Потом мы еще несколько раз гуляли после школы. Но недолго. Ноябрь не терпит коротких курточек и тонких шапок.

Вскоре я заболела, а когда пришла в школу – Ульяны не было. Не было ее и через неделю, и через две.

Она исчезла.

Сначала никто не хватился. Потом, конечно, стали интересоваться – что да как. И я сама не поняла, как оказалась посреди очень неприятной ситуации – только я одна, оказывается, знала, где Тучка живет.

Наша классная собрала совет учебного сектора. Четыре неприятные мне девочки стояли у доски с горящими глазами – впереди намечалось приключение.

– Может, она еще придет, – я тащила за хвост последнего кота. – Может, болеет.

– Она прогульщица, – отрезала классная. – И двоечница. А тебе на будущее: с кем поведешься, от того и наберешься. Смотри, тоже по наклонной едешь. Какая по счету двойка?

Во мне закипала злоба.

– Вторая.

– Где вторая, там и десятая! Нашла себе подружку!

Девочки кивали головами, плохо сдерживая злорадство. Мне хотелось их побить.

– В общем, так: ведешь всех к Тучке. И там говорите с ней хорошенько. Должны повлиять! А если ей трудно заниматься, поможете ей. Вы коллектив!

Уж это да! Конечно! Прямо кинутся помогать, всемером не удержишь!

Мы шагали по тонкому свежему снегу. На душе было все поганее и поганее. Ближе к Тучкиному дому возникла последняя надежда.

– Далеко обходить. Полезли в дыру.

Два блочных дома были так глупо размещены, что стояли, плотно прижавшись углами друг к другу. Между ними неумные строители оставили узкую зловещую щель. Можно, конечно, взять и обойти…

– А пролезем?

– Легко.

Я первая протиснулась головой и с трудом протащила тело. Чтоб вы все тут застряли!

Сначала пролезли худенькие, потом девочка покрупнее. Самая толстая мялась по ту сторону, не решаясь на игру в Винни Пуха.

– Давай скорее! Околеем.

Девочка пыталась протиснуться то так, то сяк. Мы хохотали от души.

– А ну вас!

План не сработал. Толстушка скинула пальто и кофту, сняла теплые штаны и, кряхтя и наливаясь краснотой, пролезла-таки в бетонную ловушку.

Мы стояли под окнами Тучки.

– Нет никого, не видите?

– Еще постучи, тебе откроет.

– Вы дуры, что ли?

– Да там она, точно! Где еще-то? Ну, мы ей покажем…

– Что ты покажешь ей, мымра?

– Сама такая, поговори-ка еще! Она наш класс позорит.

– И одевается как бомжара!

– Вообще овца!

– Может, она в больнице.

– Ага, в психушке… Давай еще стучать.

– Позорище!

На окнах грязные, плотные занавески словно чугунные заслонки. Другой мир. Не пустят. Туда никого не пускают. Девочки перебирали ногами на холодном ветру.

– Стучим еще!

– Да задолбались уже!

– Стучим-стучим. Вылезет. Там она, точно.

Дети злы. Злы и любопытны. Их не пугает мороз, не смущают опущенные шторы.

Зачем меня отправили сюда? Что вам всем от меня надо? Почему никто не понял, что Тучке живется плохо? За что меня сделали предательницей, пустили во главе оголтелой своры?

Все ушли, а я еще приплясывала на морозе. Серые сумерки опускались на город, выстужали острым снегом, холодным ветром. Вот досчитаю до ста и уйду. Досчитала. Посмотрела в глухое окно.

На окне кухни незаметно дернулась занавеска. Так и знала. Она все время была там – притихшая и серая. Пускать нас в дом она не могла и не хотела. Но все слышала.

Раз за разом я отправлялась вечерами гулять и брела одна по зимним улицам – туда, к трем зашторенным окнам. Один раз я даже взяла палку и постучала в стекло. Бесполезно.

Тучка больше не появилась, и в школе о ней вскоре забыли, как забывается в юности все неяркое и незначительное. Я не знаю, куда она делась.

Вскоре я заявила, что красные сапоги мне жмут. На самом деле их можно было еще поносить, ноги уже перестали расти. Но я не хотела. И после зимних каникул мне купили новые.

Эпизод 9
Медведица

Математика не шла. Не шла она в пятом классе и в шестом, а в седьмом я смирилась. Ну, тупая. Что ж теперь? Не судьба.

Кабинет математики я терпеть не могла. Там было невероятно уютно и всегда тепло. Стены, обшитые вагонкой, напоминали о бане. Желтые подкрахмаленные шторы плотно закрывали вид из окон. По стенам висели портреты ученых и полочки со стереометрическими моделями. Все было красиво. Все было до безумия чисто и аккуратно. И как только я перешагивала порог этого жаркого желто-медового рая, у меня отказывали мозги. Я сразу хотела спать, невообразимо тупила и ничего не могла с этим поделать.

Но в седьмом классе в жизни наметились хоть какие-то перемены. Алгебру мы по-прежнему отсиживали в том же деревянном улье, а по геометрии учительница сменилась. Теперь мы посещали и другой кабинет – давно не крашенный и совершенно голый.

И тут я поняла, что геометрия – интересная штука.

Дело было, конечно, не в кабинете. Может, я просто дозрела. Может, сменилась атмосфера. А скорее всего, дело было в новой учительнице.

Она была похожа на бурую медведицу – большая, плотная, краснощекая, с лихими темными кудрями, с тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз. Говорила громко, басовито и быстро – как будто вместе с человеческими словами в груди намечалось опасное звериное рычание.

С такой не забалуешь – от звонка до звонка мы повисали в состоянии хорошего стресса, приправленного страхом. Могла рявкнуть. Могла так хлопнуть журналом по столу, что нас подбрасывало. Но могла и посмеяться, и подбодрить. По-хорошему так. От души. Ради этих моментов стоило приходить.

Где-то в конце осени я заподозрила, что геометрия не так уж плоха. Дальше больше – начала понимать. И в один прекрасный день что-то щелкнуло в голове, и до меня вдруг дошло, что это красиво, что вот он – закон гармонии. Оказывается, все это можно представить у себя в голове и потом решить. Словом, я воспряла. Не сказать, чтобы это принесло скорые и вкусные плоды. Они вообще не созрели – меня так и не озарило. Зато я перестала испытывать отвращение к математике, а это было уже кое-что.

Но случилось это не на геометрии, а на уроке труда.

Это были уроки… Нет, это был душевный санаторий. Там никогда не вызывали к доске, не ругали, не требовали дневник и даже не повышали голос. Что-то не получается – терпеливо помогут, получается лучше других – просто бери другое задание и радуйся. Уроки, пахнущие новой шерстью и хрустящим ситцем, ванильным печеньем и рыхлым сметанником, портняжным мелком и прорезиненным сантиметром; уроки, полные стрекота машинок, аккуратных стежков и хруста кальки…

Распластавшись на закроечном столе, я переделывала чертеж выкройки на свой мелкий рост. Работа была кропотливая – правильно перенести все четыре вытачки. Вдруг сзади пахнуло холодом, и на плечо тяжело легла рука. Я обернулась и увидела ее – в черной шубе и каракулевой кубанке поверх жестких кудрей. Шапка и шуба были обсыпаны водяными бусинками – она пришла с метели, и теперь снежинки растаяли. Настоящая Медведица.

– Пошли. По поводу контрольной работы.

И я поняла – это все. Так и знала. Нечего было и стараться.

Брошены на стол булавки. Мелок скатился и упал. Я потащилась к выходу из кабинета. Медведица дышала сзади духом талого снега и мокрого мутона.

– Уже полдороги прошла, – басила она, и низкие нотки терялись на границе инфразвука. – Потом думаю – не-ет, надо вернуться. Вот.

Она протянула двойной листок. Моя контрольная работа за полугодие. Руки у меня дрожали. Разворот.

Пять. Пять!

– Специально вернулась, хотела похвалить. Очень хорошая работа, постаралась. Есть, конечно, неровности, потом подойдешь, обсудим, но… молодец. Молодец, говорю! Эй, мадмуазель, выходите из транса!

В горле застыл комок. Из транса я вышла не скоро. А она развернулась и пошла – в злой декабрь, в колючую метель.

Она вернулась в школу из-за меня. Просто для того, чтобы порадовать.

Эпизод 10
Айратик

Люди не делятся на добрых и злых, на плохих и хороших. Не делятся они и на красивых и некрасивых, на глупых и добрых. Все качества субъективны и относительны – невозможно провести грань. Все так просто, но мало кто об этом думает. Многие будто всю жизнь живут в сказке, где лиса – хитрая, а волк – злой.

И этого не понимают дети! Они еще дикие, в них не до конца подавилось первобытное животное чувство, помогающее выживать в самых невообразимых условиях.

Они живут в человеческой стае. Они детеныши. Они должны завоевать и занять свое место. Потом, много позже, если повезет, они смогут идти спокойным шагом, поглядывать по сторонам, взвешивать поступки и покупать блага. Но это потом. А пока… они зверьки. В ком-то животного больше, в ком-то меньше. Идет борьба за существование – острые зубки, сжатые кулаки, колкие слова. Устоишь ли царем горы? Успеешь ли укусить первым? Хватит ли ума объединиться, чтобы стать сильнее? Или быть тебе вечным омегой, подпоркой для стены и товарищем плинтуса? Все мы были зверьками.

В стае самым мелким и слабым зверьком был Айратик – мелкорослый, тонкокостный, с нежным маленьким личиком, тонкой рыжеватой челкой под линейку и коричневыми веснушками. Айратик был омегой. Он был парией. Он проигрывал еще и в том, что его поведение – набор искренних и естественных человеческих реакций – было неприемлемым в стае, нарушало ее законы. В стае можно быть слабым, но нельзя казаться слабым. Никогда. Айратик не хотел этого понимать. Он был не очень умный – обижался, кричал на всех высоким голосом, а потом плакал. Его личико сморщивалось, он закрывался руками и ложился головой на парту.

Мне было его жаль. Жаль – и все. Подойти и утешить я не просто не догадывалась. Я не знала, что так делается. У нас никто никого не жалел. Айратик тихо вздрагивал и визгливо отбивался, а вокруг уже гоготали молодые, более успешные самцы, генотип которых вовремя выстрелил высоким ростом, огрубевшим голосом и бурым пушком над верхней губой. Они не были злы по сути. Но в тот момент были воплощенным злом.

Однажды над Айратиком подшутили – налили сзади на пиджак розовый лак для ногтей. На следующий день он пришел в свитере.

– Так. А это что за вид? – классная с утра пораньше обходила наши ряды. Я судорожно доплетала косу и прицепляла на рукав красную дежурную повязку. – На сельскую дискотеку собрался?

Айратик молчал. Молчали все.

– Ты, ты и ты. Привести себя в порядок. Кто разрешил распущенные волосы? Тебе подстричься. Костюм погладь. Айрат, свитер снять.

И доходяга Айратик шесть уроков сидел в тонкой рубашке на последней парте, на первом от окна ряду. На улице стояли морозы. В школе было чертовски холодно.

В другой раз у Айратика пропал портфель. Он потерянно озирался и робко спрашивал у всех: «Ты не брал? Ты не видел?» Все пожимали плечами с каменными лицами. Айратик был в панике, звонок на математику уже прозвенел.

– А ты что, в гости пришел? Где тетрадь? Дневник? Что-о?! Кто взял портфель? Вот видишь – никто не брал. Конечно, иди ищи. За вещами смотреть надо. Итак, открыли тетради…

И Айратик плелся в коридор. Его не было до конца урока, и он, конечно, огреб по полной. А портфель был в женском туалете. Робкий Айратик не посмел туда зайти и попросить кого-то тоже не смог.

Однажды Айратику надели спортивные штаны на голову и втолкнули в женскую раздевалку.

Однажды в его столовский компот высыпали всю солонку. Мальчишки напряженно ждали – вот смеху будет, когда хлебнет!

Так и жил этот мальчик. И однажды его маленькая жизнь чуть не прервалась. Потому что любому терпению приходит конец.

На физике в любую погоду было тепло. Третий этаж, крепкие стены, хорошие окна. Даже зимой на переменах проветривали – открывали крайнюю створку…