как две бездомные кошки?

Его братья загоготали. Один из них изобразил кошачий вой, и тогда второй заржал еще громче.

Лотти смотрела на Джимми, разинув рот. Ее маленькая ладошка дрожала в руке Мэри.

Джимми несколько раз ударил себя кулаком по ладони.

– Надо бы тебя кое-чему поучить.

Волна злости прокатилась по Мэри, щеки у нее запылали. Она схватила Лотти за плечи и толкнула вперед.

Это движение застало Джимми врасплох. Он сощурился.

– Да я вам обеим урок преподам, – угрожающе произнес он, засучивая рукава своего чересчур короткого пальтишки. – Малявки. Ох и весело будет смотреть, как вы хнычете!

Его взгляд стал точно таким же, как у дворовых собак, которые рыщут среди домов, а если их прижать к стенке, не сдаются без боя. С мальчишками тоже никакие умасливания не помогут.

Мэри сощурилась. В венах вскипел адреналин.

– Это я тебя проучу!

А в следующий миг ее кулак влетел Джимми в лицо.

Хулиган испуганно взвыл и схватился за разбитый в кровь нос, отшатнувшись от девочек.

– Идем, – скомандовала Мэри, взяв сестру за руку.

Она потащила Лотти за собой, огибая кучки кирпича и воронки в земле, заполненные грязной водой. Дождь заливал ей лицо, капли собирались на ресницах. Нос почти онемел от холода. Мэри обернулась: погони не было. Кажется, мальчишки начали ссориться между собой, так что Мэри сбавила скорость, выдыхая облачка белого пара.

На подходе к дому она обвела взглядом просевшую крышу и пятна черной плесени на кирпичном фасаде у входной двери, с которой пластами слезала синяя краска. Девочка распахнула дверь и поднялась на второй этаж. Когда она переступила порог родной квартиры, ее не встретили ни тепло, ни уют. То ли кончился уголь для растопки, то ли весь жар выветрился в открытую входную дверь, пока они с Лотти играли.

– Мам! – позвала Мэри.

Ответа не последовало.

Лотти шмыгнула в квартиру, уселась на ящик из-под молока, одернула потрепанный коричневый свитер и обхватила руками худенькое тельце. Мэри плотно закрыла и заперла дверь.

– Тут тоже холодно, – пожаловалась Лотти, еще разок утерев нос рукой.

– Сейчас разожгу огонь.

Тесная гостиная была заставлена перевернутыми ящиками из-под апельсинов и молока. Еще здесь было единственное потертое кресло – на нем всегда сидела мама. Те вечера, когда она была дома, с детьми, она устраивалась в кресле, попивала виски и что-нибудь штопала или вязала. Вязание она очень любила и принималась за него всякий раз, когда удавалось раздобыть немного пряжи; спицы так и сверкали у нее в руках, то и дело позвякивая. Это были чудесные вечера, время семейного единения. Но с каждым месяцем их становилось все меньше. Мэри уже и не помнила, когда они последний раз вот так сидели втроем у огня. Сейчас у них едва-едва хватало угля, чтобы не умереть от холода.

Печь за ржавой решеткой на скрипучих петлях была холодной и темной. Пол перед ней усеивала угольная крошка, и Мэри нагнулась, чтобы смести ее в сторонку. Потом скомкала старую газету и начала выкладывать растопку.

– Завтра еще дров принесем, – прошептала она. Это была их с Лотти работа. Мама редко бывала дома, и ее совершенно не волновало, горит ли огонь в печи, – во всяком случае, так она огрызалась, когда девочки спрашивали ее об этом.

Когда появлялись деньги, она покупала уголь, но остальное лежало на плечах дочек.

Лотти устроилась на полу и стала наблюдать, как трудится Мэри. Малышка повыше подтянула ноги, и оба больших пальца высунулись из дырок в ботинках и чулках.

– Однажды я перееду туда, где тепло! – объявила Лотти, снова утирая промокший нос. – Тепло и сухо!

– Там мы будем каждый день апельсины лопать! – добавила Мэри, с улыбкой посмотрев на сестру.

– Ага! И большие сосиски!

– С картошкой и подливкой! – Мэри облизнулась, представляя, как прокусывает хрустящую корочку сосиски и во рту растекается божественный вкус соленого мясного сока. Она такое ела разок, когда ей было четыре года и они ездили в гости к бабушке с дедушкой, на север. Те жили в собственном доме со своим двором и хозяйством. Мэри частенько думала, получится ли их теперь отыскать, но где именно жили дедушка с бабушкой, она не помнила, да и с тех пор они больше не виделись.

– Вот здорово! – воскликнула Лотти. В глазах у нее плясали отсветы огня, разгоревшегося в печи.

Мэри вздохнула и погладила сестренку по щеке, заправив ей за ухо прядку сальных волос.

– Обещаю, однажды я тебя накормлю до отвала. Даю слово.

* * *

– Лентяйки, что это вы тут устроили? Однажды весь дом к чертям спалите, помяните мое слово!

Мамина пощечина обожгла кожу, и только потом затуманенный сном разум различил слова. Девочка вскочила, еще не успев толком проснуться. Половина ее тела была согрета огнем из печи, но бок, на котором она лежала на полу, оставался холодным.

Мама потрясла Лотти за плечо, чтобы разбудить, а потом пошла подложить в огонь дров.

– А чай где? Можно подумать, я ничему путному вас никогда не учила!

– Прости, мам, я задремала. – Мэри потерла щеку. След от удара еще болел.

– Пошевеливайся, не то пожалеешь. Я голодна как волк! Весь день работала без продыху, и вот чем меня дома встречают! Вот ведь бездельницы, разлеглись тут, как две королевны! А ну за дело, не то обеих высеку!

В доме было темно, только отблески огня, танцующие на перепачканных стенах, разбавляли мрак. Ночью здесь было жутковато. Мэри не любила темноту, но не так сильно, как Лотти. Она храбрилась перед младшей сестренкой и твердила ей, что ночью бояться нечего, но и сама слабо в это верила.

На самом деле поводов для страха было немало. Крысы, готовые полакомиться твоим лицом, дворовые кошки, которые решили поохотиться на крыс и задержались в доме, – если в это время проснуться, пойти за стаканом воды и встретиться с ними, тут и умереть с перепугу недолго. Мама чаще всего возвращалась домой пьяной, и тогда ее любовь к тонкой розге, висящей за дверью спальни, становилась сильнее. Она беспощадно и энергично хлестала Мэри по ногам, но если пыталась достать и Лотти, старшая сестра закрывала малышку своим телом, пока та плакала у нее в объятиях. Вот только такой героизм лишь сильнее злил маму, и ноги Мэри покрывались кровавыми рубцами.

Но хуже всего было в те дни, когда матушкины дружки захаживали в гости и ночевали у нее в койке. Всякий раз они оказывались даже пьянее ее, пялились на сестер затуманенными выпивкой глазами и отпускали шуточки, которых Мэри толком не понимала. Маму они смешили до такой степени, что лицо у нее становилось пунцовым. В такие ночи Мэри заставляла Лотти ложиться у стенки в их общей кровати, а сама следила за дверью.

Сейчас нужно было первым делом зажечь единственную электрическую лампочку в гостиной. Мэри щелкнула выключателем – и ничего, ни единого проблеска. Тогда она проверила второй выключатель, над кухонной раковиной, но и здесь света не было.

Кажется, электричество, которое они оплатили, вставив шиллинг в счетчик под лестницей, кончилось, и чтобы его вернуть, нужно было опять внести плату, но Мэри понимала: сегодня приставать с этим к матушке не стоит. Делать нечего. Придется заваривать чай в темноте или при свече, если она найдется.

Мэри обыскала шкафы и нашла свечной огарок в буфете над раковиной. Она зажгла его и поставила на маленький кухонный столик, предусмотрительно подсунув под ножку кусочек картона, чтобы стол не шатался и свеча не упала. Потом Мэри отрезала три кусочка черствого хлеба и сыра, который был завернут в вощеную бумагу и хранился в крохотном ящике под скамейкой. Жаль, что совсем нет свежего молока для Лотти. Изможденная худоба и бледность сестры пугали Мэри. Девочка заварила чаю и добавила к нему спитой заварки, оставшейся с утра, чтобы кипяток хоть немного пропитался вкусом. В жестянке еще остался сахар, так что Мэри насыпала каждому в кружку по чайной ложечке и накрыла на стол.

Да еще этот кашель, который сотрясал худенькую фигурку Лотти с тех самых пор, как малышка подхватила грипп прошлой зимой. Иногда личико у нее совсем синело, вызывая страшную мысль: если Лотти умрет, Мэри останется одна-одинешенька. Больше до нее никому не было дела, никто не держал ее за руку и не льнул к ней в холодные ночи. Мэри не могла потерять сестренку, поэтому все свое время посвящала попыткам восстановить ее здоровье: крала фрукты на улицах, таскала из местной пекарни вчерашний хлеб.

В конце концов Лотти поправилась, но мучительный влажный кашель никуда не делся. Он тревожил Мэри всякий раз, когда она его слышала. Она твердо решила поставить малышку на ноги, добывать для нее еду посытнее, найти вторую пару шерстяных носков или теплое пальто – что угодно, лишь бы Лотти пережила очередной день.

– Чай готов! – крикнула Мэри.

Она поставила три тарелки вокруг свечи, чей огонек вздрагивал и мерцал от порывов сквозняка, просачивающегося в щели в штукатурке.

Вся семья уселась за стол: Лотти рядом с Мэри, а мама напротив. Матушка ела медленно, то и дело прикладываясь к побитой жестяной кружке с виски. Девочки жевали молча. Хлеб комом встал у Мэри в горле – он был сухим и плохо прожевывался. Девочка набрала в рот чаю, чтобы немного размягчить пищу, и наконец сглотнула. Чай был слабым, но очень сладким, и пустой желудок тут же пронзили голодные спазмы.

В неверном свете матушкино лицо казалось призрачным: запавшие щеки, темные провалы вместо глаз. Она прикрывала плечи вязаной шалью, пряча дыру на вороте, под которой виднелась алая ссадина. Мэри гадала, что же случилось, но спросить боялась – далеко не всякий вопрос можно было смело задать матери. Девочка на горьком опыте усвоила, что любое замечание, которое придется матушке не по душе, закончится оплеухой или подзатыльником. Правда, порой слова срывались с губ неожиданно, и Мэри, потрясенная собственной дерзостью, даже не успевала увернуться от маминой ладони.

– Я сегодня потеряла работу, – неожиданно сообщила мама.

У Мэри екнуло сердце. Теперь не видать им денег на хлеб, сыр и оплату счетчика под лестницей. И на новое пальто для Лотти. Не говоря уже о том, что без работы мамино настроение испортится еще сильнее. Но Мэри знала: этими страхами делиться не стоит. Их надо держать при себе, как и тряпичных кукол, сделанных из обрезков одежды, которая стала мала: Мэри думала о них тайком, одевала в обноски и берегла, но вслух никогда не упоминала.

Лотти и Мэри обменялись встревоженными взглядами. Глаза у Лотти были большими и печальными, как у перепуганного олененка. Мэри захотелось прижать ее к себе, сказать, что все будет хорошо. Вот только матушка терпеть не могла всякие нежности, поэтому Мэри просто робко улыбнулась сестренке.