Но, как говорит пословица, свято место пусто не бывает. Придурок принадлежал к Австрийскому королевскому дому, а потому австрийцы тоже слетелись к постели умирающего с теми же самыми намерениями, что и французские стервятники.

Когда Придурок Карл протянул ноги, издав последний грустный хрип, тут же началась заваруха. Монстр выдвинул в качестве претендента на престол своего внука Филиппа Анжуйского, а австрийский император Леопольд – своего сына, эрцгерцога Карла, в качестве будущего короля Испании Карла Третьего.

Англичанам и голландцам герцог Анжуйский был совсем, ну совсем не по нутру. Если бы Испания и Франция объединились (а никаких сомнений в том, что внучок Монстра станет его послушной марионеткой, ни у кого не возникало), равновесие, существовавшее между державами, нарушилось бы. Испанская империя напоминала изъязвленного старика в минуты последней агонии, а Франция – первого драчуна и забияку на деревне. Людовик превратил Францию в вооруженную до зубов страну абсолютистской тирании, каких до этого на свете не бывало, и даже не заботился о том, чтобы скрыть свои претензии на мировое господство. А потому Англия, Голландия и, естественно, германские земли объявили Франции войну. Присоединение к этому союзу Португалии и Савойи – наглядное доказательство того страха, который внушал Монстр, и если китайские полки не включились в эту кампанию, то лишь потому, что были слишком далеко, а нанимать корабли им было не по карману.

Вот об этом я и говорю: самая главная заваруха нашего времени началась из-за незамаранных подштанников. И как это никому не пришло в голову отправить в спальню королевы какого-нибудь парня со здоровой елдой, чтобы он ее как следует трахнул, а потом заявить, что ребенок от Придурка? Мы бы избежали стольких бед, черт возьми!

Ну хорошо, как я уже сказал, все армии Европы начали потасовку. На немецких, французских и голландских границах не прекращались разборки. А что же происходило в Испании, из-за которой и заварилась вся эта каша?

Прежде чем продолжить свой рассказ, я должен пояснить одно обстоятельство, чтобы мои читатели могли разобраться в испанской головоломке; его обычно трудно понять иностранцам, как, например, тебе, моя любимая и ужасная Вальтрауд. И состоит оно в том, что Испании как таковой просто не существует.

Если Цезарь говорил, что Галлия разделена на три части^[44], то об Испании после падения Римской империи он бы мог сказать, что она разделилась на три вертикальные полосы, идущие с севера на юг.

Одна из этих полос – Португалия. Если вы посмотрите на карту, то увидите, что она занимает треть полуострова на атлантическом побережье. Самая широкая полоса посередине – это Кастилия. А восточнее простиралась третья полоса, которую теперь не увидишь на картах; она находится на средиземноморском побережье. Это и есть, более или менее, владения каталонской короны (вернее, они были таковыми, ибо сейчас нас больше нет).

Хотя все три королевства разделяли христианскую веру, там правили разные династии, люди говорили на разных языках, у них были разные культуры и у каждого – своя история. Друг другу они никогда не доверяли, а потому потасовки между ними возникали нередко. И причину понять нетрудно. У Каталонии и Кастилии сформировались диаметрально противоположные мировосприятия, и, кроме святцев, ничего общего у них не было. Кастилия – страна богарного земледелия, а Каталония – средиземноморский край; Кастилия – земля сельской аристократии, а Каталония живет ремеслами и морскими промыслами. Кастильские пейзажи смогли породить лишь властителей-тиранов. Одна средневековая легенда, которую я помню только в общих чертах и за достоверность которой не могу поручиться, очень хорошо объясняет эту разницу.

Какая-то кастильская принцесса выходит замуж за каталонского принца и приезжает жить в Барселону. На следующий день после свадьбы слуга не хочет ей подчиниться. Уж не помню, что там попросила эта девчонка – то ли стакан воды, то ли ночной горшок, но только лакей ей отвечает, что она и сама не безрукая. Как того и следовало ожидать, кастильская принцесса идет к мужу жаловаться и просит, чтобы наглеца высекли. Однако принц только пожимает плечами и говорит: «Мне очень жаль, госпожа моя, но я не могу удовлетворить вашу просьбу». Она – на грани истерики – требует объяснений. «Причина в том, что мы не в Кастилии и здесь живут свободные люди», – отвечает ей расстроенный муж.

Где-то около 1450 года два королевства объединились в результате династического брака. Любому было ясно, что эта история кончится плохо, и даже очень плохо. Можно сравнить союз двух корон с супружеской парой, которая живет недружно, потому что очень скоро между ними возникли расхождения, как это случается между супругами, которые женятся, преследуя различные цели. Каталонцы считали, что заключили союз равных, но Кастилия через некоторое время забыла об этом основополагающем принципе.

На протяжении двух первых веков все шло гладко, потому что оба королевства продолжали жить, как и раньше, – не обращая на соседа никакого внимания и занимаясь своими делами. В Каталонии всем распоряжалось местное правительство – Женералитат, – которое выплачивало в общую королевскую казну скорее символические суммы. Прошло время, и испанская монархия, которая в Средние века не имела постоянной столицы, обустроилась в Мадриде, и, таким образом, центр власти сместился в Кастилию.

Согласно нашей старинной Конституции, каталонцы были обязаны сражаться за короля только в том случае, «если речь шла о нападении на Каталонию и для ее защиты». Иными словами, Мадрид не имел право набирать рекрутов, чтобы превращать их в пушечное мясо в своих войнах во Фландрии, на равнинах патагонцев или в какой-нибудь вонючей дыре во Флориде. Что же касается взносов в казну, то сумму, выплачиваемую каталонцами, должны были определять ее собственные Кортесы. Короли в Мадриде, привыкшие деспотически распоряжаться в Кастилии всем по своему усмотрению, не могли переносить подобную гнусность: самая богатая часть полуострова не раскрывала мошну, когда они вели войны по всему миру.

Глупые претензии! В XV веке объединились две династии, а не два королевства: на всех – один король, но у каждого – свое правительство. Таков был уговор, который не предусматривал ига Кастилии. Но там эта независимость всегда рассматривалась как помеха, а позднее – как чистой воды предательство. (Помните, как я сравнивал эту историю с супружеской парой, которая только и делает, что ссорится?) Одна сторона забыла свои обязательства, а другая с каждым днем чувствовала себя все более закабаленной.

В 1640 году каталонцам все это надоело, и вся страна восстала. Толпы разъяренных крестьян вошли в Барселону. Наместника испанского короля схватили, когда он пытался бежать из города, и, по правде говоря, обошлись с ним не слишком ласково. Беднягу просто разорвали на такие мелкие кусочки, что самый крупный из них поместился бы в небольшой вазочке.

Вслед за восстанием 1640 года началась война Кастилии с Каталонией, в которую ввязалась Франция. Она была долгой и жестокой, не давала никому передышки и завершилась весьма неопределенным договором, который оставил все более или менее без изменений: в Каталонии сохранилось правление в соответствии с ее Конституцией и Свободами, а Кастилия безудержно продолжала катиться в пропасть.

Период, наступивший после 1640 года, был скорее не миром, а лишь антрактом между двумя действиями. Отношения между Кастилией и Каталонией стали откровенно враждебными. Недоверие кастильцев переросло в открытую ненависть. Если вы мне не верите, прочитайте, что говорил о нас ни больше ни меньше чем сам Кеведо:

Каталонцы – это чудовищные выродки политики, оспины на теле королей, от которых страдают все. Сей народ готов на преступления, недостойные прощения.

В этих строчках он просто выражал мнение, которого мы, с его точки зрения, заслуживали. Но иногда он не так стеснялся в выражениях и пояснял, как следует бороться с этой нацией предателей:

Даже если в Каталонии останется лишь один-единственный каталонец и камни в полях, мы должны быть готовы к войне с врагом.

Очень мило! «Чудовищные выродки… оспины на теле». Лучше бы он спросил себя, почему они никому не по нраву.

Завоевание Америки стало звездным часом для Кастилии, но после этого страна замерла и впала в спячку, точно силы оставили ее. Ей это было на роду написано. Истинный кастилец – это идальго, средневековое существо, которое дожило до наших дней. Он горделив до безрассудства, честь для него превыше всего, а потому он готов биться насмерть, если кто-нибудь посмеет наступить ему на мозоль, но абсолютно не способен ни на что конструктивное. Его героические поступки в глазах каталонцев – лишь неспособность признать самую нелепую из ошибок. Кастилец не может ничего предвидеть, в своих устремлениях он подобен стрекозе, которая изо всех сил машет своими блестящими крылышками, но лишь порхает то туда, то сюда, не умея направить свой полет ввысь. Его руки способны лишь сжимать оружие – о том, чтобы запачкать их работой, и речи быть не может. Он не понимает и тем паче не принимает других способов человеческого существования: созидательный труд ему противен. Если уроженец Кастилии желает преуспеть, то, как это ни парадоксально, именно гипертрофированное представление о чести толкает его грабить беззащитные континенты или же пресмыкаться при королевском дворе. Испанские идальго… испанское благородство… Насрать я бы хотел на их благородство! Что у нас могло быть общего с этой братией? Для настоящего кастильца труд – это бесчестие, тогда как для каталонца бесчестие в праздности. У меня в ушах до сих пор звучат слова моего отца, который приговаривал, показывая мне свои ручищи с растопыренными пальцами: «Не доверяй людям, на чьих руках нет мозолей». (Не будем сейчас говорить о том, что сам я всегда старался от работы отлынить, не о том речь.)

Их мерзкая империя катилась под откос истории, в яму низости и грязи. Миллионы рабов гнули спины в шахтах Америки, подгоняемые ударами кнутов, но Кастилия не сумела создать собственное независимое хозяйство или хотя бы не залезть в долги. Любое начинание, зарожденное в ее чреве, оказывалось загублено монархией, подобной восточным тираниям, беспомощной и инертной.

И вот в 1700 году, после смерти Придурка, наконец стало совершенно очевидным огромное расхождение во взглядах между Каталонией и Кастилией. Политика французского короля казалась каталонцам извращением, они видели в ней потерю всех прав и даже самого своего существования в качестве нации. Его автократический режим, который рано или поздно он перенес бы и в Испанию, свел бы на нет любые формы местной власти. Когда Кастилия приняла сторону Бурбончика, конфликт стал неизбежен. Каталония, естественно, встала на сторону Австрияка, другого претендента на испанский трон. (И если бы какой-нибудь магараджа из Кашмира предъявил свои претензии на корону Испании, они бы поддержали и его – пусть будет кто угодно, только бы не французские Бурбоны.)

Ну и хватит, пожалуй. Но сейчас, надеюсь, будет проще понять картину, сложившуюся на полуострове к 1700 году. Для каталонцев слово «Испания» означало лишь свободную конфедерацию наций; кастильцы же видели в нем продолжение имперских претензий Кастилии. Поясним это другим примером: для кастильцев Испания была курятником, а Кастилия – его петухом; каталонцы считали Испанию лишь общим насестом. В этом корень всех бед. Таким образом, когда каталонец и кастилец употребляли слово «Испания», они имели в виду прямо противоположные понятия, поэтому-то иностранцы никак не могли разобраться, что к чему. Поняли теперь, о чем я говорю? На самом деле Испании как таковой просто не существует, это не страна, а чистое недоразумение.

Но прежде чем завершить мой рассказ, разрешите мне добавить несколько слов о моей родине, о Каталонии. Иначе из моих слов может показаться, что я, подобно Вобану, питаю страсть к одному уголку земли, только не к северу от Пиренейских гор, а к югу, но это не так.