Благодаря этим своим способностям он открыл университеты, чтобы проводить научные дебаты, сочинил конституции, чтобы выбирать правителей, расщепил атом, чтобы получить доступ к бесконечной энергии. Но если нет иного «я», то откуда столько противоречий? Кто эти дураки и сумасшедшие?

Некоторые из нас способны увидеть в зеркале не только одно-единственное лицо.

Пабло Пикассо. Голова мужчины 4 (1969)

За этим лицом – тот, кто прячется внутри вашей черепной коробки. Тот, кто был там задолго до вас. Путешественник во времени, который тысячелетиями вел борьбу за выживание в африканской саванне, а затем в один миг обнаружил себя в мегаполисе: он стоит на кассе в супермаркете, собираясь пробить пачку масла^[19]. Он понимает, что это не его мир, но ничего не может поделать: его по-прежнему воодушевляют призывы вождей и убаюкивают рассказы жрецов, он все так же готов дать решительный отпор «чужакам».

А больше всего он боится, что есть и другая правда, что нет непогрешимых богов. Он жаждет постичь усложняющийся мир при помощи все более и более простых истин. В век знаний он стремится к блаженству неведения.

Нельзя сказать, что одна из этих личностей истинная, а вторая поддельная. Обе они – мы. Мы – трагические создания: еще не научившись договариваться с ближним, мы с помощью интернета подключились к целому миру; не успев познать себя, ринулись исследовать космос.

•••

В оставшейся части главы мы разберем исторические корни взглядов человечества на себя – и, в частности, на это фундаментальное противоречие, заложенное в самой нашей природе.

Наше путешествие начнется с мифологических образов и продолжится их отражениями в литературе и кинематографе, а затем мы доберемся до современной психологической науки. К этому моменту темы, о которых мы до этого говорили разрозненно, соединятся в целостную модель, которую мы и рассмотрим параллельно с развитием теории эволюции. Наконец, с помощью либерализма и рационализма мы дойдем до исследований по поведенческой экономике XX века. Только после этого путешествия станет понятна истинная функция науки о логике. Вот тогда и будет иметь смысл попытка дать определение логическим ошибкам.

Животные и боги

Несколько лет назад всемирно известный музыкант, завершив свой последний рабочий день в Далласском музее искусств, был перевезен спецбортом Turkish Airlines в турецкую Шанлыурфу – навсегда. (Казалось бы, где Даллас, а где Шанлыурфа.)

Я говорю об Орфее, прозванном «отцом песен», чьи лирные переливы пленяли даже лесных зверей. Вернее, о 1800-летней мозаике с его изображением. Много лет назад эта мозаика в результате незаконных раскопок была вывезена из Турции, покружила по свету и осела посреди заокеанского континента. В 2012 году благодаря настойчивости турецкого министерства культуры и великодушию директора Далласского музея он все-таки вернулся на родную землю.

В греческой мифологии Орфей был предшественником образа «художника, движимого любовью и божественным вдохновением».

Большинству из нас этот герой известен по истории о том, как он, оплакивая безвременную смерть молодой жены, растрогал своей несравненной элегией даже Аида, бога подземного царства. Аид в итоге согласился отпустить женщину в мир живых, но с одним условием: Орфей не должен был оглядываться на жену, идущую следом, пока они оба не поднимутся на поверхность. И вот наш герой с воодушевлением принимает это щедрое предложение, подписывает контракт и устремляется вперед, увлекая супругу за собой. Но у самого выхода, не совладав с чувствами, он оборачивается, и бедняжка, бросив на него взгляд, в котором ясно читается «Эх, что с тебя, с творческой натуры, взять», растворяется в небытии. Больше они никогда не встретятся.

Но по-настоящему нас занимает другое: то, что вокруг Орфея со временем сложился культ (орфизм) и что его начали отождествлять с Дионисом, богом вина, безумия и вдохновения. А между тем отцом Орфея считался Аполлон^[20]. Тот самый Аполлон, который, помимо прочего, олицетворял разум, логику и порядок^[21].

Порядок порождает безумие, логика – вдохновение.

•••

В некоторых песнях, приписываемых Орфею, подобное противоречие переносится на все человечество. Так, в одной из них владыка мира Зевс решает сделать наследником своего сына Диониса, однако Дионис – незаконнорожденный. Гера, большая искусница в деле издевательства над отпрысками своего мужа от других женщин, услышав эту новость, подговаривает титанов, и те, заманив маленького Диониса игрушками, похищают его. Мало того, они разрывают ребенка на части, готовят его и начинают пожирать – наверняка «с бобами и отличным кьянти». Афина, подоспевшая в последний момент, спасает от съедения сердце Диониса, сообщает Зевсу о подробностях банкета, а Зевс мечет молнии и испепеляет титанов.

Из этого смешанного пепла и родились люди. Таким образом, человек отчасти Дионис, отчасти титан. Согласно принципу «историю пишут победители», Дионис стал олицетворением нашей божественной ипостаси, а титаны – земной, дикой, порочной и греховной^{6}.

Продолжение истории лишь усугубляет эту двойственность: благодаря тому, что Афина спасла его сердце, Дионис возрождается – но на этот раз его матерью становится смертная по имени Семела. Так сам Дионис обретает свою человеческую половину.

Конечно, так называемая греческая мифология не единственный нотариально заверенный сценарий: у одного сюжета может быть множество довольно противоречивых версий. Например, согласно одному древнему (еще доорфическому) мифу, Семела и была первой матерью Диониса, однако из-за происков Геры умерла во время беременности. А Зевс, чтобы спасти недоношенного младенца, зашил его себе в бедро и стал для него второй матерью.

Одним словом, если подробности и разнятся, Дионис все равно рождался дважды: первое рождение знаменует его человеческую природу, второе – божественную.

•••

Та же тема раскрывается и в других космогонических сказаниях. В поэме современника Гомера Гесиода под названием «Теогония» – своего рода «официальной истории» той эпохи – кульминацией становится кровавый переворот.

Олимпийцы под предводительством Зевса восстают против своего отца, титана Кроноса, который некогда проглотил их живьем. В результате десятилетней войны, именуемой титаномахией, Зевс стал владыкой мира, а все титаны были низвергнуты в подземный мир. Прометею, одному из двух титанов-коллаборационистов, избежавших заточения (они помогали революционерам и укрывали их), довольно быстро надоедает этот новый порядок: он спускается на землю и лепит человека из глины. Афина же вдыхает в эти комья душу и разум. Знакомо, не правда ли?

Корнелис ван Харлем. Падение титанов (1588–1590). Один из пионеров направления «Стратегическое использование бабочек в искусстве»

В этом символизме кроется глубокий смысл: Прометей, как и прочие титаны, сын Геи, то есть в буквальном смысле дитя этого мира, мальчишка из нашего района, и он создал себе братьев из тела Земли. А олимпийцы живут предельно далеко, на вершине самой высокой горы Эллады. Иначе говоря, человек причастен и к земле, к животному началу, и к божественному, бессмертному (благодаря Афине).

Колесница Платона

Платон, живший спустя сотни лет после Орфея и Гесиода, в своем труде «Законы», не уточняя, чья версия была взята им за основу, ссылается на «титаническую природу людей» так, словно в те времена это было общеизвестной истиной. Для него было вполне естественно оперировать мифологической двойственностью – ведь в основе всей его философии тоже лежало двоемирие:

● мир идей, вмещающий совершенные образы всего;

● мир вещей, состоящий из несовершенных отражений идей.

В этом разделении человеческому разуму отведено особое место: будучи порождением несовершенного физического мира, он все же может представить себе нечто совершенное, даже если никогда с ним не сталкивался.

Например, никто из вас в жизни не видел идеального круга, но вы можете представить его математически (смело округляйте π до трех). Никто из вас не видел бесконечного количества карандашей, но вы способны постичь само понятие бесконечности, бессмертия, вечности. Значит, разум должен быть сопричастен «миру идей», иметь божественное начало. Платон подробно изложил этот вывод в своей аллегории колесницы (диалог «Федр»).

Британский музей. Амфора «Возничий» (500 до н. э.)

Человеческую душу, представляющуюся Платону в виде колесницы, одновременно влекут две крылатые лошади. Одна из них бессмертная, прекрасная, белая как снег, не стреляет деньги у знакомых до получки и не забывает поздравить маму с днем рождения – словом, это очень приличная, благородная лошадь. А черная лошадь, хромая и страшная, олицетворяет иррациональные страсти, удовольствия, грехи (короче говоря, кодировать хорошее и плохое как «черное» и «белое» люди умели издревле). Возничий, призванный направлять этих лошадей, которые стремятся в разные стороны (в небо, то есть прямо к идеям, и вниз, на землю), – разум и мудрость. Если возничий сумеет вознестись достаточно высоко, он сможет примкнуть к сонму богов во главе с Зевсом. Но это сложное дело.

Обе лошади, влекущие колесницу богов, бессмертные и прекрасные. Они резво несутся вперед. А возничий не успевает за ними, потому что между его лошадьми нет согласия – он то взмывает ввысь, то камнем несется к земле. Подобно птице, на миг воспарившей над облаками, он то видит свет идей, то не видит его. Короче говоря, на нашей убогой колеснице мы никогда в жизни не догоним Ferrari этого пижона Зевса, но зато хоть зрелище время от времени радует глаз.

Хотя взгляд Платона довольно иерархичен (идеи > возничий > белая лошадь > черная лошадь), добрый возничий, по его мнению, не только печется о своей возвышенной цели, но и думает о нуждах лошадей. Если мы вовсе пренебрежем желаниями нашей лошади, стремящейся к беспутству, она в скором времени озлобится и бездумно потянет колесницу к земле. Другими словами, разум и мудрость велят не убивать черную лошадь, а умело управлять ею.

Держите в уме эту аллегорию – если получится, то около 22 веков, – потому что мы вновь увидим ее в Вене. Но прежде чем мы постучимся в городские ворота Вены, наша следующая остановка – Ближний Восток.

Единство противоположностей

Платон явно считал, что одна из частей, составляющих человека, превосходит остальные, но не во всех традициях границы проведены столь же четко. «Эпос о Гильгамеше», древнейшее из дошедших до нас литературных произведений, на первый взгляд напоминает предыдущие истории: один из главных героев, Энкиду, подобно человеку, сотворен из глины и живет в лесу среди зверей. Другой, царь Гильгамеш, наделен божественной силой и живет в городе. Вполне очевидно, кто из них олицетворяет наше высшее начало, правда?

Но давайте взглянем на сцену знакомства этих персонажей: Гильгамеш, по своему обыкновению, пытается изнасиловать новобрачную, а Энкиду преграждает ему путь у порога дома невесты и бросает царю вызов. Выходит, дикий персонаж более благороден. Последующая схватка не выявляет победителя: силы Гильгамеша и Энкиду почти равны.

После первого в истории собрания Бойцовского клуба эти двое падают друг другу в объятия, быстро становятся закадычными друзьями и, переживая приключение за приключением, становятся более похожими друг на друга: Энкиду учится и приобщается к цивилизации, а Гильгамеш избавляется от эгоизма и высокомерия.

•••

Перенесемся на несколько столетий вперед. Теперь мы обратимся к римской мифологии, которая стоит за астрологическими загадками. Например: как представители знака, символ которого – весы, могут быть такими неуравновешенными?