– Четыреста пятьдесят… – выговорила миссис Харрис. – Где же взять столько денег?

Она понимала в парижских модах, смотрела старые модные журналы, слышала о Шанель, Баленсиаге, Карпантье, Ланвен и Диоре. И последнее из этих имен пронзило тоскующую по красоте душу.

Одно дело – фотографии в «Вог» или «Элль» – у них нет души; и совсем другое – запах и прикосновение живых созданий, где каждый умный стежок возжигает пламя любви.

Она и не заметила, что уже как бы и решила купить платье – ведь она сказала «Откуда достать?», а не «Как люди достают?». Ответа на это не было, вернее – ответ был один: выиграть.

Леди Дант была польщена восторгом своей уборщицы и даже вынула платья, чтобы та ими полюбовалась. Чистые от мыла и порошков руки потрогали тафту и кружево благоговейно, словно это – святой Грааль.

– Нет, красота какая… – шептала она.

Леди Дант не знала, что на Земле, а потом и на небе ей хотелось одного – платья от Диора.

Смущенно улыбаясь, баронесса закрыла шкаф, но ей не было дано скрыть от уборщицы высшую красоту и высшее совершенство. Обе они были женщины, и миссис Харрис хотела больше всего на свете такое самое платье.

Она была не глупа. Она и не думала его носить. Что-что, а место свое она знала. В мире труда, освещенном свободой, было не до роскоши. Ей хотелось просто держать его в шкафу, знать, что оно ее ждет, трогать его, владеть им, словно все, что недодали ей происхождение, бедность, судьба, восполнит это чудо красоты. Казалось бы, чем хуже бриллиант, но она их не любила, они какие-то бесцветные. Она знала, что мечта ее нелепа, но ничего поделать не могла.

Вечером, когда сквозь густой туман сочился дождь, она сидела в уютной кухоньке миссис Баттерфилд, готовя купоны к футбольной лотерее. Они давно тратили на это интересное дело три пенса в неделю – дешевле и не купишь азарта, ожидания, тревоги. Когда купон был заполнен и брошен в ящик, он воплощал богатство, до тех самых пор, пока газета не приносила разочарования, хотя, по чести, они и не надеялись выиграть. Как-то миссис Харрис достались тридцать шиллингов, к миссис Баттерфилд раз-другой вернулись ее деньги – и все.

Не разбираясь в футболе и не следя за ним, они писали цифры, как бог на душу положит. Обычно миссис Харрис застывала с карандашом над строчкой и ждала озарения. Ей казалось, что удачу можно ощутить, поймать, но этого не бывало, и она писала что придется. Но сейчас, над чашкой горячего чая, она и впрямь что-то почувствовала. Подняв карандаш над словами «“Астон Вилла” против “Болтон Уондерерс”», она сказала подруге:

– А вот это – на мое платье.

– На что? – рассеяно спросила Вайолет, тоже склонная к трансу.

– На платье от Диора, – пояснила Ада и твердо, уверенно добавила: – Надо будет купить.

– Это где? – с неохотой выходя из транса, спросила ее подруга. – В универмаге что-то новое?

– Ну прям! – сказала миссис Харрис. – Ты, может, про Диора не слышала?

– Да вроде бы нет, – виновато ответила миссис Баттерфилд.

– Самый лучший магазин, – сообщила Ада. – Он в Париже. Платья там по четыреста пятьдесят фунтов.

Подбородки у Вайолет вдвинулись друг в друга, как дорожные чашки.

– Ты в себе? – сказала она. – Это фунтов!

– У леди Дант, – сказала Ада, – висит два платья в шкафу. Она их наденет сегодня на бал. В жизни таких не видела, – она понизила голос: – У королевы и то нету, – и снова громче: – А у меня будут.

Оправившись от шока, Вайолет обрела привычный пессимизм.

– А где ж ты деньги возьмешь? – спросила она.

– Вот тут, – отвечала Ада, уверенно выводя слова на купоне.

Это подруга ее понимала, ей самой надо было много купить, если она выиграет. Но было что и возразить.

– Такие платья не про нас, – сказала она.

– Про нас, не про нас, – вскипела Ада, – а красивей их нету! Куплю, и все.

– Что ж ты с ним делать будешь? – не уступала Вайолет.

Об этом ее подруга толком не думала, и ответила только:

– А ничего. Просто оно у меня будет.

И ни секунды не сомневаясь, словно пальцы пишут сами, она заполнила, строчку за строчкой, весь бланк, а потом сказала: «Ну вот».

– Дай тебе Бог, – сказала Вайолет, зачарованно глядя на все эти действия.

О своем бланке она почти забыла.

Не отойдя от экстаза, миссис Харрис хрипло промолвила:

– Пошлем скорее, пока счастье не ушло.

Они надели пальто, замотали шарфы и пошли сквозь дождь и туман к красному ящику, тускло горевшему под фонарем на углу. Миссис Харрис поцеловала конверт, прошептала: «На платье» и бросила письмо в щелку. Миссис Баттерфилд обошлась без таких сказочных действий. «Ничего не жди – и не расстроишься», – сказала она, и они вернулись пить чай.

Глава третья

Потрясающее открытие сделала через неделю не миссис Харрис, а миссис Баттерфилд, которая ворвалась в кухоньку подруги, едва лепеча и чуть не лопаясь от удара.

– А-а-а-а-да! – произнесла она. – Е-е-е-е-есть!

Миссис Харрис гладила рубашки майора (одна из форм баловства) и, не поднимая головы, сказала:

– Ну, тише, тише! Что там у тебя есть?

Пыхтя и сопя, как бегемот, миссис Баттерфилд молча взмахнула газетой.

Миссис Харрис не сразу ее поняла, ибо, вручив удачу судьбе, она об этом забыла. Только когда подруге удалось просипеть: «Выиграла…» – она уронила утюг и закричала: «Платье!» – а потом обняла корпулентную вестницу, и они, словно девочки, закружились по кухне.

Чтобы не разочароваться, они присели, проверили цифру за цифрой – все сошлось. Миссис Харрис ошиблась только два раза. Выигрыш будет огромный, может, и главный, смотря по тому, многие ли ее обскакали.

Одно было ясно: деньги на платье есть, ведь это же двенадцать из четырнадцати! Однако придется потерпеть до среды, пока узнаешь что и как.

– Все, что останется, – тебе, – сказала Ада толстой подруге в порыве нежной любви, и не лгала.

Она так и видела, как идет там, у них, по этому Диору, а служащие наперебой угождают ей. Сумка распухла от денег; она осматривает платье за платьем – бархат, вельвет, атлас, тафту, парчу – и изрекает наконец: «Вот это!»

Но при всем своем оптимизме она подозревала, что не все пройдет так гладко. Захотеть ненужную, прекрасную вещь, выиграть в лотерею и купить, что решила, – нет, это бывает только в книгах.

А все же бывает и в жизни. Что ж, подождем до среды… Как-никак, а платье она купит, хоть бы и на все деньги. Главная премия тянула и на сто пятьдесят тысяч.

В среду утром пришла телеграмма. Из любви к подруге она не открыла ее, пока не оделась и не пошла к ней, а та, опустившись в кресло, стала обмахиваться фартуком, крича:

– Открой ты ее, а то я умру!

Дрожащими пальцами миссис Харрис открыла конверт и развернула послание. Оно сообщало, что ее выигрыш – сто два фунта, семь шиллингов, девять с половиной пенсов. Тщетно подруга, как друзья Иова, утешала: «Спасибо, что не хуже, и то хлеб!» – она онемела от разочарования, хотя и знала, что в жизни всегда так.

Что же это? Из списка выигравших, полученного через день-другой, все стало ясно: никто не угадал 14 цифр, даже 13, но 12 угадали многие, и сумму разделили на всех.

Конечно, сто два фунта, семь шиллингов, девять с половиной пенсов – не что-нибудь, и все же по ночам миссис Харрис просыпалась от горя и не сразу вспоминала почему.

Справившись с собой, она подумала было, что забудет о платье и накупит всяких хороших вещей, – но нет. Мечта не утихла. Просыпалась она утром, но все – с горя, словно забыла во сне, чего лишилась, а теперь придется вспомнить. И она вспоминала: платье, это платье, которого у нее уже никогда не будет.

Вечером же, напившись с подругой чаю, она брала грелку, укрывалась получше и безуспешно старалась думать о чем-нибудь другом: о новой барышне майора Уоллеса, которую он выдавал за племянницу из Южной Африки (все они были племянницы, воспитанницы, секретарши), или о последнем чудачестве графини Вышинской, которая пристрастилась к трубке. Она пыталась вспомнить, как ругалась мисс Памела, когда она разбила пепельницу – все зря. Лежа в темноте, она созерцала платье от Диора.

В слабом свете фонаря она видела, как оно висит в шкафу. Цвет и ткань менялись: то это была золотая парча, то алый атлас, то белое кружево. Но всегда они воплощали совершенную красоту.

Те, первые, исчезли из шкафа леди Дант (позже она увидела в «Татлере» эту даму в ravissant). Но ей и не нужно было их видеть. От тоски она плакала перед сном и видела мерзкие сны.

И вот, однажды ночью, недели через две, мысли ее изменились. Вспоминая вечер, когда они заполняли билеты, она подумала, что да, вышло хуже, но все же не очень плохо. Сто фунтов есть, нет, больше, сто два, семь шиллингов, девять с половиной пенсов.

Что же значит эта нелепая сумма? Мир ее был переполнен знамениями, знаками, вестями. Не хватает трехсот пятидесяти фунтов. Но нет! В новом озарении она присела на постели. На два фунта, семь шиллингов, девять с половиной пенсов меньше.

Смотришь – а там и две сотни, а уж там – и три.

– То-то и оно, – вслух сказала она. – Скоплю, хоть бы жизнь на это ушла.

Она встала, взяла карандаш и принялась за подсчеты.

Если бы платье стоило фунтов пятьдесят, она бы, наверное, оставила это дело, но самая чудовищность суммы околдовала ее. Почему хотят женщины шиншиллу, или соболя, или бриллианты, или самые дорогие духи, дома, рестораны? Наверное, такие дорогие вещи как бы подтверждают твою ценность и женственность. Миссис Харрис чувствовала, что платье за четыреста пятьдесят фунтов лучше всего на свете. И карандаш легко забегал по бумаге.

Зарабатывала она три шиллинга в час. Работала по десять часов, шесть дней в неделю, пятьдесят две недели в год. Высунув язык, она множила, вычитала, и получила 468 фунтов в год, то есть точную цену платья и дороги.

Тогда она принялась за другую колонку – налоги, еда, лекарства, туфли, то да се. Выходило, что придется экономить не меньше двух лет, если не будет неожиданного дохода. «Что ж, накоплю», – сказала она и выключила свет. Заснула она мирно, как ребенок, и проснулась не от горя, а от радости.

Когда вечером, после восьми, явилась Вайолет и удивилась, что она еще не в пальто, Ада изучала проспект под названием: «Как экономить в свободное время».

– Мы опоздаем, – сказала гостья.

– А я никуда не пойду, – ответила хозяйка.

– В кино не пойдешь? – удивилась Вайолет. – Это ж Мэрилин Монро!

– Не могу. Экономлю, – сказала Ада.

– Ой ты господи! – снова удивилась гостья. – С чего это?

– На платье от Диора, – ответила миссис Харрис.

– Нет, ты спятила! – вскричала подруга. – Оно же стоит полтысячи!

– Сотня уже есть, – сказала героиня, – и два фунта, семь шиллингов, девять с половиной пенсов. Остальное накоплю.

Подбородки миссис Баттерфилд затряслись от восторга.

– Да, – сказала она, – характер у тебя есть. Я бы так в жизни не смогла. Вот что, идем, я за тебя заплачу.

– Не могу, – сказала неумолимая миссис Харрис, – я тебе не отдам.

Миссис Баттерфилд тяжело вздохнула и стала раздеваться.

– Что нам эта Мэрилин! – сказала она. – Можно и чайку попить. Слыхала, лорда Клеппера опять арестовали? Дела-а… Я у его племянника убираю. Хороший мальчик. Не то что дядя.

Миссис Харрис приняла жертву, но виновато взглянула на чайницу. Скоро она будет пуста. Эта статья расходов тоже вычеркнута.

Так началась долгая пора экономии и лишений, которая ничуть не огорчала миссис Харрис, расстраивало только одно – теперь она не покупала цветов.

Она не покупала ни сигарет (все ж утешение), ни джина. Она ходила пешком и дыры в подошвах заклеивала клейкой лентой. Она отказалась от газет и черпала новости из мусорных корзин. Она мало ела и не покупала одежды. Она бы вконец отощала, если бы миссис Шрайбер, по доброте, не подкармливала ее. Теперь она не отказывалась.