Я избегаю его взгляда, так как у Мирона, так его называли, могут быть ко мне вопросы, до конца мне не понятные, видимо, еще не распаковался нужный архив данных. А вот писклявую Бабу Ягу я рассмотрел. Вспомнил советские сказки, в которых образ не всегда злой бабки, но всегда крайне некрасивой, отыгрывал актер Георгий Миллер. Была и бородавка на носу, фу, и еще одна под левым глазом.

Баба… Пришло понимание, кто передо мной. Улка, так зовут эту тварь. Что удивительно, ей нет сорока лет, а я бы дал все восемьдесят с гаком годиков. Она чаще всего просит у людей милостыню для меня. Именно так. По мере «распаковки архивов» я все больше осознавал себя личностью, которая прямо сейчас формируется из двух людей.

– Вот на том, спаси Бог тебя, вот енто так, по-христиански сирому немому помочь, – запричитала она, часто кланяясь.

– Сюда отдай! – вырвалось у меня.

Чуть ли не выворачивая руку бабе, я забрал у нее кусочек серебра.

Тело будто само среагировало, похоже, злобы на эту бабульку скопилось через край.

Уже чуть меньше ощущались уколы, я смог пошевелить даже пальцем на ноге. Однако, говорить о том, что полностью овладел своим телом, рано.

В толпе разом повисла тишина, как будто молния в поляну ударила. А потом все зашептались:

– Заговорил… Фомка заговорил.

У Мирона же лицо вытянулось, он стал переглядываться с другими ратниками. Явно был чем-то удивлен.

Вокруг меня было человек… несколько сотен было точно. Разношерстная публика. Были те, кто не многим отличался облачением от князя, правда, таких мало. Стояли вокруг и люди без оружия, скорее всего, ремесленники и купцы. У них были добротные пояса, которые провисали от тяжести калит, толстых мешочков, где наряду с русскими гривнами могли храниться и ромейские монеты. Это также пришло в голову, как только я подумал, что может находиться в мешках на ремнях.

Чуть в стороне стояли и другие люди. Вот это была, по всей видимости, городская беднота. Крайне заляпанные, часто порванные одежды из ткани, более всего похожей на мешковину. У них не было ни ремней, роль которых выполняли веревки, ни каких-то предметов, по которым можно было определить род занятия людей.

Берлада – своего рода отстойник, куда стекаются те, кто по разным причинам стал неугодным власти и месту, где до того проживал. Или же Берлада – это дом для тех, кто бежал от других и от себя самого. От чего бежал я?

– И когда ты молвить стал? Все же мычал, да рычал! – обомлел мужик с мордой кирпичом, оказавшийся ближе остальных.

Да это, с позволения сказать, «лицо» точно просило кирпича. Вот взять стереотипную внешность бандюгана, срастить ее с образом конченого пропойцы и выйдет такой вот персонаж. Но все ждут от меня ответа.

– А вот сейчас и стал разговаривать, – отвечал я, стараясь быстро размышлять о своем положении.

– Люди вот мне сказывали, что ты, прежде чем в скит идти, отбился от половецкого отряда, один во всей дружине выжил. Правда то али какой вымысел люда острого на язык? – спросил Мирон… ага, вспомнил, он десятник в дружине князя без княжества, Ивана Ростиславича.

Почему-то в памяти всплыла и такая информация. Я знал, что Мирон только что прибыл в Берладу.

И тут «распаковался» очередной информационный пакет. Удалось проломить барьер. Чье-то сознание внутри меня, наверняка, реципиента, тщетно сопротивлялось именно подобной информации.

Каленое железо мне в бок, жар, приторный запах подпаленного человеческого мяса, моего мяса, ухмыляющиеся, веселящиеся…. Степняки… Я ненавижу Степь. На поляне сидели шесть степных разбойников, людоловов. Возможно, это были половцы-кипчаки. Скорее всего, они, но также могут выглядеть и клобуки, и даже мадьяры. Эти степные тати, придерживая кости, жадно откусывали большие жирные куски мяса, не заботясь о том, что жир капает на халат. Они даже хвастались друг перед другом тем, насколько просаленные халаты.

А еще возник образ, как я разбиваю череп одного из разбойников и его мозг, разлетаясь, измазывает мое лицо, как уже раненный в ногу стрелой кидаю камень в лучника и попадаю ему в грудь, отчего тот заваливается…

Воспоминания все еще накатывали и было бы время, то я разбирался бы с этим вдумчиво, но от меня ждали ответа на вопрос.

– Правда, – ответил я, еще не придя в себя от тех эмоций, что успел пережить во вспышке воспоминаний.

Чужих воспоминаний.

– Десяток то был али поболе половцев? – не отставал любопытный мужик, продолжая меня сверлить своим тяжелым взглядом.

«Все же половцы. Да, это были половцы», – приходит понимание, что за разбойники были тогда.

– А я врага не считаю… – расплывчато ответил я.

Виски снова сжало от воспоминаний. Девочка, неоднократно изнасилованная и уже мертвая. Я впадаю в неистовство и убиваю даже тех, кто просит о пощаде. Я… Он… Мы… Злость и желание убивать – вот что завладело мной. Я понял и осознал, что есть тут, в этом мире, мои враги.

– Ох ты ж! Етить! – посыпались возмущения и реакция людей на то, что со мной происходило.

Я сам понял, что выгляжу устрашающе. Мой лоб наморщился, взгляд стал звериным, готовым преступать все нормы морали и правил, верхняя губа чуть приподнялась и могло сложиться впечатление, что я скалюсь.

– Я же говорю тебе, княжий человек, бес в него вселился, ни в какую дружину ему нельзя… Вона и обет свой порушил. В храм его нужно вести. И пусть силен и велик он, но не воин, – высказал мужик, который был ближе всего ко мне, это тот, что морда кирпичом.

Ратники князя, тоже присутствовавшие здесь, пялились на меня. Я не отворачивал глаза, узнавал некоторых из них.

– Это он, братья – с придыханием заключил Мирон. – Влад, сын Богояра. Никакой не Фома.

– Неа. Путаешь его видать с кем-то, – сказал один из мужиков, прижимая чепчик, или то, что у меня ассоциируется с этим головным убором, к груди. – То дело наше, круговое. Обет нарушил свой же, что немым ходить станет. В храм нужно его, да помолиться, в водице освещенной искупать.

– Розойдись, люд честной, дорогу! – кричали в стороне.

В мою сторону приближался еще один персонаж. Новый пакет данных… Это Илья, местный священник. И… мой мучитель? Сразу же появилось негативное отношение к этому человеку. Захотелось его взять и этим самым слитком серебра, что даровал ратник, по голове приложить.

Илья подошел ко мне вплотную и…

– Ты где, су… Ай, что творишь, бесноватый! – кричал поп.

Возмущение лжепопа, а без приставки «лже» я не мог рассматривать этого человека, было вызвано тем, что он попытался в своем обыкновении дать мне подзатыльник, ну, а я перехватил его руку и заломил ее.

– Тот, того мы отшукали, наш сей отрок, – довольный, вместе с тем несколько озадаченный, говорил Мирон.

– Нашли, не нашли, – задумчиво ответил лжепоп. – В храме рабу божиему, порушившему обет, самое место, знамо быть.

– Ты, Мирон, не слухай, Фомка хлусню, стало быть ерунду говорит. В храме его моем, окропим водицей… – закудахтала баба.

Дюжие руки начали теперь заламывать меня. Я сопротивлялся, но еще не мог нормально управлять своими конечностями. Только это и позволило двум мужикам, бабе Улке, не без помощи и самого лжепопа скрутить меня.

– Э! Руки! – продолжал я возмущаться.

Но тело плохо слушалось и те мои потуги, которые обязательно привели бы к тому, что я бы я вырвался, не сработали.

Княжеские люди схватились было за мечи и топоры, но не рискнули против церкви идти. Был бы свидетелем всего происходящего князь, так обязательно рассудил бы.

– Я князю все поведаю, – подтвердил мои мысли Мирон.

– Так ты и поведай, ратник, то твое дело, а покуда будет Фомка розгами получать за то, что обет нарушил, а еще за то, что к сребру притронулся, что даровано было на храм, – нетерпеливо бурчал мужик. – Уводите его!

Верило. И этого скота я вспомнил.

Было видно, как лицо Мирона изменилось, он побледнел и, лихо вскочив в седло, он уже скакал прочь.

– Рыпнешься, и получишь каленое железо под бок, – зашипел Верила – Чудить вздумал?

Я почувствовал, как тела коснулось что-то острое.

Меня поволокли… Вонь, что слепила глаза от аммиачных смрадов, грубые доски. Люди… Это же нужно было специально искать такие типаж,и и не найдешь в том количестве, что попадались по дороге. Мужики: низкие, но кряжистые, жилистые, как правило, с сильно развитыми плечами и руками. У них еще и ладони у всех мозолистые, такое гримом не намажешь.

Но из тех, кто встречался нам на пути, когда меня волокли к церкви, мне были многие симпатичны вопреки их внешнему виду. Дело было в том, что я получал немало слов поддержки.

– Да оставь ты отрока! Илья! Мало ль серебра он принес тебе? – кричали вслед делегации с лжепопом и мной, почти обездвижимым.

– Отлучу! – периодически выкрикивал Илья, но люди продолжали бурчать и говорить нелицеприятные вещи вслед лжепопу.

Бурчали, говорили, но никто не делал попытки помочь мне. В то же время меня вели, как обычно ведут заключенных. Мои руки были вытянуты за спиной и постоянно ощущали давление, заставляя горбиться. Я пока не собирался вступать в противостояние, стараясь оценить последствия, но оставлять такое отношение к себе точно не буду. Еще поквитаемся.

*..............*.............*

Мирон проскакал сто шагов в сторону военного лагеря князя, что располагался за воротами Берлады, и оглянулся вслед странной компании, которая уводила могучего высокого парня. Десятник еще немного сомневался в том, что это Владислав. В последний раз его видели чуть меньше двух лет назад и тогда отрок выглядел несколько иначе…

– Он? – спросил Мирон у Воисила, самого старого воина в его десятке.

– Да это он, сын предателя Богояра. И я не знаю, как поступить. Супротив попа идти негоже, – Воисвет со вздохом развел руками.

– А я не ведаю! Никто еще не ведает, был ли Богояр предателем и кто тогда отправлял вестовых поведать князю Владимирко, что наш Иван Ростиславович сел в Галиче, – Чуть не выкрикнул Мирон. – К тому же князь сказал, что хочет его видеть!

– Не нужно было именем князя покрываться. Князь, мол, разберется, – отчитывал Воисил Мирона. – Кто ж князя без княжеского стола слушать станет? Может, только его дружина и все.

Эта тема была очень болезненной для всей дружины Ивана Ростиславовича. Почти два года назад галичские бояре и купцы запросили Ивана сесть за стол в Галиче, обещая, что станут крепки в своих клятвах верности новому князю, ну, а он, Иван Ростиславович, обещал поборы уменьшить. Да и имел права на галицской стол нынешний князь-изгой.

Но не срослось, и сын бывшего князя Перемышля, Иван, бежал от гнева Владимирко Галичского. То была не трусость. Дружина Владимирко сильно больше была , а галичане так и не помогли тому князю, которого сами же к себе и звали. Нельзя управлять теми, кто тебя предает сразу же при первой опасности.

– Ты же знаешь, что тогда не хватило времени Ивану Ростиславовичу, дабы собрать больше войска и дождаться помощи от киевского князя, укрепить стены Галича, – прошипел Мирон, который и слушать не хотел о поражении, а все случившееся списывал на промысел божий.

– Знаю, что Владимирко, уйдя из города с дружиной надолго, быстро развернулся и прибыл под стены своего же города. А мы отступили из Галича. А вот к Богояру вопросы есть… – припечатал Воисил. – Нету более никого, кто мог предать. Да и когда мы прорывались из Галича, соратники наши из сотни Богояра бились на стороне Владимирко.

– А самого Богояра не было! – настаивал на своем Мирон.

Могло сложится впечатление, что разговаривают или равные в своем статусе люди, или же простой воин старшей дружины, Воисил, указывает своему же командиру, нарушая наряд в дружине. Однако, таков был Воисил – пожилой воин, немало повидавший, многомудрый. К его мнению прислушивались многие, даже старший сотник. А получать назначение Воисил никогда не хотел, сообщая, что он лишь воин, того и хватит.