Крик подхватили другие, и вскоре все собравшиеся в зале уже стояли, поднимая чашки в честь Нобунаги с криками:

– Тенка фубу! Тенка фубу!

Я не сразу понял, что это значит.

Тенка фубу.

Земля под властью одного меча.

Глава 7

Когда я вернулся в иезуитскую церковь в сопровождении четырех воинов Нобунаги, время уже было позднее. После повествования о «Божественном ветре» собравшиеся ненадолго притихли, но вскоре атмосфера кутежа воцарилась вновь. Один из мужчин, сидевших вдоль стены, смело потребовал от чужеземца украсить вечер своим рассказом, и я, по настоянию Нобунаги, согласился.

Я уразумел, что в зале, к моему облегчению, были в основном воины. Политики всегда вызывали у меня неловкость, но в компании солдат я чувствовал себя спокойно. Я принялся рассказывать о том, как победил султана с парой телохранителей. Все они были верхом на верблюдах. Если в японском языке и было слово «верблюд», то я его не знал, поэтому описал огромных лошадей, на полторы головы выше японских скакунов, с короткой лохматой шерстью и горбами на спине, в которых они хранили запасы воды, позволявшие целыми днями ходить по пустыне и не пить. По залу понеслись удивленные шепотки, когда я описывал высоких коней с горбами, несущих правителей и воинов, подробно рассказывал о пышных одеяниях и искривленных клинках моих врагов.

Я попытался воспроизводить драматические жесты актеров, рассказывая об этом бое, и, когда я снова сел на татами рядом с Нобунагой, собравшиеся радостными криками приветствовали мою победу. Особенно громко они кричали, когда я описал, как выбил султана из седла, ударив его верблюда по морде голой рукой. Когда Нобунага обернулся ко мне и тихо спросил, сколько правды в моем рассказе, я ответил: «Ни единого слова, мой господин», на что Нобунага широко улыбнулся и снова наполнил чашку.

Когда под конец пира меня отпустили, я попятился к выходу из зала, кланяясь своим хозяевам, но глубже всего Нобунаге. В дверях я громко ударился затылком о притолоку, чем рассмешил напоследок собравшихся, и ушел.

Теперь, стоя у ворот церкви, я глубоко вдыхал ночной воздух и собирался с мыслями. Я был не слишком пьян, но сильно устал еще до начала пира, и глаза слипались, а мысли в голове еле шевелились. Воин постучал в дверь, и во дворе послышались шаги ног, обутых в сандалии. Меня ждали.

Ворота открылись, и по другую сторону я увидел брата Органтино. Сначала он посмотрел на меня с облегчением, потом – с любопытством. Он чуть поклонился воинам, которые развернулись и ушли, не проронив ни слова.

Органтино коснулся моего рукава.

– Ты пил?

– Мне показалось, что отказаться будет неучтиво.

– Отец Валиньяно будет недоволен. Идем. – Органтино вздохнул, но мне показалось, что на его губах играет слабая улыбка.

Ворота захлопнулись за мной, и мы вошли в здание. По знаку Органтино нам принесли чай, и чашка с горячим напитком почти полностью скрылась в моих толстых пальцах. Валиньяно и впрямь был недоволен, и лицо его выражало презрение. Однако за время, проведенное среди моряков, он научился быть менее требовательным к добродетельности других. Во всяком случае, если эти другие были ему полезны.

– Судя по всему, тебя приняли хорошо.

Я кивнул. Больше всего мне хотелось лечь на циновку и уснуть, но этому желанию не суждено было исполниться. Я пил чай, наслаждаясь его теплом.

– Там было много народу, они несли дары, стремились засвидетельствовать почтение. Но впустили немногих. В зале было где-то две дюжины мужчин, которые сидели на полу, еще трое – на помосте, и над ними – сам Нобунага.

– Что тебе удалось узнать о нем?

Я умолк, пытаясь обобщить свои наблюдения и понять, что из этого могло быть полезным. И понял, что, по правде говоря, Нобунага не выдал почти ничего.

– Он был дружелюбен. Вел себя скромно, хотя по тому, как смотрят на него остальные, ясно, что его боятся. Он поддерживал пьющих, но сам пил мало. Как и говорил брат Амброзиу, ему нравятся иноземные дары. Он очень гордится картой, которую подарил ему брат Органтино.

Органтино благодарно кивнул.

– Жестокий или милосердный? Мудрый или глупый? Наблюдательный или наивный? – нетерпеливо спросил Валиньяно.

– Я слишком мало видел, чтобы что-то утверждать.

Валиньяно фыркнул.

– А те трое, что сидели на помосте перед ним?

Я как сумел описал всю троицу и увидел, что Органтино кивает. Когда я закончил, он дополнил мой рассказ.

– Полководцы Нобунаги. Коротышка с морщинистым лицом – Тоётоми Хидэёси. Пользуется репутацией прекрасного стратега, да и в политике разбирается неплохо. Когда войско Нобунаги осадило замок Инабаяма, Хидэёси подружился с местным крестьянином и узнал от того о козьей тропе, ведущей к задней стене замка. Хидэёси с небольшим отрядом прошел по этой тропе, ночью взобрался на стену, поджег склады, чтобы отвлечь внимание гарнизона, и открыл главные ворота, в которые вошла армия Нобунаги. Так осада, которая должна была тянуться многие месяцы, завершилась в один день. Толстяк, которого ты видел, – это Токугава Иэясу. Он сам – тоже даймё, правитель провинции Микава, но присягнул на верность Нобунаге и до сих пор эту присягу не нарушал. Он смел, иногда даже слишком, но также терпелив и исключительно предан. Однажды он удерживал замок против войска клана Такэда всего с пятью самураями. Он приказал открыть ворота, зажечь все светильники, а одного из своих людей поставил бить в барабаны. Такэда могли одержать легкую победу, просто войдя в ворота, но решили, что это ловушка. Войско Такэда разбило лагерь под стенами замка, вместо того чтобы захватить его, и это дало осажденным возможность дождаться подкреплений. Третий полководец, старший из трех, это Акэти Мицухидэ. Этот человек питает бо́льшую склонность к искусству и философии, нежели к войне, но тем не менее по-своему опасен. Он сыграл важнейшую политическую роль, организовав поддержку свержения Нобунагой сёгуната Асикага. До этого он несколько лет был ронином, самураем без хозяина. Он долгие годы служил клану Сайто и не сразу примкнул к Нобунаге после их поражения, поэтому не был связан клятвой ни с одним из даймё. Мы не знаем, что заставило его передумать, но, говорят, он еле сводил концы с концами. Это обычное дело для ронинов – потеря хозяина означает и потерю земельных владений, после чего они довольно быстро скатываются в бедность. Многие, чтобы выжить, становятся бандитами, но Акэти, говорят, не пал столь низко. Мне как-то рассказывали, что однажды, когда он устроил небольшой ужин для друзей, его жена продала свои волосы, чтобы оплатить его. Когда он об этом узнал, то был так поражен, что поклялся никогда не брать наложницу, какого бы высокого положения ни добился.

– Хм… По крайней мере, человек чести.

Я вспомнил, как сурово Валиньяно смотрел, когда уводили разрыдавшуюся наложницу Аримы. Хотя священники и не могли жениться, ходили слухи, что некоторые частенько посещают бордели, и у Валиньяно всегда вызывало отвращение даже упоминание о подобных слухах. Неверность была для него тем грехом, которого он не терпел.

Валиньяно потер глаза – это означало, что он устал не меньше меня. Я снова сделал глоток чая в предвкушении скорого завершения беседы и возможности поспать.

– Нам не следует подходить к их понятиям чести с нашими мерками, отец Валиньяно.

– Напротив, брат Органтино. Именно это мы и должны делать. Мы можем украшать свои церкви так, чтобы они походили на местные храмы, изучать их язык и их обычаи, но мы не должны жертвовать своими моральными принципами. Мы должны привести их ближе к Богу, брат, а не позволить им оттолкнуть нас от Него.

– Разумеется, – склонил голову Органтино в знак извинения. – Я сейчас же приступлю к организации аудиенции для вас, отец.

Чашка выскользнула у меня из руки и со стуком упала на пол. Сквозь смежающиеся веки я увидел, как на меня, сидящего в углу комнаты, укоризненно смотрят оба священника.

– Кажется, мне пора спать, – сказал я.

* * *

Брат Органтино сдержал слово, и спустя два дня я снова стоял перед Нобунагой.

Накануне войско господина Нобунаги прошло величественным маршем по улицам Киото. Отец Валиньяно снова расспрашивал меня о приеме в Хонно-дзи, и я описывал произошедшее во всех подробностях, которые только мог припомнить, – как он тер меня, как неправильно произнес мое имя, как выступали актеры, а заодно рассказал о своих наблюдениях за людьми в зале, за тремя полководцами и за самим Нобунагой.

Пока я говорил, по улице у наших ног текла торжественная процессия. Сначала – кавалерия. Воины в легких доспехах на лоснящихся лошадях. На седлах укреплены флаги с эмблемой клана Ода, лениво покачивавшиеся на ветру, пока воины вели коней легкой рысью. За ними шли асигару – пешие воины в кожаных шлемах и свободной одежде, с металлическими наплечниками и кирасами, состоявшими из рядов кожаных пластинок, закрывавших грудь, словно чешуя. Они маршировали за знаменами Ода и несли нагинаты – оружие, напоминавшее мое собственное копье, но с более тонким древком и более длинным, изогнутым наконечником, вероятно, в большей степени рассчитанное на то, чтобы цеплять и рубить противника, чем мое оружие, предназначенное для колющих ударов и, если нужно, метания.

Самураи Нобунаги в этом параде не участвовали. Они ожидали во внутреннем дворике императорского дворца вместе с тремя полководцами: пожилым философом Акэти Мицухидэ, суровым и верным Токугавой Иэясу и жилистым стратегом Тоётоми Хидэёси. Здесь же были император и сам Нобунага.

Мы стояли на втором этаже иезуитской церкви, наблюдая за процессией, шедшей по улицам Киото в сторону императорского дворца. Я наблюдал глазом военного – изучал, как воины двигаются, чем вооружены, какое расстояние между людьми в строю, насколько слаженно они действуют. Валиньяно и стоявший рядом с ним Органтино наблюдали глазами политиков.

– Зачем такая демонстрация силы? – спросил Валиньяно.

– Император по-прежнему остается божественным правителем Японии, – пояснил Органтино, и я заметил, как дернулась бровь Валиньяно при слове «божественным». – Однако он не обладает военной мощью. В делах обороны император всегда полагается на сёгуна. Со временем сёгуны подменили собой императоров в качестве фактических правителей Японии и в каждую провинцию назначают своего сюго – губернатора. Но власть сёгуната тоже пошатнулась, и провинциальные сюго стали своевольничать. Начали оставлять себе собранные налоги, вместо того чтобы отправлять их в столицу, и воевать с соседними провинциями, пытаясь расширить свою территорию. Сюго, назначенные управлять провинциями от имени сёгуна, стали независимыми даймё или военачальниками, что привело к расколу Японии и войне, которая продолжается уже сто лет.

– Но теперь Нобунага окончательно сверг сёгуна и вновь объединяет провинции. Императору приходится полагаться только на него.

– Вот именно. Здешняя политика – сложное равновесие между традициями и реальностью. Император никогда не должен терять лицо. Нобунага воздает ему почести этим парадом, в то же время давая императору понять, что теперь он – главная военная сила в Японии. При этом он показывает остальным даймё, что контролирует императора, то есть за ним и главная политическая сила в Японии.

– Тот, кто имеет власть над короной, сильнее того, кто эту корону носит.

Органтино кивнул, и Валиньяно продолжил наблюдение за парадом, по обыкновению что-то обдумывая.

* * *

Когда нас ввели в ворота, храм Хонно-дзи представлял собой настоящее море человеческих тел. Мужчины и женщины повсюду снимали украшения, собирали еду, одежду и оружие, грузили телеги, кормили, поили и подковывали лошадей. Завершив представление для императора, Нобунага явно спешил покинуть Киото.