– Опять убийство, сударыня, и опять зверское, не русское какое-то. Уличную девушку умертвил какой-то изверг совершенно изуверским способом. – Зина подперла подбородок кулачком, приготовилась к долгому рассказу. – С утра позвонили нам из Рождественской части. Господин Иноверцев. Ну как нам, – слегка смутился Отрепьев. – Владимиру Гавриловичу, само собой. Я просто в кабинете у них был, распоряжение записывал. В гостинице «Дунай» на Лиговке найдена мертвой барышня. Господин Филиппов мне махнули – мол, следуй за мной, а сами к Константину Павловичу прошествовали. Я сначала подивился – ну убили и убили, Лиговка же, не Миллионная. Но выяснилось, что умертвили опять «желтобилетницу», и по всем признакам тот же душегуб, что и восемнадцатого числа другую девушку зарезал, ту, что из Невы вытащили на Калашниковой набережной. Ну да вам Константин Павлович про тот случай, должно быть, рассказывали?

Зина поспешно кивнула, хотя Маршал привычки делиться служебными историями не имел и про первое убийство она ничего не знала.

– Так вот. Вызвали два мотора, погрузились: в первый Владимир Гаврилович с Константином Павловичем и доктором, во втором пристав, фотограф и я. Ажитация такая, что про меня только на месте уж вспомнили, мне-то там быть не по чину. Но мне думается, что господин начальник даже обрадовались, что я под рукой оказался. «Смотрите, – говорит, – Отрепьев, не все ж вам с бумажками возиться». Хотя, скорее всего, просто Владимиру Гавриловичу очень уж не хотелось там самим быть, уж больно жуткий натюрморт мы в номере застали. Они-то как вошли, так сразу к окошку, створку отворили и не сходили с места, только распоряжения через платок давали. А мы с Константином Павловичем и доктором ничего, и покойницу осмотрели, и комнатку тоже. Пристав-то за столом сидел, писал, а мы, стало быть, расследование чинили.

Юноша приосанился, гордый тем, что оказался выдержаннее самого Филиппова, украдкой бросил взгляд на слушательницу – как она, оценила ли его смелость?

Зина оценила, для пущей убедительности даже охнула и руками развела.

– А дальше и рассказывать-то жутко, Зинаида Ильинична. Я человек хоть и не робкий, а и то не думаю, что усну нынче, а вам-то и вовсе незачем страсти эти знать, – предупредил Николай Антипович, но тут же все и выложил, в самых ярких красках: – Все тело истыкано, вся постель в крови, лицо покромсал, ирод, да так, что рот раскроил от уха до уха. Но самое жуткое – это доктор сказал – все это он над живой вытворял, изувер, всю ножиком исколол. А потом удушил подушкой.

Молодой человек замолчал, наблюдая за реакцией, которую произвел его рассказ. Эффект был вполне удовлетворительный – Зина сидела, прикрыв рукой округлившийся от ужаса ротик и широко распахнув глаза, забывая даже моргать, а по щекам ее двумя дорожками ползли слезы. Отрепьев галантно предложил даме белоснежный платок, та благодарно кивнула, вытерла глаза и спросила:

– А что же гостиничные служащие-то? Неужто не слышали ничего?

– Ох, Зинаида Ильинична, так то «Дунай», а не «Англия». Там же гостиница – название одно. Дешевые номера, какие можно хоть на час снять. Истинный вертеп, к крикам там все коридорные привычные. Да и не станет никто на Лиговке на крики-то прибегать, скорее в другую сторону припустят. Но странно не это. И не просто странно, а даже страшно.

– Чего уж еще страшнее-то? – испуганно протянула Зина, опять прикрывая рот ладонью.

– Страшно то, что умертвил мадемуазель Герус убийца еще вечером, сразу по приходу в номер, а ушел из него, по показаниям того же коридорного, лишь под утро. Всю ночь на одной кровати с мертвым телом провел. Что с вами, Зинаида Ильинична?

Зина побледнела, глаза стали совершенно круглыми, рот судорожно хватал воздух.

– Как?.. Как вы ее назвали?..

– Кого?

– Девушку!

– Екатерина Герус… Да что случилось, Зинаи…

– Откуда вы узнали ее имя?! – Зина умоляюще сложила на груди руки в надежде, что сейчас услышит что-то, что вернет ей хоть самую малость, хоть толику, хоть крупинку веры в то, что это какая-то ошибка, что это не Катя.

– Так при ней бланк^[5] был, как положено. На имя Екатерины Алексеевны Герус, 1889 года рождения.

С глухим стоном Зина соскользнула со стула в спасительный обморок.

* * *

Сколько длилось блаженное забытье, Зина не знала. Но там было так хорошо. Они снова бежали с Катей по длинному коридору гимназии, весело смеясь, а вслед им грозила тонким указательным пальцем затянутая в коричневое бархатное платье с глухим кружевным воротом их классная дама. «Воспитанным юным девицам не пристало бегать, будто сельским сорванцам!» Но минуту спустя и строгая матрона тоже смеялась вслед своим ученицам, а те, взявшись крепко за руки, неслись навстречу ласковому весеннему солнцу, которое пыталось пролезть в распахнутые двери крыльца. Там, на улице, звенела капель, и они с наслаждением подставляли юные, разгоряченные от бега лица под ледяные капли и теплый ветер, уже пропитанный солнечным светом и запахом оттаивающей земли.

* * *

Вновь открыв глаза, Зина увидела склонившихся над ней двух мужчин. Маршал протирал ей влажным платком лицо, а Отрепьев обмахивал Зину ее же веером и бормотал, оправдываясь и проглатывая от спешки окончания:

– Костантин Палыч, истинный крест, просто ведь рассказал, из-за чего вы Зинаиду Ильиничну дождаться вас просили, а она вон как впечатлилась…

– Все хорошо, Николай Антипович, вы не виноваты, – слабым голосом пробормотала Зина, убирая от своего лица руку с платком. – Все уже в порядке, господа.

Усадив Зину на стул, Маршал проводил письмоводителя и вернулся в комнату. Девушка сидела, спрятав лицо в ладонях. Спина ее тряслась, и время от времени через плотно прижатый к лицу платок прорывались всхлипывания. Константин Павлович принес воды, но Зина лишь махнула рукой. Выплакавшись, она подняла мокрые глаза на Маршала:

– Костя… Вы же найдете его?

Тот пожал плечами:

– Ну конечно найдем. Постараемся. – Он погладил Зину по плечу. – Ну хватит, что ты? Вот уж не думал, что ты у меня такая впечатлительная.

– Ей… Ей было очень… больно? – Снова в уголках глаз у Зины заблестели капельки.

– Павел Евгеньевич, наш доктор, говорит, что она, вероятнее всего, потеряла сознание после нескольких ударов. А потом, когда пришла в себя, он ее и задушил… Ну Зина, да что ж такое?..

Уже совсем не стесняясь, Зина заревела в голос, совсем как в детстве, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Ей было очень жалко Катю, себя, весь этот жестокий сумасшедший мир.

– Ведь только вчера, – сквозь рыдания выдавила она, – только вчера я с ней, с живой…

Маршал нахмурился:

– Зина. О чем ты? Что было вчера?

Девушка сделала над собой усилие, подавила очередной стон, хлюпнула носом, сглотнула:

– Катя Герус – мы с ней дружили в гимназии. Я вчера пила с ней кофе в «Квисисане».

Глава 8. Первый подозреваемый

Раскрытые по летнему времени окна всех трех этажей «Квисисаны» заливали светом Невский, будто насмехаясь над маломощными уличными фонарями. То и дело хлопали двери, впуская внутрь и выплескивая обратно на проспект шумные компании. Весело и пьяно хохотали девицы, напротив вывески поминутно останавливались пролетки, подвозя все новых гостей, будто и не третий час ночи стоял на дворе. Из окон второго этажа доносился приятный тенор – невидимый певец, явно и довольно удачно подражая манере Большакова^[6], старательно выводил:

Мимо палаццо мы дожей,
Мимо Пьяццетты колонн
Плыли с тобою… О, боже,
Что за чарующий сон!^[7]

Константин Павлович отошел в тень афишной тумбы, достал из заднего кармана брюк маленький плоский револьвер, откинул барабан. Предосторожность, вероятнее всего, окажется излишней, но береженого, как говорится… Удостоверившись, что все гнезда заполнены, он сунул оружие сзади за пояс, поправил пиджак и направился к звенящим и слепящим вратам.

Внутри, как и ожидалось, было дымно, шумно и душно от смеси запахов разного табака, мужских и женских духов и других менее приятных ароматов. Пробившись к стойке, он жестом подманил рыжего буфетчика и проорал ему в ухо:

– Кто работал вчера утром?!

Тот в ответ отрицательно замотал головой, показывая на уши – мол, не слышу ничего, махнул рукой в сторону небольшой черной дверки справа от буфета и, повернувшись к Маршалу спиной, направился в указанном направлении. Константин Павлович, усиленно работая локтями, как мог, поспешил за ним. За дверью оказалась крохотная подсобка, почти до потолка заставленная пивными бочками и ящиками с вином. На одной из бочек уже ждал буфетчик.

– Чего изволите, господин полицейский?

Маршал удивленно приподнял брови, но отпираться не стал – чего зря время терять?

– Как звать?

– Санька Груздь. Груздев.

– Ты вчера за буфетом служил?

– Я.

– Утром сидел тут один черноволосый, поправлялся перцовкой с рыжиками. Ушел потом с девицей.

– Был такой господин, – с готовностью подтвердил буфетчик.

– Кто таков и откуда? Знаешь?

Санька пожал плечами:

– Называется Николаем Егорычем, а где живет, не знаю.

– Здесь часто бывает?

– Да почитай каждый день. Да и ночь, – хихикнул он. – Обычно заявляется часам к одиннадцати, до трех гуляет, а потом утром в десять уже за стойкой сидит, врачует себя.

– Сегодня видел его?

– Ночами он на верхних этажах бывает, буфет-то у него что аптека, утреннее заведение.

Из-за двери раздался пьяный рев:

– Санька, песий сын! Вылазь из-под стойки!

Санька подскочил с бочки, зачастил:

– Прощенья просим, господин офицер, бежать надобно, вишь, ктой-то серчает. Запросто могут начать буфет крушить. Вы подымитесь наверх-то, любого официанта спросите, они укажут за полтинничек.

И выскользнул из каморки.

– Ну будет шуметь-то, уж и отойти по нужному делу нельзя, – услышал Константин Павлович его суровые увещевания.

На втором этаже он схватил за локоть первого официанта, пробегавшего мимо, блеснул серебряным полтинником с царским профилем и спустя всего пару минут уже наблюдал за дикими плясками бледного молодого человека с длинными черными волосами в довольно странном наряде: бордовом бархатном пиджаке поверх серебристого жилета и с пышным зеленым бантом вместо галстука. Время от времени он прерывался, подходил к столику, уставленному бутылками и тарелками, опрокидывал стопку чего-то мутного и высокоградусного, дико морщился и быстро-быстро щелкал пальцами, следом, ничтоже стесняясь, прямо щепотью щедро отправлял в рот квашеную капусту. На столе было полно и горячих закусок, но к ним гуляка почти не притрагивался. Выпив и закусив, он возвращался к пляске.

Наконец оркестр объявил перерыв, и танцор плюхнулся на стул. В зале погас свет, узкий желтый луч высветил малое пятно на сцене, выхватив из темноты тонкий силуэт в чем-то серебристо-струящемся, с откровенно и в то же время беззащитно обнаженными плечами. Воздушное создание трогательно обхватило себя руками за голые плечи и нараспев задекламировало неожиданно низким грудным голосом:

Пускай все те, которые живут,
Уйдут, укрывшись рваными стихами,
Пускай уснут с открытыми глазами,
Сменив мечту на призрачный уют.

Пускай все те, которые любили,
Распнут любовь на огненной звезде,
Целуя кровь на сломанном кресте,
Покрывшемся метровым слоем пыли.

Пускай все те, что раздавали свет
Пустым глазам ночных холодных окон,
Умрут во тьме, привыкнув к серым склокам
И не сумев судьбе ответить «нет».

Пусть все уйдет: стихи, дожди, мечты,
Пусть небо упадет на землю градом,
Но ты все время оставайся рядом,
Пусть все уйдут, не уходи лишь ты^[8].

[5] В дореволюционной России официально работающие проститутки обязаны были регистрироваться в полиции. Вместо паспорта в этом случае им выдавались идентификационные документы двух видов. Девушкам, принимающим клиентов в борделях, полагался заменительный билет – книжечка желтого цвета, которую так и прозвали – «желтый билет», а его владелицу называли попросту «желтобилетницей». Те же, кто работал на улице, получали специальные бланки, и их и окрестили «бланковыми».

[6] Большаков Николай Аркадьевич (1874–1958) – артист оперы (лирико-драматический тенор), камерный певец. Дебютировал в 1899 в Петербурге. В 1901–1905 годах пел в опере Народного дома (Петербург), в 1906–1929 годах солист Мариинского театра.

[7] Серенада «В Венеции» написана композитором Георгием Васильевичем Готом на стихи Великого князя Константина Константиновича Романова (подписывался псевдонимом К.Р.). Входила в репертуар Н. А. Большакова.

[8] Здесь и далее этот персонаж читает стихи, написанные автором романа.