– Поня-атно. А сама-а-то ты была-а при этом вежлива? Зна-ая тебя-а, легко могу предположить, что встретила ты его не очень-то приветливо.

Лада тяжело вздохнула, затем отвернулась, сглотнула и досадливо покусала губу. Если хорошо приглядеться, можно было заметить, что она покраснела. Семен Михайлович всей кожей ощутил охватывающую ее панику. Нет, это не было похоже на простое разочарование от ограничения свободы. Это было нечто другое, что давно его беспокоило и сводило с ума. К тому же он слишком хорошо знал дочь, чтобы не понять, что она хитрит. Эти ее капризные интонации вовсе не отражали то, что творилось у нее внутри. Будь ее воля, она бы взорвалась гневом, она бы требовала и кричала, доказывала и теряла терпение. Вместо этого Лада лишь нервно потеребила кольца на тонких пальчиках, хмурясь и тщательно подбирая нужные слова.

– Пап, за весь прошедший год так ни разу ничего страшного и не случилось и в сопровождении телохранителя, и без него… Ну, за исключением моих собственных… вывертов… – наконец взвешенно заметила она и на этот раз подняла на него глаза. – Может, хватит уже этих излишних мер безопасности? Я в конце концов имею право на личную жизнь и на личное пространство…

– Личную жизнь? – ничуть не скрываясь, Семен Михайлович возмущенно скривился, сведя брови и подавшись вперед. – Ты хочешь сказа-ать, что с кем-то встреча-аешься?

– Н-нет… – поспешно выдохнула Лада, понимая, что ступила на тонкий лед. – Па-ап… Не встречаюсь я ни с кем… Но даже если бы встречалась, мне уже есть восемнадцать, и у многих моих сверстниц парни появились еще в школе, не то что в вузе…

Семен Михайлович почувствовал, как весь наливается яростью.

– Послушай, Ла-ада… – жестко одернул он. – Поверь мне, восемна-адцать лет – не время для устройства личной жизни.

– Когда вы с мамой познакомились, ей было как раз восемнадцать, – быстро и с чувством выпалила она.

– Тогда-а были совершенно другие времена-а и нра-авы! – также поспешно и эмоционально парировал он. – Мы поженились только через четыре года.

Лада разочарованно покачала головой.

– Ты что, специально приставляешь ко мне кого-то, чтобы я не могла продохнуть?! Чтобы не могла ни влюбиться, ни куда-то пойти с кем-то вдвоем?! Ты настолько мне не доверяешь? Пап, это уже тирания и неуважение! – в ее голосе послышалась дрожь, что тоже не осталось без внимания отца. Он прекрасно знал, что слезы в данной ситуации тоже были всего лишь методом манипуляции.

– Золотко, мы уже обсужда-али все не ра-аз и не два-а. Всем сра-азу броса-ается в глаза-а твой доста-аток. Ты выглядишь дорого, хотя сама-а этого не замеча-аешь. Я-а не хочу, чтобы вокруг тебя-а окола-ачивались неподходя-ащие люди, вот и все, – как всегда категорично ответил отец.

– О моем достатке знают благодаря водителю, который постоянно приезжает за мной на дорогом автомобиле! – резонно возмутилась она.

– Ла-ада, – тон отца сменился на ледяной, и она тут же почувствовала, что грань, которую ей разрешалось переступить, уже пройдена. Теперь споры могли и не очень хорошо закончиться, и она понуро вздохнула. – Если я-а счита-аю необходимым тебя-а защитить, лучше тебе прислушаться к моему мнению, и точка. Миросла-ав выйдет на работу за-автра. На заня-атия поедешь с ним. Он также будет сопровождать тебя везде, где потребуется. Я больше не хочу отпускать тебя одну куда бы то ни было, – подвел он неутешительный итог.

Лада замерла. Семен Михайлович заметил, как ее плечи опустились, а потом она около минуты пыталась совладать с дыханием, чтобы не выйти из себя.

– Мирослав? – переспросила она холодно через какое-то время, явно предприняв неимоверные усилия, чтобы не перечить и сменить тему. – Странное имечко…

Семен Михайлович, напротив, почувствовал себя победителем и приободрился.

– Ну почему же… хорошее старинное имя, – пожал плечами он.

– Вот именно что устаревшее… – устало закатила глаза она, поднимаясь с кресла и аккуратно оправляя платье.

– Лишь бы человек был надежный, – веско изрек Семен Михайлович, отложил сигарету в пепельницу и, слегка поморщившись, набрал чей-то номер на мобильном. – Петр Ива-аныч… – с чувством протянул он в трубку. – Пусть на-ам с Ла-адушкой принесут ча-ай ко мне в кабинет. Ну и что-нибудь эдакое из закусок, как ты умеешь.

– Только легкое, – невесело добавила Лада, которой явно не терпелось уйти.

– Да, да, что-нибудь полегче, – повторил Семен Михайлович, не вполне довольный такой оговоркой и холодностью дочери.

– Пап… Ты в последнее время совсем не соблюдаешь диету, – как всегда завела свою волынку Лада, когда он повесил трубку. – Лишний вес плохо влияет на сердце. Чай на ночь лучше пить вообще без всего. И пожалуйста, не таскай опять ночью всякую гадость из холодильника. Ешь только то, что я специально прошу приготовить Петра Ивановича. Почему вы оба никогда меня не слушаете? Мое мнение в этом доме вообще не имеет значения?

Петр Иванович был их поваром, и Лада давно была с ним в сговоре, прося готовить для отца только здоровые низкокалорийные блюда. Правда, она с самого начала подозревала, что все было без толку, и в добавок к ее низкокалорийным «изыскам» папе регулярно жарили бекон с гренками, готовили на гриле стейки из мраморной говядины и приправляли и без того калорийные гарниры изрядным количеством масла или жирных соусов. Но тут уж она ничего не могла поделать. Отец всегда с покорностью принимал ее заботу, но, видимо, был не в состоянии справиться с соблазном, когда ее не было рядом.

– Хорошо. Только ради тебя я согласен терпеть эти мучения, – покорно согласился он, прекрасно понимая, что победа в главном споре осталась за ним, поэтому теперь пришла расплата…

Когда принесли чай и, конечно же, всякие сладости, Лада сразу потребовала унести большую их часть. Оставила только мед и немного сухофруктов. Они уселись с папой за изысканно сервированный круглый стол у окна и болтали о посторонних вещах, будто боясь затрагивать особо чувствительные темы, хотя много чего между ними как всегда оставалось недосказанным.

Неспешно выпив чашку травяного чая и съев пару кусочков сыра, Лада наконец поднялась с места.

– Пап, мне пора, – улыбнулась она немного натянуто. – Домашки полно… И еще хотела Рите позвонить.

– Иди, иди, мое золотко. Мне тоже нужно поработать и сделать пару важных звонков, – засуетился Семен Михайлович, уже явно погрузившись в другие думы. Стоило только дочери ступить за порог, как он набрал детектива и дотошно его допросил. Повесив трубку, немного выдохнул. Дочь ходила на выставку с однокурсниками. Спрашивается, почему она не могла рассказать ему об этом походе? Почему она всегда уходила от ответов? Почему всегда смолкала, стоило ему задать какой-то «не тот» вопрос?.. Мысль о том, что у нее появилась «личная жизнь», просто убивала его – душила, жгла, разрывала на мелкие кусочки, доводила до исступления. Если только он узнает, что какой-то тупой нищий молокосос смеет прикасаться к его дочери своими грязными руками, он его уничтожит, раздавит, искалечит, сделает так, чтобы вся его семья пожалела о таком необдуманном поступке, он их всех заставит страдать… всех заставит заплатить свою цену!

***

Вся переполнившись тревогами и невеселыми мыслями, Лада неслышно выскользнула из кабинета отца и поднялась к себе. Оставшись одна, первым делом вынула телефон из сумочки и открыла один из мессенджеров. Быстро пробежавшись глазами по новым сообщениям, немного выдохнула. Скользкие и одновременно слащавые комплименты Абагаева всякий раз вызывали в ней тошноту и острые приступы ненависти, но это было еще не самым страшным… Поэтому она обязана была отвечать, если не хотела проблем. Все-таки до сих пор ей удавалось все держать под контролем. Возможно, удастся и впредь, а потом… потом она придумает что-нибудь еще… Только вот что она станет делать, когда этот человек перейдет все грани допустимого? Об этом она пока что думать не хотела… просто пыталась жить сегодняшним днем и не сойти с ума.

Сегодняшний вечер с ним тоже прошел сносно. Во всяком случае, Роман Олегович, как всегда, держал свое слово. Он сдерживался и вел себя уважительно, разве что иногда его прорывало на всякую пошлятину, но это тоже удавалось вовремя пресечь. Лада вспомнила тот жуткий день, когда ее повезли к нему вместо празднования ее дня рождения. Вспомнила свое отчаяние и полную беспомощность, удушающий ужас и такую слабость, что ноги-руки не желали слушаться. До последней секунды, пока ее долго везли куда-то на машине, пока ее под руки вели по территории какого-то огромного парка, пока ее не завели в огромный роскошный особняк, больше напоминающий дворец, пока ее везли на лифте, а потом едва живую подвели к Роману Олеговичу, важно рассевшемуся на диване в домашнем шелковом халате, надетом поверх шелковой пижамы, она понятия не имела, что станет делать и что говорить. Однако, потом вдруг пришло четкое понимание: здесь ей не от кого ждать пощады, ее уничтожат, если она позволит это сделать, ею попользуются и выбросят, как ненужную тряпку, ее не будут уважать, если она не потребует к себе этого уважения.

Когда охрана вышла из комнаты, и они остались наедине, Роман Олегович, пошло улыбаясь, смерил ее оценивающим липким взглядом и поманил к себе одним небрежным движением руки, как какую-то жалкую собачонку. От этого жеста Ладу передернуло. Она не сдвинулась с места, высоко подняла подбородок, приосанилась и огляделась по сторонам. Они находились в огромной зале вроде гостиной – мрамор, бархат, колонны, золото, ковры, гигантские люстры, зеркала, статуи, картины, очень много картин, будто слегка уменьшенная и опошленная копия Эрмитажа. Их с папой дом на фоне всего этого великолепия выглядел бы жалкой хижиной, хотя всегда казался ей довольно большим и со вкусом обставленным. Просто ее отец никогда не делал акцента на роскоши, он предпочитал добротность и уют. Здесь уютом и не пахло. Здесь любили пышность, великолепие, блеск до ослепления.

Сделав вид, что не заметила обращенный к ней неприличный призыв, Лада стала ходить по комнате, разглядывая картины на стенах. Подошла к окну, отодвинула штору и выглянула в сад с безупречно расчерченными клумбами и подстриженными в виде шаров кустарниками. Потом приблизилась к белому роялю, села на обитую бархатом скамеечку и открыла крышку. Она не очень-то хорошо играла. Несколько лет брала частные уроки, но лишь для собственного удовольствия, а не ради больших достижений. Ей нравились популярные джазовые композиции, саундтреки из фильмов, песни любимых поп- и рок-исполнителей и некоторые классические произведения. Все это ей и помогал освоить ее учитель музыки. Многое она помнила наизусть и иногда наигрывала в свое удовольствие. Сейчас пальцы ее дрожали и руки почти не слушались, но она все-таки выбрала одну мелодию наугад и тронула клавиши. Сначала робко, неуверенно, затем настойчивее, смелее, пока «Moon river» Генри Манчини не затянула ее так, что ей каким-то чудом удалось на некоторое время забыть, где и с кем она находилась.

Когда услышала за спиной подчеркнуто неспешные аплодисменты, вдруг опомнилась и вновь ощутила удушающий холод с ног до головы. Пальцы сбились, мелодия прервалась, но Лада заставила себя не трусить, обернуться и взглянуть на приближающегося Абагаева. Он продолжал хлопать и масляно улыбался во все лицо.

– Я впечатлен, Лада, – воскликнул он, подойдя к ней вплотную. Чтобы смотреть ему в лицо, ей пришлось откинуть назад голову и высоко поднять подбородок. Его пальцы тут же коснулись его, погладили и зафиксировали. – Однако, – продолжил он, теперь лаская большим пальцем ее губы, – думаю, ты догадываешься, что тебя привезли сюда не для музицирования.

Лада резко дернулась, вырываясь из его хватки.