– Широкая грудь впечатляет. А как у них с отвагой?

– Не менее впечатляюще, – заверил ее муж.

Они достали из повозки все необходимое и зашагали через густеющий лес, оставив Гэллоуэя, Вона и собак далеко позади. Пембертоны и Бьюкенен шли пешком, держа в одной руке поводья лошадей, а в другой – винтовки.

– Здесь довольно много тополей и дубов, – заметила Серена, кивнув на обступившие их заросли.

– Один из наших лучших участков, – похвастал Пембертон. – Кэмпбелл нашел поблизости рощицу тюльпанных деревьев, где самый низкий образчик не меньше восьмидесяти футов в вышину.

Приблизившись, Бьюкенен зашагал рядом с партнером.

– Поговорим о недавнем биржевом крахе, Пембертон. Мне интересно, чем он грозит нам в долгосрочной перспективе.

– Наше положение лучше, чем у большинства других предприятий, – ответил Пембертон. – Самое неприятное для нас – текущий спад строительства.

– Возможно, его как-то компенсирует растущая потребность в деревянных гробах? – предположила Серена. – Очевидно, на Уолл-стрит на них огромный спрос.

Бьюкенен остановился, ухватил Пембертона за локоть и подступил к нему вплотную. Тот невольно вдохнул ароматы бритвенного лосьона «Бэй ром» и тоника для волос «Вудберри», которые, наряду со свежей стрижкой и гладкими щеками Бьюкенена, многое говорили о тщании, с которым тот готовился к охоте.

– Итак, министр внутренних дел всерьез заинтересовался нашей землей. Ты продолжаешь утверждать, что не следует переживать по этому поводу?

Пройдя вперед еще несколько шагов, Серена повернулась ответить ему, но Бьюкенен остановил ее, подняв ладонь:

– Меня интересует мнение вашего мужа, миссис Пембертон, а не ваше.

Молодая женщина несколько мгновений смотрела на Бьюкенена. Золотистые крапинки в радужке ее глаз, казалось, продолжали насыщаться светом, хотя зрачки отступили куда-то в темные глубины. Еще немного постояв, Серена развернулась и двинулась дальше.

– Мнение моей жены совпадает с моим, – весомо сказал Пембертон. – Продавать землю мы не станем, пока не извлечем хорошую прибыль.

Они преодолели еще пару сотен ярдов, после чего местность ненадолго пошла вверх, чтобы затем начать спуск под более острым углом. Вскоре сквозь деревья показалась белая полоса луга. Накануне Гэллоуэй разбросал здесь мешочек кукурузы, и теперь с десяток собравшихся на угощение оленей спокойно доедали ее остатки. Свежий снег заглушил шаги охотников; ни один олень не поднял головы, пока Пембертоны и Бьюкенен привязывали лошадей, пробирались через остаток леса и занимали выгодные позиции на краю луга.

Каждый выбрал цель и поднял винтовку. Пембертон скомандовал: «Пли!», и прогремели выстрелы. Два оленя сразу рухнули на землю и больше не шевелились, но олень Бьюкенена побежал, достигнув подлеска в дальнем конце луга. Там он тоже упал, однако затем поднялся и скрылся за деревьями.

Вскоре к Пембертонам и Бьюкенену присоединился бегущий Гэллоуэй, которого тащила за собой, дергая в разные стороны, свора плотт-хаундов и редбонов, чьи натянутые поводки напоминали бечевки низко парящих воздушных змеев. Оказавшись на лугу, Гэллоуэй спустил сперва вожака своры, а затем и остальных. Гончие с лаем помчались к дальним зарослям, куда ушел раненый олень. Еще с минуту лесоруб прислушивался к стае, потом повернулся к Бьюкенену и Пембертонам:

– Из этого ущелья выход только один. Если обойдете с боков, оставив кого-то по центру луга, ни один зверь не сбежит. – Опустившись на колено, он вдавил левую ладонь в снег и прислушался, будто надеялся ощутить дрожь земли от топота гончих, бегущих сквозь лес ниже по склону. Лай псов делался все тише, но вскоре его громкость стала нарастать. – Готовьтесь палить из своих красивых ружей, – распорядился Гэллоуэй. – Собаки гонят оленей прямо сюда.

К концу дня Пембертоны и Бьюкенен добыли дюжину оленей. Окрасив снег кровью, Гэллоуэй выложил в центре луга настоящий курган из туш. Бьюкенен устал от стрельбы уже после третьего оленя и, присев в стороне, приставил винтовку к дереву, чтобы предоставить молодым супругам честь самим добыть последние трофеи. Весь день слышались хлопки опадавшего с ветвей льда; лес хрустел и трещал, как сотни пораженных артритом суставов, но ближе к ночи холод усилился и деревья затихли, тишину нарушал разве что возбужденный лай гончих.

Едва способное озарить серую пелену неба солнце уже опускалось к вершине горы Бальзам, когда лай плотт-хаундов и редбонов обрел визгливые, резкие ноты. Гэллоуэй с Воном встали на лесной опушке неподалеку от места, где с винтовкой в руке ждал Пембертон. Собачий лай делался все более звонким, настойчивым, почти истеричным.

– Гонят медведя. И чертовски крупного, судя по поднятому шуму, – сквозь белые облачка пара выдохнул Гэллоуэй. – Мама предсказывала, что охота сегодня выйдет удачной.

Пока лай гончих делался все более заливистым, Пембертон думал о матери Гэллоуэя и о ее незрячих глазах цвета сгустков рассветного тумана, прозванного лесорубами «синником»: голубоватая мгла, заволокшая две пустых полости. Пембертону вспомнилось, как эти глаза повернулись и задержали на нем свой невидящий пристальный взгляд. Всего лишь трюк, предназначенный охмурять доверчивых простаков, разумеется, – но исполнен он был блестяще.

– Будьте наготове: выскочив на луг, медведь не станет мешкать, – предупредил Гэллоуэй, повернулся к Серене и подмигнул: – И ему будет все равно, кто окажется рядом, мужчина или женщина…

Бьюкенен вскинул винтовку и занял позицию на левом краю луга, Серена – в центре, Пембертон – справа. Гэллоуэй, подойдя, встал позади молодой женщины, закрыл глаза и прислушался. Гончие неистово лаяли, начиная скулить в те моменты, когда медведь, развернувшись, бросался на преследователей. Потом Пембертон услышал и рев самого животного, напролом бегущего по лесу наперегонки со сворой гончих.

Выбежав на пустое пространство между Сереной и Пембертоном, зверь остановился на мгновение и мощным ударом стряхнул самого крупного плотт-хаунда с задней лапы, заодно располосовав ему бок когтями. Собака рухнула на снег, но пролежала лишь несколько секунд. Поднявшись, она бросилась в новую атаку. Медвежья лапа встретила ее новым ударом, пришедшимся в тот же бок, но чуть ниже, – и плотт-хаунд кувырком отлетел в сторону, чтобы упасть в нескольких ярдах от своего противника. Шкура на правом боку гончей была изодрана в клочья.

Медведь устремился вперед, прямо к Пембертону, но заметил человека, не добежав до него каких-то двадцати ярдов, и резко отвернул влево – как раз в тот момент, когда охотник спустил курок. В итоге пуля, угодив зверю под ключицу, заставила его сбить шаг, припасть на правую переднюю лапу и завалиться набок. Гончие вмиг кинулись на медведя, норовя впиться зубами ему в грудь, но тот все же поднялся на задние лапы, и собаки связкой выделанных шкур повисли у него на брюхе.

Рванувшись вперед, зверь едва не потерял равновесие и на миг застыл, прежде чем броситься на Пембертона, чья вторая пуля срезала ухо одному из плотт-хаундов и лишь после этого угодила медведю в брюхо. Времени на третий выстрел уже не осталось. Медведь выпрямился и ринулся громадной тушей на Пембертона – словно огромная грузная тень поглотила человека. Когда медведь захватил охотника в тиски лап, винтовка выскользнула из рук Пембертона, но инстинкт заставил еще сильнее вдавиться в медвежий мех, ограничив свободу когтям зверя: так они могли полосовать лишь парусиновую спину его охотничьей куртки. Собаки неистовствовали, захлебываясь лаем; теперь они кидались и на Пембертона, принимая его за часть тела медведя. Охотнику не оставалось ничего иного, кроме как с силой зарыться лицом в темную шерсть. Собственной кожей он чувствовал и жесткий мех, и мягкую плоть медведя, и твердую грудину под ними, учащенное биение сердца и жар, гонимый по жилам этим самым сердцем. Чувствовал запах медведя: мускус меха и железо пролитой крови, чувствовал запах самого леса в землистом духе желудей с каждым выдохом зверя. Всё кругом, даже исступленный собачий лай, замедлилось, обрело невероятную остроту и отчетливость. Пембертон ощутил тяжесть туши хищника, когда тот, качнувшись вперед, восстановил равновесие. Передняя левая лапа терлась о плечо человека, отмахиваясь от скачущих вокруг гончих. Когда медведь зарычал, Пембертон явственно услышал, как звук крепнет, нарастая в глубине звериного тела, чтобы с клокочущим грохотом подняться по горлу и вылететь из пасти.

Плотт-хаунды кружили вокруг, прыгая на добычу, норовя вцепиться зубами и несколько мгновений терзать когтями, чтобы затем разжать челюсти, опять кружить и опять прыгать; редбоны с визгом бросались на медведя, впиваясь зубами в задние лапы. Затем Пембертон ощутил рядом крепость стали – вплотную к его боку в медвежий живот уперся ствол винтовки, и когда прозвучал выстрел, он собственным телом почувствовал отдачу. Шатаясь, медведь отступил на два шага. Пембертон повернул голову и, уже валясь в снег, успел увидеть, как Серена стреляет снова, целя медведю чуть выше глаз. Даже тогда зверь устоял – но через пару секунд качнулся, рухнул на землю и пропал из виду под сворой надрывающихся лаем гончих.

Пембертон тоже лежал на земле, не зная толком, что случилось: то ли медведь швырнул его в сторону, то ли он попросту не удержался на ногах. Не двигался, пока угодившую в снег щеку не сковал холод. Только тогда Пембертон зашевелился и, опершись на локоть, приподнял голову. Какое-то недолгое время он наблюдал за Гэллоуэем: житель местных гор стоял среди грызущейся своры и по одной брал собак на повод, чтобы Вон мог по очереди оттаскивать их от медведя. Снег рядом с Пембертоном заскрипел: чьи-то шаги приблизились вплотную к упавшему, затем стихли. Опустившись на колени, Серена с напряжением на застывшем лице принялась смахивать снег с его лица и плеч. Испытавший ярую телесность медвежьих объятий, Пембертон чувствовал в себе странное спокойствие, словно его тело бережно опустили в безмятежную водную гладь.

Серена помогла ему сесть, и голова у Пембертона сразу пошла кругом; приступ быстро кончился, но оставил после себя слабость в ногах. Снег вокруг был запятнан красным, и Пембертон отстраненно прикинул, сколько этой крови пролито им самим. Стянув с него охотничью куртку, Серена задрала сперва шерстяную рубашку, а потом и фланелевую нижнюю рубаху, провела рукой по спине и животу, прежде чем привести одежду в порядок.

– Я уж решила, он на куски тебя порвал, – призналась она, помогая мужу снова надеть куртку.

Пембертон увидел, как на глаза Серены навернулись слезы. Отвернувшись, она утерла лицо рукавом куртки. Прошло несколько секунд, прежде чем она снова посмотрела на мужа, и теперь глаза ее были совершенно сухими. Пембертон подумал даже, не примерещились ли ему эти слезы.

Бьюкенен тоже успел подойти и стоял рядом. Он поднял со снега винтовку Пембертона, но, похоже, не знал, что с ней делать.

– Вам помочь поставить его на ноги? – предложил Бьюкенен.

– Нет, – отрезала Серена.

– А как насчет оружия?

Серена кивнула в сторону своей винтовки, прислоненной к кусту багрянника:

– Оставьте вон там, рядом с моим.

Через несколько минут Гэллоуэй привязал к дереву последнюю гончую, а Вон тем временем опустился на колени рядом с израненной собакой; одной рукой он гладил плотт-хаунда по голове, другой – осторожно прощупывал травмы. Гэллоуэй, подойдя к медведю, попинал массивные бока зверя носком ботинка, убеждаясь, что тот действительно испустил дух.

– Отменный барибал^[14], – определил он. – Готов спорить, такой на полсотни фунтов потянет.

Лесоруб перевел взгляд со звериной туши на Серену и поочередно оглядел сапоги, бриджи и охотничью куртку, после чего наконец добрался до лица. Даже тогда со стороны могло показаться, что глаза Гэллоуэя устремлены не столько на нее, сколько в сумеречную лесную глушь.