– У меня было так много самых разнообразных занятий, что я даже не знаю, с чего начать их перечисление. Первые дни мне всё хотелось лежать, я была так слаба, что даже читать не могла. Но ваш друг и не подумал считаться с моей слабостью. И первое, что он мне приказал, был физический труд. Мне казалось, что я нуждаюсь в самом тщательном уходе и заботах, которыми меня окружали медсестра и моя дорогая приятельница, Наталия Владимировна. А доктор Иллофиллион с места в карьер на третий день приказал сестре милосердия покинуть меня, уверяя, что мне достаточно прислуги, которая убирала мои комнаты. Я подчинилась не без удивления и не без внутреннего протеста, но чувствовать себя хуже не стала, оставаясь целыми часами без надзора. Ещё через три дня мне – как я полагала, серьёзно больной – было приказано встать с постели и идти купаться, что меня ещё больше удивило. Исполнив все лекарственные предписания – не скажу, чтобы мне было весело отвешивать и отмеривать мельчайшие дозы порошков и капель, которыми был заставлен стоящий возле меня стол, – я попробовала сойти вниз. К моей радости, ничего плохого со мной не случилось. Так, в сопровождении моей горничной, я дошла до озера, искупалась, вернулась обратно, и моё самочувствие становилось всё лучше.

Вечером неумолимый доктор Иллофиллион приказал мне отпустить мою прислугу обратно на родину, так как климат этой части Индии был ей вреден. Я была совершенно потрясена. Я привыкла думать, что благодетельствую всем своим слугам тем, что разрешаю им у себя служить. Я считала, что большое жалованье моей горничной – это всё, что ей надо. И вдруг доктор Иллофиллион говорит, что прислуга моя поехала за мной сюда только из любви ко мне, жалея меня. Он сказал, что ей, оказывается, было очень тяжело расставаться со своей большой и дружной семьёй и что девушка здесь увядает, так как всё, начиная с климата и кончая духовными вибрациями Общины, ей не подходит. Этого я никак не могла взять в толк. Я возмутилась этим. Значит, доктор Иллофиллион не обо мне думал, а о какой-то девушке из народа! Но… один его взгляд и вопрос «Вы, собственно, зачем сюда ехали?» меня потрясли и отрезвили. Не так много слов он сказал ещё, но вся моя жизнь показалась мне сплошным бездельем и жестоким эгоизмом. Мне ни разу и в голову не пришло спросить мою горничную, где живёт и что представляет собой её семья, или подумать о её здоровье, о возможных причинах её радостей или страданий из-за чего-либо. Классовое различие казалось мне самой законной и непреодолимой стеной… Не буду вам рассказывать подробно всей моей внутренней метаморфозы, довольно нудной. Словом, я сама не ожидала, сколько мусора сидело во мне. И каким тяжёлым трудом и испытанием казалось мне, например, самой убирать свои комнаты. Не говорю уже о трагедии, когда мне пришлось самой выстирать и выгладить своё белье и платье. Теперь, когда бытовые занятия стали привычным началом моего дня, я уже не замечаю физического труда. Я с радостью делаю все эти простые мелкие дела и именно среди них особенно сосредоточенно благословляю мою жизнь, моё счастье встречи с Наталией Владимировной, потому что через неё я встретила доктора Иллофиллиона. Перед поездкой сюда Андреева спрашивала разрешения взять меня с собой у кого-то, кого она называла Учителем Али. Она была страшно рада, когда получила, с большим трудом, разрешение привезти меня с собой. Не знаете ли вы, Лёвушка, кто такой Али? – закончила она свой рассказ-исповедь.

– Я знаком с Али, но всё, что о нём знаю, могу высказать в немногих словах, потому что знание моё о нём очень ограничено. Али – это такое необычайное количество совершенно освобождённой от предрассудков любви к человеку, которое стало почти беспредельной силой. Но так как ни начала, ни конца его силы я увидеть не могу, то мне она кажется сверхъестественной и сияет для моего малого духа как явление божественное. Что же касается деятельности Али, то она так же неутомима, разнообразна и непостижима для меня, как и деятельность Иллофиллиона. В жизни каждого из этих людей нет ни мгновения, проведённого без пользы.

– Меня сейчас приводит в ужас, – снова сказала леди Бердран, – какую массу времени я растратила попусту. Вся моя жизнь до встречи с Наталией Владимировной была одним сплошным исканием удовольствий и развлечений. Только теперь я начинаю понимать, что в жизни есть не только такие радости, которые можно купить за деньги. И всё же видеть человека в том, кто перед тобой, меня научил в самое последнее время именно Иллофиллион.

Лёвушка, я должна просить у вас прощения. Я смеялась над вами, над вашим тщедушием и над вашими шило-глазами. Сейчас, глядя на вас, я вспоминаю сказку о гадком утёнке. Вы и вправду стали лебедем, а я даже не двинулась с места и, кажется, могу остаться Золушкой навсегда. Прощаете ли вы мне мои глупые насмешки? Я ни минуты не могу больше жить с этим грузом на сердце.

– Я очень счастлив, дорогая леди Бердран, что ваши невинные насмешки позволили нам обоим сломать гору условностей и приблизиться друг к другу так, чтобы рассмотреть человеческие качества и в себе, и в собеседнике. Сегодня я принёс вам в себе так много счастья, так много чистой любви, что в сердце вашем не должно остаться ни крупинки уязвлённости. Я очень мало ещё знаю и мало видел в своей жизни. Каждый человек, становясь на путь знаний, начинает прежде всего понимать, что он ничего не знает. Сегодня я особенно ясно это сознаю, особенно ясно ощущаю, что я ещё абсолютно ничего не знаю. И мне, как и вам, кажется, что огромная часть жизни уже прошла в суете и пустоте, хотя я только и делал, казалось бы, что учился. Сегодня я понял две великие вещи для земной жизни человека: первое, что жизнь – это и есть простой будний день и труд в нём; второе – что встречи каждого дня только тогда и будут настоящими встречами, когда видишь в человеке не его личные качества, а его Свет и Мир. Я учусь теперь видеть только Свет и Мир в человеке и им нести свою любовь.

– Как просто вы всё это мне сказали, Лёвушка. Я не могу понять, как это я сама не нашла до сих пор выражения своим мыслям. Вокруг всего этого вертелись мои новые мысли, слов для которых я до сих пор не находила. Будем же друзьями, Лёвушка, – вставая и подходя ко мне, сказала американка. – Сегодня я вижу вас как-то поособенному. Вы кажетесь мне таким сильным, уверенным, большим. Точно вы знаете что-то новое, удивительное, что даёт вам спокойствие и уверенность. У меня же нет ни в чём уверенности. Пока я вижу Иллофиллиона, я живу каким-то благим порывом. Как только я остаюсь одна, моя уверенность улетает, я опять не знаю, как мне быть, что в жизни по-настоящему важно и куда стремиться.

– Я хотел бы передать вам ту уверенность, которую чувствую в себе сейчас. Но никто и никогда ещё не мог жить чужим опытом. Если вы увидели в Иллофиллионе мудрость и энергию, пленившие вас, если Али дал вам разрешение приехать сюда – верьте, что именно здесь вы найдёте решение всем своим вопросам и здесь совершится нечто великое в вашей жизни, чего, быть может, не увидит никто другой, но что осветит и изменит всю вашу дальнейшую жизнь.

Лицо американки внезапно побледнело и стало таким печальным, что снова напомнило мне ту леди Бердран, которую я встретил в первый день.

– Если бы вы знали, Лёвушка, какой тяжёлой раны вы сейчас коснулись. Моя блестящая, богатая, независимая внешняя жизнь была сущим адом. Ни одному живому существу я не принесла счастья. Наоборот, все, кто оказывался в моём окружении, все становились несчастными. Вы сказали, что здесь я могу найти решение моим недоумённым вопросам. Но кто может объяснить мне, что за проклятие тяготеет надо мной? Этого ведь никто знать не может?

– Я думаю, что есть много людей, которые могут знать и это, леди Бердран. Месяц назад вам казался невозможным физический труд. Сейчас вам кажется невероятной духовная прозорливость человека. Как можно знать, что составит ваше знание через семь лет? Я повторяю свой вопрос вам: признаёте ли вы мудрость и знания Иллофиллиона такими высокими, чтобы доверить ему свою жизнь и желать двигаться к совершенству и развитию под его руководством?

– О, конечно, я преклоняюсь перед Иллофиллионом. Но… я в его присутствии точно вся скована. Я ни за что не смогла бы говорить с ним так легко и просто, как говорю с вами. Меня не раз удивляло, как смело вы держите себя с ним, точно на равных. У меня же такое чувство, будто в его присутствии я прячусь в скорлупу.

– Не знаю, не могу вам сказать, как это случилось, что я точно прирос к Иллофиллиону. Я встретил его в очень печальный час моей жизни. Вероятно, моё детское и одинокое сердце, сердце того «гадкого утёнка», над которым вы потешались, сразу почувствовало безграничную любовь Иллофиллиона, его милосердие и заботы, которые спасли мне жизнь, в буквальном смысле слова, не один раз за время нашего сравнительно недавнего знакомства. В голове моей была такая каша, что я не только ни в чём не был уверен, но даже ни в чём не мог разобраться – ни в самом себе, ни в окружающих людях и событиях. Правда, я не замечал, чтобы я приносил людям постоянно страдания и неудачи. Но вопрос о том, зачем так много должен страдать человек в этой жизни, давил меня так тяжело, что я готов был отрицать смысл жизни. Иллофиллион своей мудростью и любовью вывел меня из тупика. Его собственная трудовая жизнь, ежедневным свидетелем которой я был и которую вижу таковой же и здесь, жизнь, полная гармонии и помощи людям, научила меня, где и в чём нужно искать силы, чтобы встать на путь любви и сделать хотя бы первый шаг по этому пути. Этот первый шаг – самообладание. Лично мне он был очень труден, много-много труднее, чем вам. И шёл я к нему совсем иным способом, чем вы. Своим беспрекословным повиновением – когда вы делали вещи, по вашим пониманиям, чудовищные, но делали их только потому, что «так приказал доктор Иллофиллион», – вы нашли то самообладание, которое уже позволило вам сделать первый, самый трудный шаг на пути, о котором я говорю. Я совершенно уверен, что ваше стеснение перед Иллофиллионом пройдёт так же незаметно, как вы не заметили своего первого шага. Стеснительность ваша – не что иное, как проявление вашей гордости и самолюбия. Как только в вас разовьётся не само-, а человеколюбие, вы сделаете второй шаг, то есть попросите Иллофиллиона помочь вам получить знания. Если вы истинно их ищете – отбросьте всю мелочь условных традиций, в которых выросли, и начинайте своё новое рождение.

– Лёвушка, у меня не хватит смелости просить об этом Иллофиллиона. Не можете ли вы попросить его заняться мною?

– Нет, леди Бердран, есть такие жизненные дела, которые люди могут делать только сами для себя. Решить идти в ту или другую сторону вслепую нельзя. На своей жизненной дороге, как и в вопросах духовных, только сам человек может избрать себе способ и путь достигать совершенства. Один человек, как и все слагаемые его жизни, не похож на другого. Сколько бы я ни просил о вас и за вас, это ничему не поможет. Я могу только вам, лично вам принести всё своё самоотвержение и любовь. Я могу силой моей верности Учителю помочь вам сбросить разъедающий предрассудок разъединения. Могу попытаться вдохнуть в вас героическое напряжение, чтобы серость и ординарность быта не засосала вас. Но подняться к той героике чувств и мыслей, где может расшириться ваше сознание, очиститься и освободиться ваша любовь, где вы можете найти бесстрашие, чтобы обратиться с призывом к Иллофиллиону, – это можете сделать только вы сами.

– Господи, как я хотела бы найти в себе эти силы! Сейчас, когда мне предстоит снова перейти в мою комнату, мне так жаль расставаться с этим домом. Хотя я и не так часто видела Иллофиллиона и совсем не видела вас, но я знала, что и он, и вы здесь живёте рядом. Сейчас я точно приобрела в вас брата, очень мне близкого и дорогого. И мне нестерпимо грустно расставаться с вами.

– Зачем же расставаться с Лёвушкой, леди Бердран? – раздался голос вошедшего к нам на балкон Иллофиллиона, которого мы, увлечённые нашей беседой, и не заметили. Если Лёвушка стал вам близким и дорогим, хотите, я дам ему поручение обучить вас санскритскому языку? – Иллофиллион смеялся, глядя на меня, и в глазах его сверкали юмористические искорки.