– Наверное, надо было позвонить, но, как бы так сказать, видите ли… – Я нечаянно сбился на филадельфийское произношение и заставил себя притормозить. От такой манеры речи местные порой дуреют: я слишком четко произношу окончания, да и словарный запас у меня несколько отличается. Бывало, спросишь в лавке: «У вас есть содовая?» – и слышишь в ответ озадаченное: «А шипучка не устроит?»

В общем, я вынужден был замолчать, чтобы взять себя в руки. Женщина пришла мне на помощь:

– Не волнуйтесь. Хотите кофе?

– Нет. Его слишком долго варить.

– Минутное дело: у нас кофеварка новой модели. Сказать по правде, я бы и сама не отказалась от чашечки. Сейчас вернусь.

Я стал разглядывать кабинет: на стенах – образцы мемориальных табличек, сертификаты в рамочках, фотографии. Тут стояла такая тишина, что было слышно, как в соседней комнате журчит наливаемый в кружку кофе. Женщина сунула в дверь голову:

– Вы какой пьете?

– Пожалуйста, с молоком и без сахара. – Я попросил бы добавить и капельку виски, если бы не ранний час и специфическое дело.

Женщина вернулась с чашками и снова заняла свое место.

– Ой, простите, не представилась. Кэрол Ломбард. А вы?..

– Энди Девон.

– Что я могу для вас сделать, Энди? – спросила Кэрол.

– Я… э-э… моя жена. И дочь…

Лишь оттого, что я произнес эти слова вслух, у меня задрожала нижняя губа. Я уставился в пол, смирившись с тем, что информацию придется насильно выталкивать изо рта, и напомнил себе: нужно завершить начатое, покончить с этой задачей, а там можно будет покончить и со всем остальным.

Я попытался еще раз:

– Вы, наверное, уже слышали. Похоже, в этом городе секретов не бывает.

– Да, я слышала про мать и дочь. Очень вам соболезную.

– Я хотел бы кремировать их обеих. Никаких церемоний, ничего такого.

Хозяйка бюро удивила меня неожиданным вопросом:

– Сколько вы были женаты?

– Десять лет. Наша дочка… у нее был синдром Дауна. Мы много гуляли. Иногда и тут тоже. Вы могли нас видеть.

– Да, я вас помню.

Женщина не выглядела знакомой, но я понимал, что она действительно нас помнит. Попробуй забудь такую дружную компашку, когда мы с Кейт и Энджи втроем бродили по улицам и были счастливее всех на свете. Кроме шуток. Скажу прямо: хотя поначалу моя жизнь и была жалкой, я уверен, что потом испытал настоящее счастье. У меня даже появилась особая гордость человека, пережившего кошмарные времена и все-таки нашедшего любовь, любовь такую сильную и…

– Энди, дорогой…

Меня совершенно унесло из реальности. Пришлось глотнуть горячего кофе, чтобы обжечься и наконец сосредоточиться на происходящем.

– Извините. Что вы говорили?

– Я спрашивала, где они сейчас. Наверное, в…

– В городской больнице. Если честно, я совсем не знаю, как… все это работает. Может, мне нужно туда позвонить или…

– Мы обо всем позаботимся. – Наверное, если бы я сидел рядом, она бы сочувственно коснулась моей руки.

– И сколько это примерно будет стоить?

Она принялась складывать числа на калькуляторе, потом написала результат на листке и вручила его мне. Вышло больше, чем я ожидал.

– Это ведь без церемонии и всякого такого? Извините, если я веду себя как идиот. Просто никогда таким не занимался. Понятное дело.

– Не извиняйтесь. Да, это цена кремации. Энди, вы уверены, что не хотите пойти домой и отдохнуть? Я могу попросить мужа, чтобы он зашел к вам попозже. Или вообще завтра. Не надо спешить. Вы можете…

– Нет, мне необходимо разобраться с этим прямо сейчас. Можно заплатить чеком?

– Да, чек вполне годится.

– И еще одно, – сказал я. – Если… это, конечно, странно звучит, но все-таки. Когда я умру… Понимаете, теперь я совсем один остался. Вот и боюсь, что, если уйду… в смысле, умру, никто ж меня хоронить не станет. Поэтому я хочу оставить инструкции на этот счет. Чтобы меня тоже кремировали. И чтобы весь наш прах перемешали и развеяли. Можно, допустим, заплатить заранее, так делают?

– Иногда. Но я уже сказала, Энди, вам нужно время. Не спешите, обдумайте…

– Да не нужно мне время! – выпалил я, хоть и не собирался грубить этой милой женщине. Но приходилось переть напролом, чтобы решимость не ослабла. – Я просто хочу уже со всем этим покончить. Пожалуйста.

Полчаса спустя я вышел оттуда с чеком на три кремации в кармане, потратив всего на четырнадцать долларов меньше, чем оставалось на моем сберегательном счете.

Ну и хорошо, сказал я себе. Никаких хлопот с наследством.

* * *

Я рассматривал возможность обставить свою смерть с мрачным романтизмом, например, разложить вокруг сотни фотографий, которые мы с Кейт и Энджи сделали за эти годы, или включить детские записи из тех, что мы слушали, подпевая песенкам. Но потом подумал про жену, которая вообще не была сентиментальна. Если она хотела что-то сделать, то и делала без лишних ужимок. Не зря ее любимое выражение не назовешь мечтательным, мудрым или сентиментальным. Оно звучало так: «Возьми и сделай».

– Возьми и сделай, козел! – крикнул я себе, сидя в пустом доме. И до кучи двинул кулаком по дверному косяку.

Из-за вышивки на стене я достал пакетик с остатками героина. Я кипятил его в ложке и невольно думал о своей жизни. Мысленно я часто раскладывал ее на главы. Глава первая, где я расту на северо-востоке Филадельфии, дикий, как уличный крысеныш, и моим родителям почти нет дела до самих себя, не говоря уже обо мне. Вторая глава будет пожестче, она начинается с той ночи, когда отец жутко избил мать и навсегда исчез, а она совершенно переменилась и стала настолько отстраненной, что даже не заметила, когда я в десятом классе бросил школу. Потом идет героиновая глава: в ней я подсел на иглу, а потом встретил Кейт, и мы вместе кололись и жили где попало, иногда прямо на улице. А дальше начинается единственная хорошая глава, когда у нас с Кейт появилась Энджи, мы завязали с наркотиками и стали жить душа в душу.

На этих воспоминаниях мне и хотелось остановиться.

Я выбрал героин из ложки в шприц, наполнив его под завязку. Сильнее затянул ремень на руке, похлопал по ней, чтобы проступили вены. Ощутил боль, когда вошла игла, и решительно надавил на поршень.

Секунда – и меня накрыл приход.

Я судорожно втянул воздух.

Веки отяжелели и весили теперь по два пуда каждое. Потом они упали и погрузили меня в черноту. Шея ослабла, а голова… она…

стала невозможно…

тяжелой, клонилась набок и

я совсем

не мог ее поднять.

Я замычал, проваливаясь в бесконечно темную и бездонную пучину. Не знаю, сказал ли я вслух эти слова, но я чувствовал их всем своим существом. А слова были такие:

Кейт.

Энджи.

Вот и я.

Нейтан

Когда мы с Полой начали встречаться, ее жизнерадостность зашкаливала: она вязала мне всякие мелочи вроде забавной зимней шапочки с кисточкой, а еще распихивала мне по карманам записки со смайликами, чтобы я потом их обнаружил. Ее добрый нрав был еще более трогательным и наполнял меня восхищением: она не сердилась на пьянчуг, которые являлись в больницу и блевали на пол, а когда мы иногда встречали в городе девчушку с синдромом Дауна, Пола непременно склонялась к ней и заводила разговор. А самое главное, моя жена не была злопамятной. Ее способность прощать казалась безграничной. Я зачерствел от разочарований, уготованных нам судьбой, а Пола стала лишь еще сострадательнее.

Это сострадание все глубже и глубже пробирало меня, добравшись до печенок, и когда утром мы продолжили разговор, я уже испытывал желание врезать кулаком по стене. Казалось, будто я объясняю ситуацию ребенку, который не только не понимает, как устроен мир, но и не испытывает ни малейшего желания в этом разобраться. Пола спала беспокойно, проснулась рано, и вид у нее был измученный. Весь завтрак мы спорили, она снова и снова умоляла меня вернуть деньги.

– Если я это сделаю, то не посмею и носа из дома показать.

– Значит, переедем.

– Ну вот, я как раз это и предлагаю! Пола, я хочу забрать деньги и переехать. А ты согласна переехать, только если я опозорюсь.

– Неправда. Я ведь тебя знаю. Сомневаюсь, что ты действительно хочешь оставить деньги себе. Ты совершил ошибку…

– Вот уж нет. Я все эти годы пахал как проклятый, не покладая рук. И что в итоге? Ничего! Пришло время хоть раз рискнуть. Надоело быть нищим…

– Мы не нищие.

– Да мы обе машины в кредит взяли. В доме надо подлатать фундамент и крышу перекрыть. Сколько там нам еще ипотеку выплачивать, пятнадцать лет? И счета все эти медицинские тоже до сих пор на нас висят…

Я оборвал себя. Господи, ведь именно об этом мы старались не говорить. Старая рана, которую мы не хотели бередить, поэтому упоминали вопросы фертильности лишь в крайней необходимости. Но бесконечные процедуры ЭКО, анализы и поездки к специалистам в Балтимор и Филадельфию, которые обычно не покрывала наша грошовая страховка, сильно подкосили семейные финансы, а результатов не дали. Каждый провал наносил нам удар, от которого все труднее было оправиться. Ситуация усугублялась еще и тем, что мы не желали думать об усыновлении, а теперь, пожалуй, стало уже слишком поздно.

– Все у нас в порядке, – сказала Паола.

– А я хочу, чтобы было лучше, чем в порядке. Хочу настоящую жизнь, а не просто терпимую.

Жена дважды накрывала мою руку своей, и я дважды стряхивал ее ладонь. Пола попробовала сделать это в третий раз, и тогда я вскочил, бросился к машине и уехал. В зеркале заднего вида я видел Полу, которая высоко подняла над головой контейнер с моим ланчем, но не остановился.

Она привезла мне обед в мастерскую после полудня. Я взял еду, пробормотал слова благодарности и бросил на жену многозначительный взгляд, призывая не поднимать тут эту тему.

– У меня сегодня дежурство с восьми часов, – напомнила Пола.

– Знаю.

– Так что вечером увидимся. Ты же не будешь спать?

– Думаю, нет.

Она потянулась поцеловать меня в щеку. Я не отстранился лишь потому, что сослуживцы могли заметить.

– Ты хороший человек, Нейтан, – шепнула Пола, после того как ее губы коснулись моей кожи. – Мы оба это знаем.

* * *

Слова жены ударили меня в самое сердце и привели в ярость, которая кипела весь остаток рабочего дня. Бесило, что жена пытается мною манипулировать. Я злился, что она не желает даже рассмотреть мою точку зрения. Расстраивался, что Поле не понять, чего я хочу, не вникнуть в мои доводы.

Всю неделю она выходила в больницу по вечерам, поэтому, когда в пять часов рабочий день закончился, я отправился в бар «У Макси» выпить пивка с сэндвичами, посидеть в одиночестве, порепетировать в уме, что я скажу Поле. Я не силен в речах, а уж когда меня припрут к стене, и подавно. Так что хотелось подготовиться.

«Пола, послушай меня, – начну я, когда вечером мы вернемся к разговору. Я пытался как-то рационализировать свои соображения и облечь их в словесную форму, как поступают адвокаты, убеждая присяжных. – Я не дурак и понимаю, что́ ты хочешь сказать. Серьезно. Но это деньги от продажи наркотиков, никто их не хватится. Ты осознаёшь, что нам уже за сорок? Зачем ждать, когда можно начать жить? Ну что нам делать здесь, в Локсбурге, – умереть, ничего толком не сделав и не увидев? Я так не могу, Пола. Это наш шанс».

Начало казалось неплохим, пока я не начинал представлять, как жена отвечает теми же словами, которые говорила с утра: «Ну что нам еще надо, Нейтан? Если мы возьмем эти деньги, то всегда будем мучиться от чувства вины. И сходить с ума от подозрительности. Я же вижу, ты уже немного не в себе».