– Мистер Уилсон рассказал, что завтра у нас будут гости, – вставил мальчик.

Директор улыбнулся, и усы у него дрогнули.

– Еще какие.

– А я ему ответил: если меня хотят куда-то забрать, я не поеду. Понимаете, я жду маму…

Мистер Холстон сделал медленный вдох.

– О ней-то я и хотел с тобой поговорить, Гарри.

Вот она, долгожданная минута! Мама уже спешит за ним! Пора собирать вещи и готовиться к отъезду.

– Увы, недавно она слегла с пневмонией.

– Ей уже легче? – Гарри забыл о том, что в присутствии директора лучше помалкивать. Раз мама заболела, ему срочно нужно туда! Он ей нужен!

Лицо мистера Холстона стало виноватым и печальным. Он сплел пальцы на животе.

– К сожалению, нет. Судя по всему, болезнь протекала стремительно. Ослабленный организм не сумел справиться с пневмонией и отразить удар. Она умерла на прошлой неделе. Мне жаль, что приходится сообщать тебе такую страшную новость, дружок. Но мать за тобой не приедет, и тебе придется смириться с этим ужасным исходом. Пришла пора строить будущее своими руками, мальчик мой.

У Гарри перехватило дыхание. Он медленно встал. Комната вокруг закружилась. Книги сперва стали огромными, а потом унеслись куда-то вдаль. Он пошатнулся и уперся в стену, чтобы не упасть.

– Мама умерла?

– Увы, да. Ты как, Гарри? Может, воды? – растерявшись, спросил директор.

Мальчик поплелся к двери.

– Скоро пройдет, не волнуйтесь, мистер Холстон. Благодарю вас, сэр.

Нет, неправда. Не может быть. Мама умерла? Он столько ждал ее, цеплялся за надежду, что их семья воссоединится, – а теперь мама уже не придет. Больше держаться не за что. У него никого нет. С отцом он ни разу не виделся. И как ни упрашивал маму рассказать о нем, она неизменно отмахивалась. Говорила только, что он и упоминания не заслуживает. Гарри с мамой всегда держались вместе, были дружной командой – одни в целом мире, без тетушек, дядюшек, кузенов, бабушек с дедушками. Только вдвоем, и когда они воссоединялись, мир становился справедливым, прекрасным, безгрешным. А когда расставались, все кругом меркло. Даже черничный пудинг и тот казался пресным от тоски.

Гарри поднялся по лестнице, минуя комнаты, где болтливые мальчишки прибирались или умывались перед ужином. Сейчас он не в силах был никого видеть. По его лицу нетрудно было догадаться, что случилась беда: скрыть это он никак не мог. Посыпались бы вопросы, и в конце концов пришлось бы ответить. А таким он делиться совсем не хотел. Слишком уж сильно саднила рана, слишком свежей она была. Это бремя ему суждено нести одному, и теперь хотелось только сжаться в комочек в каком-нибудь темном местечке и ждать, пока боль отпылает внутри.

В коридоре послышались шаги. Гарри спрятался за углом деревянного застекленного шкафа, потом приоткрыл дверцу и шмыгнул внутрь. Потертая ткань пары сотен плащей задевала его по щекам, пока он забирался поглубже и усаживался на дне шкафа, скрестив ноги. Потом Гарри достал книгу и яблоко, прислонился спиной к деревянной стенке и погрузился в чтение. Ему хотелось отвлечься, сбежать на далекий тропический остров, лишь бы свежая рана на сердце хоть немного подзатянулась.

Скоро он услышал, как мальчики спешат вниз по лестнице на ужин. А потом поднимаются обратно. В животе урчало от голода, но покидать свое убежище ради миски жидкой каши или водянистого супа с черствым хлебом не хотелось. Спина уже ныла, ноги онемели от неудобной позы, но Гарри не двигался. Он с головой ушел в битвы, распри, драму выживания.

К шкафу подошла стайка мальчишек. Гарри заерзал, недовольный тем, что его отвлекли от чтения. Уже скоро должны были просигналить отбой, и стоило бы ему объявиться, а не то дежурный по спальне заявит о пропаже. Он выглянул в замочную скважину. Три маленьких мальчика делили апельсин неподалеку от шкафа. В приюте апельсин был самой настоящей редкостью. От вида фрукта у Гарри потекли слюнки. И где они его раздобыли?

С мальчишками был и Дэйви. Он выглядывал из-за балюстрады – следил, чтобы никто не заприметил добычу, а остальные пока лопали свою долю. Потом Дэйви взял то, что ему причиталось, закинул в рот кусок апельсина и начал жевать – щеки так и заходили ходуном.

По лестнице пронеслось громкое эхо быстрых шагов. Ребята вжались в шкаф: они не успели придумать, куда спрятаться, слишком уж быстро разворачивались события. Рты мальчишек были набиты апельсиновыми дольками.

– Что тут творится? – скрипучим голосом спросил здешний подсобный рабочий Билл Свон, с трудом преодолевая последние ступеньки.

Никто ему не ответил. Мальчишки прекратили жевать, надеясь скрыть улики, но щеки у них все равно раздулись.

Дэйви сглотнул и залился краской.

– Мы ко сну готовимся, сэр.

Билл уставился на них, уперев шишковатые, натруженные руки в худые бедра. Глаза у него пылали, как угольки, под козырьком кепки, отбрасывающим тень на лицо, словно высеченное из камня.

– Ко сну? Тоже мне, нашли дурака. Я видел, что вы тут что-то уплетаете. А ну, отдавайте, пока я директора не позвал.

Двое мальчишек тревожно переступили с ноги на ногу. Дэйви скрестил руки на груди.

– Не можем.

– Почему это?

– Мы всё съели, – ответил Дэйви.

Билл ощерился.

– Ах ты маленький поганец. Пойдем-ка, дружок, кого-то заждалась порка. – Он схватил мальчика за руку и грубо потащил к лестнице.

Сердце бешено стучало у Гарри под ребрами. Он не мог спокойно смотреть, как Билл уводит Дэйви. За долгие годы он не раз видел, чем заканчивается порка Билла для маленьких мальчиков. Вернувшись после нее, они без сил падали на кровать и часами напролет плакали в подушку, пока все спали. А потом рассказывали, что Билл не знает удержу. О его жестокости ходили легенды.

Спрятав книгу за пояс, Гарри выбрался из шкафа.

– Это все я. Я принес апельсин. Нашел его на кухне и со всеми поделился. Ребята не знали, где я его раздобыл.

Мальчишки так и ахнули. Дэйви побледнел как полотно и захлопал ресницами. Билл оттолкнул его и накинулся на Гарри.

– Что ж, так тому и быть, раз уж ты настаиваешь. За мной, паршивец сопливый.

Запинаясь, Гарри поплелся за рабочим, бросив взгляд на Дэйви. Тот изумленно покачал головой. Внутри у Гарри все сжалось от страха. Он понимал, что его ждет, но пути назад не было. Он вскинул подбородок и вырвал руку из пальцев Билла. Тот гневно обернулся к мальчику; в уголках его рта блестела слюна. Рабочий замахнулся было для удара, но Гарри сам пошел за ним, не опуская головы. Билл нахмурился, а потом все же прошествовал вниз, в подвал, где хранились его инструменты и материалы. Гарри не отставал ни на шаг.

Глава 4
Наши дни

Миа

Я морж. Кит. Кто у нас крупнее кита? Китовая акула? Не уверена, но потянуться за телефоном и забить в поисковик вопрос «кто крупнее кита?» попросту нет сил. Да я и без этого знаю, каков будет ответ: наверняка именно моя фотография появится в первой строке результатов, а под ней будет подпись: «Единственное на нашей огромной зеленой планете создание, превосходящее размерами самого кита».

Никак не получается сесть. Я лежу на диване пузом кверху, а когда пытаюсь приподняться, опрокидываюсь обратно, точно перевернутая черепаха, дрыгающая лапками. До чего же нелепо! Еще несколько месяцев назад у меня был пресс – рельефные, упругие и сильные мышцы на животе, и я могла садиться без малейшего усилия. Теперь об этом и мечтать нечего.

И приспичило же мне обосноваться в Брисбене! Тут ведь невыносимо жарко. Кажется, когда я решила поселиться в этой субтропической печи, у меня помутился рассудок, не иначе. Мало того, я себе еще и квинслендер купила: сплошные деревянные балки, высокие потолки, никакой теплоизоляции – хуже сочетания и не придумаешь, особенно если на улице ни ветерка. Все окна в доме распахнуты настежь, мухи так и роятся внутри, я липну к кожаному дивану – вот-вот сварюсь в собственном поту, – а все потому, что мы с мужем решили поддержать зеленых и не ставить кондиционер.

Еще немного ерзаю и наконец нахожу сносное положение, устроившись на боку, – так малыш хоть поменьше давит на мочевой пузырь.

– Дорогая, я дома! – трогательно объявляет Бен с порога. Это его новая привычка с тех пор, как я ушла в декрет. Он любит подшучивать надо мной: мол, посмотрите-ка на нее, ходит беременная и босая – и уверяет, что мы превратились в образцовую семейку из старомодных телешоу. Причина для таких шуток вот в чем: Бен знает, что в глубине души я всегда мечтала быть частью такой вот семьи – с мамой-домохозяйкой, которая готовит печенье и блинчики детям, слушает их рассказы о том, как прошел день, и помогает делать домашку, пока папа зарабатывает на жизнь. А вечером все собираются за столом, ужинают, шутят, смеются, чмокают друг дружку в щеку перед сном. Дети уходят к себе в спальню, а мама с папой остаются на кухне – воркуют, целуются, нежно спорят, кому мыть посуду, а кому – вытирать.

Все детство я мечтала о том, чтобы залезть в телевизор и примкнуть к милой, счастливой традиционной семейке, а все потому, что мои родители были ну совсем другими.

Не поймите меня неправильно: мама с папой старались как могли. Я знаю, что они любили меня и любят до сих пор. Вот только показывать это им сложновато. И совместное времяпровождение точно не входит в их язык любви. Няни, в которых у нас не было недостатка, и то возились со мной куда больше, чем папа или мама: именно няни окружали меня заботой и помогали выбраться из-под гор домашки, которой меня нещадно заваливали в частных школах. Родители же были вечно заняты – папа служил генконсулом в австралийском МИДе, а мама вела активную социальную жизнь и устраивала множество благотворительных мероприятий.

Бен заходит в гостиную, склоняется ко мне, целует в лоб и исчезает на кухне. Волосы у него взъерошены и растрепаны, под глазами залегли темные круги. Денек явно выдался не из легких. По поникшим плечам я вижу, что на работе мужу сегодня пришлось несладко, но он ни за что не расскажет, разве что если клещами вытягивать. Вечно все держит в себе, хоть я ему и твержу, что это вредно. Но такой он человек, и я люблю его целиком, со всеми привычками и странностями. Когда он появляется, у меня теплеет на сердце даже спустя два года после свадьбы и четыре – с начала отношений. Восторг и трепет не гаснут: до сих пор не могу поверить, что мне выпал шанс провести с Беном всю жизнь.

– Тяжелый день? – спрашиваю погромче, чтобы было слышно на кухне.

Бен угукает и возвращается с двумя высокими стаканами холодного чая со льдом. Ставит их на кофейный столик рядом с диваном, берет меня за руки, помогает сесть. Ну наконец-то. С губ у меня срывается стон облегчения.

– Спасибо! А то я уже полчаса валяюсь без сил! Как проснулась, никак встать не могу.

Бен усмехается, садится напротив меня на край столика, протягивает стакан с чаем.

– Рад, что спас тебя.

– Ты мой герой! – игриво мурлычу я и хлопаю ресничками. На миг задумываюсь, нравлюсь ли ему сейчас, или он видит перед собой самого настоящего кита, который активно строит ему глазки. Эта мысль – словно удар под дых. Отгоняю неприятное чувство, списав его на гормоны, и улыбаюсь Бену. – Как дела на работе?

Его черные волосы стоят ежиком. Он выдавливает из себя улыбку, и в уголках темно-карих глаз залегают морщинки.

– Нормально.

Я беру его за руку и сжимаю.

– Милый…

От улыбки не осталось и следа.

– У меня сегодня в реанимации умер один пациент. Но лучше не будем это обсуждать, хорошо?

– Хорошо, – отвечаю я.

– А у тебя как день прошел?

Я отпиваю чаю и вздыхаю.

– У меня столько планов было на декретный отпуск. Сам посуди, я ведь уже полтора месяца не работаю, но толком ничего не сделала, кошмар какой!

Бен отхлебывает добрую половину стакана, ставит его на стол.

– Солнышко, не будь к себе так строга. Твоя единственная обязанность сейчас – заботиться о себе и маленьком Арахисе.