Девочки дружно мотают головами – не надо. И джем начинается.

Маша слабо знает джазовые аккорды, кое-как выезжает на трезвучиях и простеньких септах. В левой руке – унылая басовая линия. Хорошо еще, что Фил на нее особо и не смотрит. Он впился глазами в кристинкины длинные пальцы. Здесь есть на что посмотреть! У Крис – безупречная аппликатура и современное звукоизвлечение, какому не учат в наших музыкалках. Ну а что будешь делать, когда у тебя дома целая коллекция концертных DVD: рок-н-ролл, джаз, блюз и даже какой-то невообразимый кантри с фестивалей в Нэшвилле? Ее отчим был моряком. И вообще много кем был. Пока не стал порядочной сволочью, хотя к делу это и не относится.

– Окей, переобуваемся на ходу, – командует Фил. – Теперь гитара держит ритм. Ф-но импровизирует. В стиле… ну, скажем, Джерри Ли Льюиса?

Маша опускает голову. Автоматически продолжает играть квадрат. Кажется, она не знает, что делать дальше со своей правой рукой.

Фил не унимается:

– Давай, маска! Удиви меня. Вмажем рок-н-ролл в этой провинции!

Маша несмело играет мажорные арпеджио. Крис подхватывает, пытаясь подстроиться под гармонии. Наверно, так Дэвид Гилмор работал с безумным Сидом Барреттом. Что-то может вырасти из этого, да только никак не вырастает.

Фил разочарован:

– Ну, это… стоп. Бардак! Так дело не пойдет…

Тут-то Крис и озаряет:

– You’d better stop! Before! You tear me all apart^[1]! Машка, ты знаешь старую песенку Сэм Браун? Посмотри текст в телефоне!

Руки Маши зависают над клавишами. Она бросает играть и ждет, пока Крис начнет новую гармонию – Bm, Em, фа-диез и так далее. Это – знаменитый как-бы-блюзовый номер из 80-х, его сочинила Сэм Браун, дочка рок-н-ролльщика Джо Брауна. Если честно, циничная попсня и слезогонка про любовь и ревность. Но для тех убогих времен и это было круто. И потом, песенку «Stop» часто крутили на ночном авторадио в Архангельске, когда Маше было лет десять. «Лучше остановись, – как бы намекали диджеи водителям. – Пока тебя не разорвало на части».

Маша помнит, как слушала музыку с мамой и папой, в машине. Они часто ездили в путешествия всей семьей – не оставишь же дочку одну дома?

Они оставили ее только один раз. И навсегда.

Опустив голову, Маша тихо поет первый куплет:

All that I have is all that you’ve given me.

Did you never worry that I’d come to depend on you?

На слове «worry» (где голос переключается в верхний регистр) Филипп Филиппович тоже вскидывает брови. Едва заметно качает головой.

Потому что у Маши удивительный тембр. Контральто, как у мальчика. Шероховатый и как будто хрупкий. Только ее голос не ломается. Он словно уже сломался однажды и больше не вернется к прежнему, беззаботному, детскому.

Но он и не взрослый, нет, не взрослый. Взрослых слушать скучно. Они все знают о жизни, все ноты у них расписаны, и даже когда они фальшивят – это еще скучнее.

Здесь – не так. Здесь голос – это стальная струна, которая может лопнуть, стоит лишь ударить посильнее медиатором. И ты каждый раз думаешь: вот сейчас это случится.

Это не пение, а катастрофа.

С таким голосом тебя выгонят из любой музыкальной школы. Таких вокалистов не аттестует ни одна комиссия. Вот Машу и выгнали.

– You’d better stop before you tear me all apart, – это Маша начинает припев, завершает последнюю строчку – «You’d better stop» – и правда останавливается. Будто теряет интерес к происходящему. Гаснет и экранчик на телефоне.

– Мне не очень нравится эта песня, – говорит Маша. – Извините.

– Плохо, – говорит Филипп Филиппыч. – Непрофессионально.

И делает какую-то отметку у себя в планшете.

Крис оставляет гитару. Ей грустно. Она сама не знает почему.

– Ладно. Что вы еще умеете, Талашева? – спрашивает Фил Филыч. – Может, что-то русское вам больше заходит?

– Я не знаю, что вам спеть, – говорит Маша.

– Да что хочешь.

Маша улыбается под маской. Кладет руки на клавиши. Простейшая тональность – ре минор. В ней умеют играть примерно все.

– Хочешь сладких а-пель-синов? – Маша растягивает слова по-земфириному. – Хочешь вслух рассказов длинных?

– Стоп-стоп-стоп, – Фил машет руками. – Сначала ставим звездочку: автор признан иноагентом на территории РФ.

– Авторка признана иноагенткой, – поправляет Крис.

– Опять мимо. Феминитивы не отвечают нашим традиционным ценностям. И вообще не спорьте со старшими. Станете членкой приемной комиссии – тогда и слово получите.

Крис негодует. Но Филипп Филиппыч больше не обращает на нее внимания.

– У меня к вам три замечания, Мария, – говорит он сурово. – Первое. Вы совершенно не умеете петь. Второе. Вы поете не в своей тесситуре. Вам этого не говорили в вашей музшколе? Нет? Почему-то я не удивлен. Теперь третье. Я человек толерантный и местами даже терпимый, но меня смущает ваша манера прятать лицо. Я не вижу вашей артикуляции. Или вы готовитесь исполнять партию «Мисс Икс» на шоу «Маска»? Вот сейчас тоже шутка была… хотя вряд ли вы оцените мой искрометный юмор…

– Я могу спеть эту арию, – говорит вдруг Маша.

В ее голосе слышатся слезы.

– Ну да, ну да. Теперь ее только ленивый не поет. Права-то свободны. Штук двадцать каверов я лично слышал, однако все – мужские. Кстати, чье исполнение вы предпочитаете? Жени Дятлова или, может быть, Шамана?

– Дятлов хороший. Но я больше люблю оригинал из фильма.

– У Георга Отса чисто баритональная партия, – говорит Фил. – Впрочем, она подходит под ваш диапазон голоса. Так что же? Выходим на арену?

Маша кивает.

– Тогда, с вашего разрешения, я сам сяду за рояль. А вы пойте. Только будьте любезны привести в порядок нервы. Вы сопите так, что даже из-под маски слышно.

Фил с кряхтеньем садится на вертящийся стул. Поддергивает рукава. Очень умело, как по нотам, играет короткое вступление.

Как ни странно, Крис тоже помнит этот черно-белый фильм про Мистера Икс. Она его смотрела по телевизору в бабушкиной квартире. Ей даже почти понравился усталый циркач в черной полумаске с прорезями для глаз и его чуть заметный эстонский акцент. А еще больше понравилось, что в фильме он сам пел свои песни. Другие роли пришлось переозвучивать. Так ей объяснила бабушка, которая и сама говорила с легким акцентом, но это к делу опять-таки не относится.

– Снова туда, где море огней, – начинает Маша.

Крис слушает и удивляется.

Ведь это как будто про нее. Светит прожектор, фанфары гремят. Снова этот чертов цирк. Публика ждет. Будь смелей, акробат, и тогда никто даже не заметит, как тебе хреново. А ведь ты всего лишь девочка, Крис. Иногда тебе страшно.

Со смертью играю – смел и дерзок мой трюк.

Все замирает, все смолкает вокруг.

Иногда Крис боится сама себя. Своих желаний. F[…]ck it! Она тоже играет со смертью и когда-нибудь обязательно проиграет. Но до тех пор она должна кое-что успеть. Только это и удерживает ее здесь.

И еще машкин голос.

У этой странной девочки волшебный тембр. Она могла бы петь расписание электричек, и ее слушали бы не отрываясь.

Это взрыв шаровой молнии. Это crash.

«Умру без ласки», – поет она прямо сейчас. «Боль свою затая-я». Голос взбирается наверх, обламывается и начинает заново.

Ну что за идиотский текст, думает Крис. Ты не умрешь. Я не дам тебе умереть.

«Всегда быть в маске – судьба – мо-о-я^[2]». Кто придумал тянуть эти долбаные четыре такта? Не посади голос, дурочка, думает Фил.

Рояль смолкает.

Аккомпаниатор поворачивается на своем круглом стуле и смотрит на Машу:

– Хорошо то, что хорошо кончается. Как говорят в нашем культурном сообществе, я хз, что с вами делать.

Крис чувствует глухую ненависть к этому человеку. Маша бледнеет – хотя дальше уже некуда.

– Только в обморок не падай, – говорит Фил. – И давай-ка, сними наконец свой респиратор. Тебе же дышать нечем.

Маше уже все равно.

Кусок темной материи остается в ее руке. На ее подбородке и шее – кошмарный шрам наискосок, будто кто-то рубанул ее саблей наотмашь и чуть не снес голову. Но это всего лишь операционный шов.

– Что это было? – все так же холодно спрашивает Фил. – На попытку суицида непохоже. Неудобно. Ты же не левша. Гопники на улице порезали бы более эффективно. Значит, все же несчастный случай?

– Автоавария, – говорит Маша. – Шесть лет назад.

– Теперь понятно, почему у тебя такой… необычный тембр. Позволь, я угадаю: перелом позвонков, разрыв трахеи? Связки срослись неправильно? Странно, что ты вообще можешь управлять голосом.

Крис не может сдержаться и всхлипывает. Бледные машкины губы кривятся, как от боли.

– Вы же сказали, что я не умею петь, – говорит она.

– Не умеешь. И не научишься. Если не будешь учиться.

Маша смотрит на него и не понимает. Крис решает вмешаться.

– Возьмите ее на эстрадный вокал, – говорит Крис. – Если вы ее не возьмете, я…

– Разобьешь гитару о мою голову? – подсказывает Филипп Филиппыч. – Не жалко?

– Гитару или вас?

– Еще слово – прямо сейчас выгоню обеих, – обещает Фил.

– Мы молчим, – нагло врет Крис.

– Тогда я скажу. Смотрите: на факультете эстрады, куда вас так тянет, мест нет. К тому же все, что я услышал от вас сегодня, это не эстрада. Это детская клубная самодеятельность. Вам, Кристина Кляйн, к вашим замечательным пальцам надо приставить совсем другую голову, не такую раздолбайскую. А болтливый язык вообще оторвать, – тут он смотрит на нее очень строго. – Гитаристу язык не нужен, если он не Джин Симмонс… Теперь вы, Маша Талашева. Я могу закрыть глаза на вашу маску и на все остальные ваши капризы. Но если вы будете и дальше пытаться петь вот так, на шару… как бог на душу положит… то ничего толкового из вас не выйдет. Теперь смотрите: имеет ли мне смысл тратить на вас время? Или лучше вовремя остановиться, как поется в вашей идиотской песне?

– Возьмите ее, – вдруг говорит Крис. – Я… ни у кого… не слышала такого голоса.

– Черт тебя побери, ты замолкнешь или нет? – Фил в сердцах хлопает руками по коленкам. – Да! Я тоже никогда не слышал такого голоса! За всю карьеру преподавателя! Погодите. Я что, сказал это вслух? Уж простите, вырвалось, – он переводит острый взгляд на Крис. – Только скажи-ка мне, благородная ты наша: что, если мы сегодня возьмем на бюджет твою подругу, а не тебя?

Крис прикусывает губу.

– Куда-нибудь поступлю, – говорит она.

– В цирковое? Весь вечер на арене – пара рыжих, Кляйн и «Гибсон»?

– Не надо так мерзко шутить, – шепчет Маша. – Вы же не такой.

Фил смотрит на нее круглыми глазами. Он чем-то похож на царя Петра I. Только тот седину не закрашивал.

– Хорошо, – говорит он. – Шутить я не буду. Я скажу вам то, что не сказал бы никому. Вы обе – очень одаренные девчонки. Таких кадров я не видел давно. Но в наше время это еще ничего не гарантирует. Премии за вас мне никто не заплатит. Мне проще оставить все как есть и набрать полный курс бездарей на коммерческой основе.

Он делает паузу. Наслаждается впечатлением.

– К счастью, во всей этой истории у меня есть свой шкурный интерес. Поясню. Я собираю фольклорный коллектив, а под него хочу взять хороший грант от Комитета по культуре. Я уже присмотрел на старших курсах пару-тройку мальчишек с наименее гнусавыми голосами – и столько же девчонок… с обтекаемыми формами… а также одного совсем юного аккордеониста из Купчинской музыкалки. Они будут играть все, что попросят. «Валенки», мать их! «Вдоль по Питерской»! Песни советских композиторов! Так вот: я бы взял еще двоих. Без них хор не складывается, и хоровод тоже, хе-хе. Мне нужны яркие фигуры. А главное – гибкие. Послушные. Без закидонов. Понимаете, о чем я?

– И как же называется ваш ансамбль? – вежливо спрашивает Маша.