Дилейни уже думала об этом. “Вместе” шла к нынешнему своему положению двадцать два года благодаря уникальному слиянию умов “трех волхвов”, о двоих из которых теперь предпочитали не упоминать. Можно ли повторить что-то подобное? После того, как она освободит мир от смертельных объятий “Вместе”, займет ли ее место какой-нибудь другой технологический удав? Маловероятно. Но после ухода одного из “волхвов”, исполнительного директора Тома Стентона, “Вместе” стала уязвимее. Стентон был акулой-убийцей, которая никогда не спит и неустанно заботится о наращивании мощи компании. Самый первый из “волхвов”, Тау Господинов, вундеркинд и визионер, начал критиковать то, во что превратилась “Вместе”, и его никто не видел уже не один год – ему выдали неограниченный бюджет на осуществление его мечты о вечной жизни, и он исчез из поля зрения общественности. Третьего “волхва”, Эймона Бейли, – “дилетанта-самоучку”, по его собственному определению, – интересовали люди, он хотел изучать их, объединять, совершенствовать. Но его увлечения – космические путешествия и поиски затонувших кораблей – обходились слишком дорого, а пользы от них не было никакой. Мэй в некотором смысле вобрала в себя самые ценные черты каждого из трех, к тому же умела четко фокусироваться на важном, а этого умения “волхвам” не хватало. Она редко покидала кампус, не лезла в благотворительность или политику, у нее не было семьи, она была открыта для всех, но не скатывалась в показуху, она воплощала декларируемые принципы полной прозрачности в прямом эфире.

– Ты видела Бейли? – спросил Уэс.

– Его там нет. Говорят, он вроде как наполовину на пенсии.

– А Мэй? Хоть какие-нибудь следы ее присутствия?

– Я смотрю ее трансляцию. Сегодня она была в кампусе, но не приближалась к моему отделу. “Мысли Вместо Вещей” в кампусе своего рода Аллентаун^[8]. Она туда не заглядывает.

– Наверняка комплексует, – ухмыльнулся Уэс. – У нее уже лет сто как нет новых идей. Думаю, не хочет показываться людям, пока что-нибудь не придумает. Мечтательная Пятница когда в последний раз проводилась?

Дилейни не ответила, перед ее глазами всплыл ультразвуковой снимок.

– Она беременна.

– Что?.. – Уэс ошарашенно уставился на нее.

Дилейни рассказала о том, что увидела в свой первый день, и они перебрали все ее предположения. Уэс смотрел на дюны, пытаясь осмыслить новость.

– Она что, ходит в ту же клинику, что и все остальные? – недоверчиво спросил он. – Впрочем, это логично. Она бы так и поступила. – Он вытянул указательный палец, как будто собирался начать что-то считать, но передумал. – Но оставить снимок… Странно. Она должна была собственноручно закрыть изображение, прежде чем уйти. Значит, оно включилось случайно. Какой-то глюк. Но и такое маловероятно.

– Значит, кто-то сделал это намеренно, – сказала Дилейни.

– Да, вот это куда вероятнее. Знаешь, я почти уверен, что это было сделано специально. Кто-то хотел, чтобы ты увидела. Наверное, это проверка.

– В мой первый день?

– А когда еще? Сама знаешь, какие они изобретательные.

Дилейни молчала, обдумывая эту версию. Внезапный порыв ветра с океана поднял песчаный вихрь. Ураган чихнул.

– Возможно, тут приложил руку Стентон, – сказал Уэс. – Про него там не говорят?

– Я не слышала. Вроде он по-прежнему в Китае.

– Да знаю я, что он в Китае! Никак не может угомониться. Никто не проваливается с таким треском и постоянством, как он.

Когда Стентон ушел из “Вместе” в компанию “Хуавей”, все сочли это самым вопиющим предательством в истории индустрии и принялись трезвонить во все законодательные колокола, призывая спецслужбы вмешаться. Мэй Холланд и Эймон Бейли были хорошо прикрыты по части патентов – как ни странно, Стентон не имел прямого отношения к наиболее ценным продуктам компании. Однако все равно оставались опасения, что он забрал с собой в Китай – и не просто в Китай, а в “Хуавей”, которая считалась главным конкурентом “Вместе” в области мобильных телефонов, – интеллектуальную собственность компании. Но единственный видимый результат его бегства оказался неожиданным – с его появлением “Хуавей” начала чахнуть. Следуя его советам, компания понизила себестоимость своих смартфонов, пожертвовав техническими характеристиками, в расчете на то, что к ним хлынут те, кто не может или не хочет расстаться с двумя тысячами долларов на гаджет от “Вместе”. Но этого не произошло. Смартфоны “Хуавей” действительно заметно подешевели, но их просто стали считать халтурой. Они были ненадежны. Выглядели убого и топорно – как снаружи, так и на уровне интерфейса.

– Эти “хуавеи” слишком легкие, – заметил Уэс.

Так оно и было, и все из-за Тома Стентона. Он очень хотел сделать смартфоны невесомыми, угрохал сотни миллионов, чтобы снизить вес аккумуляторов, пластика, платы, а потом выяснилось, что людям это не нравится. Люди хотели ощущать материальность своего гаджета, знать, что он в кармане, а не думать поминутно, не потеряли ли они его. И уж точно не хотели, чтобы смартфоны были такими хрупкими. “Хуавеи” после прихода Стентона потеряли в надежности, они ломались – от падений, от давления тяжелых предметов, от жары, от холода. Они выглядели дешево и были дешевыми, и в результате потребитель от них отвернулся. Когда через три года авантюра Стентона с дешевыми смартфонами завершилась полной катастрофой, злорадство “Вместе”, да и всей Калифорнии было безмерным и неприкрытым. Этот человек предал идеалы качества, а в Калифорнии гордились вещами, придуманными (пусть и не произведенными) в области залива Сан-Франциско. Каждое падение акций “Хуавей”, каждая разгромная статья о Стентоне в китайской прессе воспринимались жителями Калифорнии как высшая справедливость, и все опасения, что Стентон окажется Прометеем, укравшим огонь “Вместе” для Пекина (или, по крайней мере, для Гуанчжоу), были забыты.

Меркантильная стратегия Стентона контрастировала с жизненным кредо Эймона Бейли, которого любили тем сильнее, чем старательнее Мэй отодвигала его в сторону. Чем меньше он участвовал в повседневной жизни “Вместе”, тем более очевидным становилось, что его главный интерес – познавать новое и делиться им, и не ради выгоды, а ради самого процесса. Компетенцией Тау Господинова была безукоризненная работа всех продуктов, Тома Стентона – их монетизация, а Бейли был проводником, которому доверяют и который сам верит в то, что технологии “Вместе” улучшают жизнь, объединяют разбросанные по миру семьи, делают доступными для всех достижения человечества, помогают миллиардам людей перестать ощущать себя потерянными, подавленными и одинокими. Его сторонние проекты – роботы для исследования астероидов, дирижабли на солнечной энергии, трасса для вакуумных поездов, пересекающая всю страну, – продолжали развиваться, несмотря на то что Мэй, как поговаривали, упорно сокращала все непрофильные программы.

– А безумная библиотека Бейли еще там? Та, в которой имеется пожарный шест? А аквариум с прозрачной акулой?

Дилейни ничего не знала об акуле и о библиотеке Бейли, и это ее расстраивало. Она прочитала несколько книг о работе под прикрытием, в том числе “Донни Браско”^[9], и большинство авторов предупреждали, что самое опасное – потерять бдительность: агент привыкает к окружению и начинает сочувствовать ему. Вот и она постоянно думала о Винни и ее детях, об их медстраховках и накоплениях на колледж, вместо того чтобы рыскать повсюду и изучать, как все устроено в кампусе. Ничего у нее не получится.

Уэс неожиданно остановился. Дилейни успела уйти вперед, и Ураган оказался между ними, отчаянно натягивая поводок.

– Ладно, блин! – проговорил Уэс, как будто только что закончив напряженный диалог с совестью. – Не могу я хранить тайны. Они пригласили меня на собеседование.

– Кто?

– Твои работодатели. “Вместе”.

– Тебя?

– Да, знаю. Я же полный идиот, но да, меня.

– Я не это имела в виду, – сказала Дилейни, хотя имела в виду именно это. – Но ты же не отправлял им резюме, правда?

И тут же она поняла, что произошло. Уэс помог ей с презентаций “АутенДруга”. Именно он написал приложение. Оно понравилось Шийрин и Карло, его обсудили в высших эшелонах – может быть, даже в Бригаде 40, состоящей из главных умников компании. “Вместе” всегда с готовностью нанимала людей талантливых и инициативных, учитывая, что эти два качества не так уж часто совпадают в одном человеке. У людей амбициозных редко рождаются оригинальные идеи, а гении часто ленивы и невыносимы. Как она могла впутать в это своего сообщника, назвать его имя, показать его, представить, а потом рассчитывать, что “Вместе” забудет о его существовании? Конечно, они его пригласили.

– Я не обязан идти, – сказал Уэс.

– Но ты хочешь?

– Ну разве что просто глянуть, как там у них все устроено.

Дилейни накрыло внезапной яростью.

– Ты хочешь жить на деньги самой бесстыдной монополии в мире?

– Вообще-то я бы взял у них немного денег. Лучше даже много. Наконец-то расплачусь за…

– У компании, которая украла детство у нас с тобой и у миллиарда других детей?

– Моя мама с этим бы поспорила. Ты забыла, что я вырос в троговском…

– У компании, которая привечает диктаторов по всему миру и продает ПО для слежки всем полицейским государствам? Которая обогатила своих основателей и акционеров за счет миллиардов людей, не получивших ни цента?!

– Это возможность наконец-то получить хоть что-то за неоплаченный труд, – прервал ее Уэс. – По крайней мере, за мой.

– У компании, которая подорвала американскую демократию и с очевидностью способствовала росту антилиберализма? Путин и Си Цзиньпин у власти уже сколько лет? Сто?

– Оба – харизматики с востребованными в своих странах идеями, – отозвался Уэс.

– Не смешно. Теперь в каждой стране есть тайная цифровая полиция. Любое инакомыслие подавляется, не успев возникнуть.

Они продолжали в том же духе еще какое-то время, ветер поменял направление и теперь толкал их в спину. Ураган рвался с поводка к воронам, лениво взлетевшим с переполненного мусорного бака.

– Послушай, – сказал Уэс, – я же смогу помочь. Смогу собрать информацию.

– Ты ничего в этом не смыслишь. И я тоже, если уж на то пошло, но ты же шпион-катастрофа. Не умеешь врать и не умеешь хранить секреты. Если ты придешь туда, то у меня не останется ни малейшего шанса на успех. Меня вычислят уже через неделю.

– Вычислят? – переспросил Уэс. – Но что вычислять-то? Нельзя тебя раскрыть, если ты – это просто… ты. Да и кроме того, я еще не получил никакой работы.

Дилейни уже нарисовала себе греческую трагедию. Уэса, конечно, примут, потом его оценят, полюбят, а он обнаружит, что и его отношение к ним уже не столь однозначно. Сначала он будет сохранять нейтралитет, позволяя Дилейни осуществлять задуманное, – главное, чтобы она не вмешивала в это его, – но со временем она перестанет быть для него революционеркой, а превратится в социопата, который пытается лишить десятки тысяч сотрудников “Вместе” (а он к тому времени ко многим проникнется) источника заработка, безопасности, пенсий и счастья.

– Все это неправильно, – сказала она. Ей хотелось кричать.

– Дилейни, один год там позволит мне расплатиться со всеми долгами.

– Неделю назад ты хотел одного – держаться от всего этого подальше, помнишь? Ты установил тройную спутниковую защиту, чтобы работать отсюда и помогать мне…

– Я и сейчас этого хочу.

– Ты сам себя слышишь? Ты хочешь уничтожить компанию, но одновременно хочешь пойти туда работать и стряпать для них программу, которая может покончить с родом людским?

– Ладно. Я знаю, как это прозвучит, но у меня есть идея. А именно – только выслушай меня! – не лучше ли подождать несколько лет?

Дилейни опешила.