Франциск поднял нас с колен, и я снова поразился физической силе этих нежных рук и его болезненной внешности. Франциск обнял Бронского, приблизил его вплотную к себе и что-то говорил ему на ухо, чего я не разбирал. Как преобразились лицо и фигура артиста, когда Франциск выпустил его из своих объятий! Лицо его засияло, фигура выпрямилась, стала мощной, глаза засверкали силой, весь он показался мне воплощением творческой энергии. Ни одной морщинки не было на его молодом сейчас лице, а ведь в момент нашей встречи оно всё было изборождено суровыми складками.

Франциск обратился ко мне и сказал:

– Лёвушка, твой брат Николай шлёт тебе привет. Он дарит тебе свою записную книжку, которую ты так свято сберегал для него до сих пор и куда ты с редкой честностью ни разу не заглянул, охраняя тайны брата. Ныне содержание записной книжки брата для тебя не тайна, и ты всё поймёшь, что там сказано. Прими и мой дар любви и радости. Возьми это скромное колечко и надень его на шейку твоего павлина. Вот тебе и цепочка.

Как я был рад подарку Франциска! Не только я, но и мой павлин, мой вековой враг, получал сегодня привет любви. Все слова благодарности не могли бы выразить силы радости, которая меня переполнила. Я бросился на шею Франциску, смеясь и плача одновременно и утопая в его беспредельной доброте.

– Лёвушка, ты задушишь Франциска, – услышал я за собой голос Иллофиллиона.

Я и не заметил, как и когда потерял из виду Иллофиллиона и моих дорогих поручителей, помчавшись навстречу Бронскому. И теперь я даже не задумался, как и откуда они появились возле нас, – всё происходившее сегодня казалось мне простым, ясным, лёгким.

Иллофиллион повёл нас в дальнюю часть сада, где я увидел оранжевую беседку, выполненную в очаровательном архитектурном стиле, которой раньше не замечал. Здесь с нами простился Франциск и напомнил мне, чтобы я к вечеру пришёл к нему побеседовать с карликами и обязательно привёл с собой Бронского.

Последнему было, очевидно, очень трудно расстаться с Франциском. Он держал руку своего нового друга и не отрываясь глядел ему в глаза. Франциск засмеялся своим мелодичным смехом, высвободил свою руку, взял обе руки Бронского и вложил их в правую руку Иллофиллиона.

– Я только любовь, – сказал он. – А техника её приложения, развитие вашего артистического дара и умение, в полном такте и обязательном самообладании и обаянии, помочь людям – это вы найдёте у Иллофиллиона и Флорентийца. Все сейчас необходимые вам знания вы найдёте у Иллофиллиона. Моя и его любовь поможет вам взойти на новую ступень жизни. Но способность применить все знания вы можете найти только сами.

Франциск оставил нас и вскоре скрылся за беседкой. Но мы пробыли одни очень недолго. Не успел я ещё раз прижать кольцо Франциска к губам и представить себе, как очаровательно будет гореть красная цепочка на белой шейке павлина, как Иллофиллион сказал:

– Лёвушка, сюда идёт Наталия Владимировна. Встреть её так, как тебя только что встретил Франциск. Передай ей всю силу твоего милосердия, как сегодня оно было передано тебе. Если сумеешь забыть о себе и, думая только о ней, прижать её к сердцу, не видя в ней ничего, кроме её любви, ты поможешь ей подняться на ту высоту, на которой ей необходимо найти новую силу, чтобы окончить прежний и начать следующий труд. Не важно, что ты сам ещё только неофит. Тебе не могут быть ещё открыты пути сокровенного труда Владык Кармы людей. Важно, чтобы ты отдал ей всю чистоту радости, которую она в данное сейчас может вобрать только через тебя. Не человек как таковой важен, когда несёт весть. Важна сама весть и важна любовь, приносимая тем, кто несёт эту весть. Помоги ей, забыв о себе, как сегодня помогали тебе, не помня ни о чём, кроме тебя.

Иллофиллион умолк, взял под руку Бронского и вышел из беседки. За ними, ласково улыбнувшись мне, вышли и Никито с Зейхедом. Прошло очень немного времени, вероятно минут десять-пятнадцать. Но что это были за минуты! Я не ощущал веса собственного тела. Полное счастье бытия, какая-то неведомая до сих пор сладость в сердце соединяла меня со всем окружающим, словно и свет, и солнце, и камни, и цветы – всё звучало. Я ясно слышал, как звучала моя собственная нота в общей гармонии Вселенной. Я составлял часть всего целого, не различая, где начиналось «я» и где было «не я».

Послышался лёгкий шорох, и я увидел подходившую к беседке Андрееву. По обыкновению, на её сильно вьющиеся волосы была наброшена косынка из белых кружев, но, далеко не по обыкновению, глаза её были полны самой глубокой печалью. Это даже не были её обычные электрические колёса, к которым я уже привык. Они точно потухли, и вся её тяжеловатая фигура казалась сегодня ещё более грузной и поникшей. Шла она, точно ничего не видя и не замечая. Мне подумалось, что её подавляет какая-то мысль и что она не в силах решить некий важный вопрос, который не даёт ей покоя. Я вышел ей навстречу, но она всё ещё не видела меня, пока я не взял её за руку, в которой она держала нераскрытый зонтик.

– Сестра Наталия, – сказал я с той радостью, которая наполняла меня всего сегодня. – Как я счастлив встретиться с вами в эту минуту! Я не ощущаю никаких преград между мною и вами. Я знаю, что терзает вас, и я несу вам помощь Али-старшего. Не смотрите, дорогая Наталия, на мои личные плохие качества. Я только тот муравей, который несёт вам весть Али.

Внезапно я почувствовал уже знакомое мне содрогание всего моего существа и услышал голос Али:

– Возьми с собой сестру твою и введи её в мою комнату. Там, на второй полке третьего шкафа, возьми книгу, которая засветится для твоих глаз. Подай её сестре Наталии и помоги ей своей чистой гармонией и преданностью прочесть то, что ей необходимо.

Страшно обрадованный, я удивился, что Андреева всё так же безрадостно стоит рядом со мной, точно ничего не слышит из сказанного мне Али. Я передал ей его приказание – она так вздрогнула, точно внезапно проснулась. Я не дал ей опомниться, как-то сразу сообразил, как пройти кратчайшим путём к островку Али, и повёл туда мою милую сестру Наталию.

Мне было очень странно проходить новой тропой, которую я и сам видел впервые. Я столько времени жил уже в Общине, казалось, прекрасно знал весь парк, и вот иду так уверенно по местам, которые вижу впервые.

– Куда же ты ведёшь меня, братишка? – Голос Андреевой сейчас был тем её голосом номер два, мягким и нежным, в котором было так много ласки и обаяния.

– Разве ты не видишь, дорогая сестра, что мы идём в комнату Али, на его островок. Вот он уже виднеется, но я, правда, и сам подхожу к нему впервые с этой стороны, – ответил я со всей лаской, на которую было способно моё настежь открытое сердце.

– К какому островку? Ведь комната Али в белой скале, как я знаю, а об островке я ничего не слышала.

Мы вышли из густых зарослей деревьев и подошли к мостику, который начинался ещё в самой гуще деревьев, весь был обвит цветущими лианами и высокими травами и представлял из себя узенький, качающийся, висящий над водой переход. Вступив на этот хрупкий переход, с сомнением думая, втиснется ли в него плотная фигура моей милой спутницы, я оглянулся и… снова едва не превратился в «Лёвушку – лови ворон». Вместо печального, сурового лица, погружённого в глубочайшее раздумье, я увидел лицо юное, радостное, с целым потоком энергии, лившейся из глаз.

Глаза эти снова стали знакомыми мне электрическими колёсами, а всё лицо было не обычным, привычным мне, лицом Андреевой, женщины средних лет, с грубоватыми, волевыми чертами и плотно сжатыми губами. Это было лицо какого-то незнакомого мне юноши, преображённого, слышащего и видящего нечто такое, чего, очевидно, не слышал и не видел я.

Только тут я понял, о чём говорил мне Иллофиллион: «Каждый видит и слышит только то, до чего он сам дозрел. Рядом с человеком в звучащей всегда Вселенной может проноситься волна звуков величайшего значения, но она не будет услышана им, если в его сердце не будет ответной созвучной вибрации, чтобы вобрать в себя гармонию эфирной волны».

Несколько минут назад я слышал то, чего не могла ухватить Андреева. Теперь она что-то слышала, что было для неё несомненным фактом, но чего не мог понимать я.

Исполненный чувства высокого благоговения к её молчаливой внутренней беседе, я нежно взял её за руку и повёл по узенькому мостику, идя спиной вперёд. Раньше я не мог выдержать силу её прикосновения, и даже на её приближение я реагировал очень сильно и понимал, что могу от него заболеть, как заболела очаровательная леди Бердран, которую всё ещё лечил Иллофиллион. Сегодня же рука моя держала её руку спокойно и радостно, и – удивительное дело – я всё не мог расстаться с впечатлением, что веду по мостику юношу.

Мы благополучно прошли качавшийся и прогибавшийся под нами мостик, очутились на островке и, как всегда, были встречены белым павлином и сторожем. Приветствуемые этими милыми обитателями островка, мы подошли к белому домику Али, который казался мне сегодня таким сверкающим, точно из всех его пор били золотые лучи.

«Стой, путник, остановись и подумай, зачем ты пришёл сюда», – прочёл я надпись, преградившую нам путь, как бы на белой натянутой ленте. Откуда взялась эта надпись, я не понял, но факт был налицо: она преграждала нам дорогу за несколько шагов от входа в домик.

«Я пришёл сюда выполнить приказание Учителя и друга моего», – мысленно ответил я. Надпись не представляла собой никакого препятствия в смысле физического заграждения, которое было бы трудно устранить. Но ноги мои точно приросли к земле, и у меня было такое ощущение, что передо мной непроходимая стена.

Не успел я договорить мысленно последних слов, как надпись погасла. Мы сделали несколько шагов вперёд, и путь нам преградила вторая надпись:

«Беспрекословное повиновение, радость и бескорыстие могут пройти через мои ворота. Но одна лишь чистота может помочь неофиту вывести обратно ту душу, которую он взялся ввести в Дом силы.

Ещё есть время, путник! Если в тебе есть страх, если боишься ответственности – вернись и не вводи порученного тебе в дом мой».

– Так приказал мне Учитель, и я иду, – громко ответил я, крепче сжал руку Наталии и пошёл прямо на горящие знаки надписи. Я думал, что мы коснёмся их жгучего пламени, и закрыл собою Наталию, но надпись погасла, и мы вошли в дом.

Поднявшись по лестнице, мы остановились у двери комнаты Али. Я поднял глаза вверх и радостно прочёл надпись из белых огней над самой дверью:

«Будь благословен, входящий. Знание растёт не от твоих побед над другими, побед, тебя возвышающих. Но от мудрости, смирения и радостности, которые ты добыл в себе так и тогда, когда этого никто не видел.

Выполняя долг любви к ближнему, подаёшь мне любовь. И вводя брата в дом мой, моё дело на земле совершаешь».

Я опять посмотрел на Наталию и понял, что она никаких огненных надписей не видит. Лицо её было кротко, ясно. Она терпеливо стояла, ожидая, пока я введу её в комнату. Вся её фигура составляла контраст с той нетерпеливой Наталией, главной отличительной чертой характера которой и было нетерпение. Обычно она ни минуты не могла нигде и ничего ждать. Сейчас же она была самим олицетворением покоя.

Я открыл дверь комнаты, усадил Наталию за тот стол, где всегда занимался сам, и подал ей книгу, найдя её там и так, как мне сказал Али.

Не только моему, но и ничьему человеческому перу не описать радости и счастья, отразившихся на лице Наталии, когда я подал ей драгоценную книгу. Она немедленно раскрыла её и погрузилась в чтение, забыв обо всём. Я же в её книге, к своему огромному разочарованию, увидел новый для меня шрифт и с трудом сообразил, что это был древнееврейский язык.

Преклонившись перед знаниями моей подруги и ещё один раз улыбнувшись своему невежеству, я предоставил ей заниматься в тишине и отошёл в глубину комнаты.