– Да я не об этом. Глаза у тебя… необычные. Никогда таких не видел. Даже у мё… даже у чужеземцев, – оговорился Чэнь Ло, сообразив, что о «мёртвых пташках» лучше не упоминать. – Я пару раз видел людей с синими глазами, но у них были рыжие волосы. У тебя глаза жёлтые, а волосы чёрные…

– Откуда ты знаешь? – перебил его Сяоцинь, отчего-то разволновавшись.

– Что у тебя жёлтые глаза? – выгнул бровь Чэнь Ло.

– Что у меня чёрные волосы.

– Прядь на виске выбилась, – глазами указал Чэнь Ло.

Сяоцинь схватился за висок и сейчас же запрятал выбившуюся прядь обратно под шапку. Прядь заупрямилась, но мальчишка снова и снова запихивал волосы под шапку, пока не одержал победу над упрямой прядью.

– Волосы аптекарям тоже прятать полагается? – предположил Чэнь Ло, наблюдая за его манипуляциями.

– А то! Где ты видел неопрятных аптекарей? – воскликнул Сяоцинь.

Чэнь Ло припомнил, как мальчишка рукавом вытирал разлившуюся воду, как выбивал пыль из одежды прямо в доме, как совал палец под повязку…

Видно, молчание его было настолько красноречиво, что Сяоцинь догадался о его мыслях и покраснел.

19
Расчёсывание волос

На исходе второй недели Чэнь Ло принялся уговаривать Сяоциня, чтобы тот позволил ему если уж не сесть, то хотя бы с боку на бок переворачиваться. Лежать на спине и разглядывать потолок он уже устал, хотелось бы обозреть и горизонты.

– У меня так пролежни появятся, – сказал он, просовывая ладони под поясницу. Она, казалось, потеряла подвижность, и он поймал себя на мысли, что теперь его парчовый карп с трудом мог бы резвиться в лотосовом пруду.

Сяоцинь назвал его опасения глупыми, но, устав от каждодневного нытья, позволил-таки Чэнь Ло сесть, оговорившись, чтобы тот не вздумал спускать ноги с лежанки. Чэнь Ло на всё был согласен, только бы не лежать лёжнем. Но сесть ему удалось лишь с помощью мальчишки, сам он не смог.

– Вот, – разворчался он тут же, – я себе всё отлежал, даже сесть самостоятельно не могу, скоро руки и ноги отнимутся, я их уже не чувствую.

– Сесть ты не можешь, потому что ослаб от потери крови, – возразил Сяоцинь со снисходительностью, с какой взрослые выслушивают доводы неразумных детей. – И не выдумывай, ничего у тебя не отнимется. Видишь, – добавил он, уколов ногу Чэнь Ло иголкой и восхитительным образом игнорируя его возмущение по этому поводу, – всё ты чувствуешь, иначе бы не вопил так. Можешь сгибать колени, только медленно, чтобы кровь не разогналась, это укрепит мышцы. И швыряться в меня подушками тоже не стоит, – добавил он, ловко поймав набитую сеном подушку, которую бросил в него рассерженный Чэнь Ло. – Ну вот, я же говорил…

От этого движения рана заныла, Чэнь Ло побледнел и схватился за грудь. Сяоцинь покачал головой и, пораздумав, дал ему две пилюли вместо одной. После он скрылся за ширмой и занялся какими-то своими делами.

Чэнь Ло, несколько придя в себя, принялся озираться. Он полагал, что сидя разглядит больше, чем лёжа, но ширма была высокая и скрывала остальную часть дома. Единственное, он увидел на полу позади ширмы узкую полосу солнечного света и понял, что окно в доме всё-таки есть.

Вернулся Сяоцинь – с широким деревянным гребнем – и объявил:

– Я тебя причешу.

– Зачем? – насторожился Чэнь Ло. Расчёсывание волос было процессом интимным, прикасаться к ним могли только очень близкие люди. Ему бы не хотелось, чтобы этот мальчишка прикасался к его волосам.

– Пока ты лежал, я не мог этого сделать, – объяснил Сяоцинь. – А они у тебя спутались. И сор набился.

– Какой сор? – совершенно изумился Чэнь Ло.

– Лесной. Пока я тебя тащил, – несколько смутившись, ответил Сяоцинь.

Чэнь Ло сообразил, что из леса мальчишка, должно быть, тащил его волоком. На себя он его взвалить и отнести на закорках, понятное дело, не смог бы: разница в весе существенная.

– Дай мне гребень, я сам, – повелительно сказал Чэнь Ло.

Но Сяоцинь спрятал гребень за спину и помотал головой:

– Нет. Тебе нельзя поднимать руки, кровь разгонится.

Чэнь Ло вынужден был принять его помощь. Он держался настороженно, в любой момент готовый уличить мальчишку в нечестивых помыслах, скажем, если бы тот вздумал взять прядь волос и понюхать или что-нибудь в том же духе, но Сяоцинь чинно и важно орудовал гребнем, пропуская волосы через пальцы и расчёсывая прядь за прядью.

Чэнь Ло странно себя чувствовал при этом. Лёгкое напряжение царило под кожей и раскатывалось волнами, когда гребень касался его волос у корней и съезжал по ним вниз, до самых кончиков. Он не ощущал ничего подобного, когда расчёсывался сам.

Сложно сказать, нравилось ему это чувство или вызывало неприятие.

20
«Золотая ветвь, яшмовый лист» и не-пойми-какая каша

На третьей неделе Сяоцинь позволил Чэнь Ло сидеть, спустив ноги с лежанки, но по-прежнему запрещал поднимать руки выше уровня груди. Чэнь Ло был и этому рад.

Впервые за долгое время он чувствовал босыми ступнями землю, вернее сказать – циновку, раскинутую от лежанки до ширмы. В Мяньчжао циновки плели из тростника, эта же была сделана из бамбука: молодые стебли, высушенные, расколотые вдоль надвое и связанные тонкими прочными нитями. Сяоцинь проявил предусмотрительность и раскинул циновку, когда разрешил Чэнь Ло спускать ноги с лежанки, чтобы тот не занозил ступни о трухлявые доски пола.

Сяоцинь сказал ещё, что теперь Чэнь Ло можно есть обычную пищу, и вызвался готовить обед.

– А ты сиди смирно, – велел Сяоцинь.

Судя по всему, готовил он на улице, а не в доме: сквозь щели в стенах потянуло дымком, к которому примешивался запах пищи. Но Чэнь Ло так и не смог разобрать, над чем кашеварил Сяоцинь, когда тот принёс ему миску с горячей, ещё дымящейся кашей. То ли он уже отвык от запаха и вкуса обычной еды, пропитавшись насквозь травяными отварами и гранатовыми пилюлями, то ли сварено это было из какой-то неизвестной крупы. Чэнь Ло понюхал кашу, подцепил слипшийся комок разваренных зёрен деревянной ложкой и повертел из стороны в сторону, размышляя, что это и почему не отлипает от ложки, хотя каша сама по себе жидкая.

– Что это? – спросил он наконец, всё ещё не решаясь отправить ложку в рот.

– Каша. Разве сам не видишь? – обиделся Сяоцинь.

– Я имею в виду… хм… Что это за каша? Из чего она сварена? – уточнил вопрос Чэнь Ло. – Это ведь не рис?

– Откуда в лесу рис? – фыркнул Сяоцинь.

«Ага, так эта каша сварена из каких-то лесных зёрен», – понял Чэнь Ло.

– И… со мной ничего не сделается, если я это съем? – спросил он. – Ты уверен, что эти зёрна – чем бы они ни были – съедобны?

Сяоцинь посмотрел на него таким взглядом, что Чэнь Ло опять почувствовал себя дураком.

– Это же обычный горох, – сказал мальчишка. – Ты что, никогда не видел и не ел гороха?

– Хм… нет, – смутился Чэнь Ло.

– Да-а, – протянул Сяоцинь, разглядывая Чэнь Ло, как какую-то диковинку, – вот уж точно «золотая ветвь, яшмовый лист»^[20].

То, что мальчишка насмехается над его происхождением, Чэнь Ло не понравилось. Действительно, в доме градоначальника подавали только белый рис, непозволительную роскошь для простолюдинов, но семья Чэнь была богата и могла себе это позволить. К рису всегда полагалось не меньше дюжины закусок из мяса, рыбы и овощей. Когда кто-то болел, в кашу добавляли овёс, поскольку считалось, что овсяной отвар целебен. А в цинлоу ему как-то довелось попробовать похлёбку из пшеницы: слуга перепутал заказ. Обо всём прочем Чэнь Ло имел смутное представление.

– Это лесной горох, – сказал Сяоцинь. – Им быстро наедаешься, и он полезный.

– Мышиный горох? – брезгливо переспросил Чэнь Ло.

– Не мышиный, а лесной, – всплеснул руками мальчишка. – Дикорос. Знаешь, что это такое?

Чэнь Ло издал неопределённое мычание и опять воззрился на ложку с кашей. Цвет, к слову, тоже доверия не внушал.

– Птицы растаскивают зёрна, те падают в землю и прорастают, – терпеливо принялся объяснять Сяоцинь, выхватив ложку и толкая её в губы Чэнь Ло. – Если хорошенько поискать, то можно найти и дикорастущую пшеницу.

– С ложечки ты меня кормить, что ли, собрался? – буркнул Чэнь Ло, отворачиваясь, и отнимая ложку у мальчишки. – Я сам могу поесть.

Под пристальным взглядом Сяоциня пришлось сунуть ложку в рот и жевать. К такой грубой пище Чэнь Ло не был приучен, потому на лице его обосновалось недовольное, даже кислое выражение.

– Маньтоу бы сейчас съесть, – вздохнул он, с усилием вталкивая в рот вторую ложку каши.

– Фу, – не скрывая отвращения, сказал Сяоцинь, – как можно есть блюдо с такой историей?

Чэнь Ло выгнул бровь, но, прежде чем он успел ответить, Сяоцинь начал взахлёб пересказывать легенду о маньтоу.

В стародавние времена, когда царств на свете было десять раз по десять, сошлись на поле брани два войска и сражались три луны и три солнца. Силы у них были одинаковы, потому они никак не могли друг друга одолеть. Потом к одному войску подошло подкрепление, и у другого войска не осталось шансов ни победить, ни вырваться из окружения.

Тогда военачальник первого войска сказал, что если они сдадутся в плен, то жизни их пощадят. Воины поверили и сложили оружие. Но вероломный военачальник приказал связать их всех и отрубить им головы. Обезглавленные тела сбросили в яму, а из голов сложили башню высотой в двадцать чи^[21]. Военачальник же пировал и глумился над поверженным врагом.

На другой день войско снялось с лагеря и двинулось в путь. Путь им преградила река, а поскольку время близилось к ночи, то пришлось встать станом и дожидаться рассвета.

Проснулся военачальник, слышит – кто-то ходит вокруг его шатра и что-то бормочет. Вышел он тогда и давай распекать нерадивых стражей, что мешают ему спать. Глядь – а это ходят по лагерю безголовые воины-призраки и требуют: «Отдайте наши головы!»

Перепугался военачальник, спрятался в шатре и до рассвета не сомкнул глаз, а наутро разболелся. Пришлось войску остаться у реки, пока он не выздоровеет.

На другую ночь всё повторилось: появились безголовые воины-призраки и стали бродить по лагерю, заглядывать в шатры, опрокидывать светильники, – ищут, неприкаянные, свои головы.

И в третью ночь безголовые воины-призраки тоже явились.

Позвал тогда военачальник в лагерь колдуна-даоса. Тот погадал и сказал, что духи павших воинов не успокоятся, пока не получат обратно свои головы, иначе не будет им упокоения, и проклятие падёт на головы тех, кто виноват в их гибели.

Военачальник послал людей обратно на поле брани – разобрать башню из отрубленных голов и побросать их в яму к остальным телам, но хищные звери уже успели растащить и головы, и трупы, и те вернулись ни с чем.

Тогда колдун-даос велел войсковым кашеварам замесить тесто и вылепить из него похожие на головы булочки, а внутрь каждой положить мясо. Только так можно было обмануть воинов-призраков: поверят, что это их головы, и уйдут.

Когда явились в лагерь воины-призраки, колдун-даос воскурил благовония и стал бросать мясные булочки в реку, приговаривая:

– Вот ваши головы, забирайте.

Воины-призраки, почуяв мясо, решили, что головы настоящие, и кинулись за ними в реку.

Больше они военачальника не тревожили, а тот зарёкся не глумиться над мёртвыми.

С тех пор повелось печь мясные булочки, а называть из стали маньтоу^[22] – «головы врагов».

Пока Чэнь Ло слушал легенду, он как-то незаметно приел всю кашу в миске. Чего Сяоцинь и добивался.

21
Аптекарь Сян «отошёл»

К концу третьей недели Чэнь Ло почувствовал, что силы к нему вернулись.

– Хочу встать, – сейчас же сказал он. – Я уже могу встать!

Сяоцинь его уверенности не разделял. Он долго щупал у него пульс, прижав два пальца сначала к запястью, а потом поднимая их всё выше, пока не дошёл до локтевого сгиба. Чэнь Ло, выгнув бровь, уточнил: