За спиной застучали колеса. Все обернулись. Из улицы на площадь одна за другой въезжали упряжки. Полурота конной артиллерии развернулась на свободном месте. Прислуга быстро посыпалась с лошадей, ловко взялась за привычное дело: отцепила передки, поставила зарядные ящики, достала картузы с порохом и картечью. Скоро три шестифунтовые пушки нацелили свои жерла на чуть сдавших назад поляков. Егерские шеренги разошлись, держась, впрочем, настороже.

– Отъедем-ка и мы, господа, – позвал своих офицеров Ланской. – А то под свою картечь вдруг попасть – глупей не придумаешь.

Фейерверкеры стояли на местах с горящими пальниками и только ждали команды артиллерийского майора. А тот смотрел на Земцова. Генерал же пока колебался.

Гренадеры зашевелились, раздвинулись; из глубины вышел офицер и стал перед фронтом.

– Я хочу говорить со старшим.

Он был закопчен дымом, вымазан кровью, толстая, грязная повязка из разорванного нательного белья накручена вокруг шеи, под наброшенной на плечи шинелью левая рука висела на перевязи; русские слова он произносил достаточно чисто.

– Генерал-майор Земцов. Слушаю вас.

– Капитан Чапский. После гибели майора Остроленского командую батальоном. Тем, что от него осталось после сражения у моста. – Капитан прервался, сглотнул; видно было, что следующая фраза дается ему с трудом. – Я не хочу губить своих людей понапрасну.

Земцов охотно помог ему.

– Я предлагаю вам почетную сдачу. Вы сохраняете все знаки отличия, оставляя нам только оружие.

Чапский посмотрел на него недоверчиво.

– У вас есть?.. – Он щелкнул пальцами, словно вызывая из воздуха недостающее слово. – Полномочия?

Земцов даже не улыбнулся.

– Я командую этим отрядом. Командир корпуса генерал-лейтенант Ланжерон не будет оспаривать мои действия.

– Хорошо. – Капитан обернулся и негромко выкрикнул несколько слов по-польски.

Никто из его людей ни на секунду не шелохнулся.

– Жолнеже! – повысил Чапский голос. – Заставямы бронь на земи!^[9]

Не качнулся ни один штык. Все три фаса сохранили равнение, мрачные усатые лица глядели из-под козырьков с неукротимым остервенением. Каждый горел недавним боем, еще ощущал силы и дух сопротивления.

– Панове! Пшиятеле! Я – капи́тан Чапский – россказую вам зложить бронь.^[10] – Голос польского командира звучал почти умоляюще.

Земцов шагнул к нему.

– Пан Чапский! У нас нет времени. Мои артиллеристы не могут ждать до темноты.

– Панове! – закричал капитан. – Полска не ухсце наши непотшебны офяры! Наше малжонки, наше матки хцом зобачить жи́вых сынов и менжи!^[11]

Новицкий быстро переводил. Валериан повернулся к Ланскому.

– Никто не хочет быть первым. Ни один не хочет положить оружие раньше других.

– Да! И все они умрут вместе. – Генерал покосился на пушкарей.

Жерла пушек оставались холодны и неподвижны.

– Капитан! – поднял руку Земцов. – У вас есть не более трех-четырех секунд.

Подстегнутый голосом русского генерала, Чапский бросился вперед, схватил ружье у гренадера в первой шеренге, вырвал и бросил под ноги. Рванул к себе другое и тоже отнял после недолгого сопротивления. Третий отдал беспрекословно, остальные стали складывать оружие сами, аккуратно и осторожно. По знаку Земцова к лежащим на земле ружьям выдвинулись часовые. Две роты начали выстраивать коридор, вдоль которого пленные поляки пойдут к мосту.

Капитан вернулся к Земцову.

– Ваши люди могут погасить пальники, мы даем слово в обмен на ваше. – И вдруг, подтянувшись, выпалил громко, отчетливо, желая, чтобы его слышали все на площади: – Билишмыщен з хонорем, з хонорем зложимы бронь^[12]…

Мадатов расслабился и вдруг боковым зрением увидел подъезжавшего Тарашкевича.

– Что случилось?

– Фома Иванович передает, что нашел дом, а там…

За спиной треснул выстрел. Валериан еще ничего не успел подумать, а уже держал в руке саблю и разворачивал Проба. Но Ланской поднял руку, успокаивая полковника.

Чапский падал навзничь, и также медленно из опущенной его руки валился на землю маленький пистолетик вроде дорожного.

Капитан рухнул рядом с неширокой длинной лужей, едва не окунув голову в воду, перекатился на бок, передернул пару раз длинными ногами и успокоился. Несколько гренадеров, не дожидаясь команды, кинулись к командиру. Земцов тоже приблизился.

Один из поляков поднял голову, увидел русского генерала.

– Серце, – сказал он и для верности показал на левую сторону груди. – Згинул.^[13]

Новицкий толкнул свою кобылу, подъехал к телу польского офицера.

– Хвáла!^[14] – коротко бросил он сверху, приложив пальцы к козырьку кивера.

– Хвала! – ответили, выпрямляясь, четверо, что подбежали к телу.

– Хвала! – грозно крикнули остальные.

Выскочил Рогов, начал командовать. Поляки двинулись с площади, перестраиваясь в колонну. Мертвого капитана на его же шинели несли первым.

Валериан вернулся к своему унтеру.

– Так что же там, Тарашкевич?

– Дом не простой. Офицеры стояли. Много бумаг осталось. Не по-нашему писаны.

Мадатов окликнул Новицкого. Подъехал еще и Ланской, выслушал охотника и приказал:

– Новицкий, быстро туда и каждый листочек прогляди до последнего слова. А ты, унтер, скажешь Чернявскому, чтобы поставил караул у дверей, и, пока ротмистр не закончит, не пропускать ни одного человека, кроме меня и полковников. Поняли? Быстро!..

Валериан уже собирался уводить гусар с площади, когда его окликнул Земцов.

– Помните, князь, поручика, которого корнет ваш обидел? Приезжали неделю назад извиняться.

– Разумеется, помню. Наверное, славный офицер будет.

– Уже не будет. Погиб на валу во время первой атаки. Я скомандовал отходить, перестроиться да снова ударить. А он решил всех прикрыть один, вместо роты. Ну и подняли его на штыки. Может быть, даже эти. – Земцов кивнул вслед полякам.

– Жаль. Храбрый мальчик.

– Что поделаешь, князь? Самые лучшие и погибают прежде других.

– Но мы-то с вами живы, Петр Артемьевич, – улыбнулся Мадатов.

Но Земцов продолжал смотреть так же сумрачно.

– Либо мы с вами, дорогой Валериан Григорьевич, и не лучшие. Либо…

Мадатов спокойно ждал, что же скажет старый знакомый.

– Либо нас приберегают, для чего-то особенного. – Генерал показал вверх. – Для чего же, пока и сообразить не могу. Ладно, князь, повоевали, надо и отдохнуть. Будем ждать армию…

IV

Генерал-лейтенант Ланжерон, командующий первым корпусом третьей Западной армии, вечером десятого ноября тысяча восемьсот двенадцатого года был мрачен почти до свирепости. Собрав командиров полков и дивизий своего корпуса, он объявил приказ командующего армией:

– Пехоте варить кашу, кавалерии выслать фуражиров по реке в обе стороны.

Ланской с Земцовым переглянулись. Гусар решился быть первым.

– Ваше превосходительство! Не слишком ли рано мы собираемся отдыхать? Кампания еще не закончена. Наполеон…

– Генерал-майор Ланской! Наше дело не обсуждать приказы, но выполнять! У нас здесь не военный совет. Я довожу до вашего сведения приказ его высокопревосходительства адмирала Чичагова. Командующий армией приказал войскам варить кашу и высылать фуражиров!

Последние слова граф произнес с особенным ударением и едва заметным командирам полков отвращением. Но Ланской не собирался сдаваться. Окриков начальства он боялся еще меньше, чем сабель и ядер противника.

– Ваше превосходительство! Разрешите напомнить, что моими охотниками захвачены бумаги коменданта города. Среди них ротмистр Новицкий отыскал письма князя Сулковского. Адъютант французского императора сообщает, что Наполеон собирается быть в Борисове четырнадцатого ноября.

– Пленные, взятые моими егерями, сообщают ту же самую дату, – поддержал Ланского Земцов.

Граф Ланжерон поиграл пальцами, словно проверяя, какое из его запястий сильнее, и только после паузы решился ответить:

– Адмирал считает эти сообщения ложными, призванными лишь ввести его в заблуждение.

Ланской взорвался.

– Если это и ложь, то она сыграет лишь в обратную сторону! Сегодня одиннадцатое. Уже, должно быть, двенадцатое. Кто поручится, что Наполеон завтра же не будет у этих предместий?

– Бонапарт всегда появляется там, где его не ждут, и когда не готовы к встрече, – добавил Земцов. – Мы до сих пор не знаем, где основные силы императора. На сколько отстал Кутузов? Что Витгенштейн? Что Удино? Куда направился маршал Виктор?

Остальные генералы, командиры дивизий, полков, через силу заставляли себя вслушиваться в непонятный им спор. Они были измотаны скорым маршем последней недели, сражением за Борисов, хотели лишь получить внятный приказ, передать его своим офицерам и отправиться спать. Может быть, выпить пару стаканчиков для крепости сна.

– Господа, вам бы командовать корпусами, армиями, но не полками. – Ланжерон холодно улыбался и говорил жестко, показывая, что более возражений уже не допустит. – По решению командующего граф Пален с небольшим отрядом двинется вперед именно с целью войти в контакт с неприятелем. Нам же отдан приказ осваиваться в захваченном городе. Варить кашу, искать продовольствие для людей и фураж для животных. Все устали, все валятся с ног.

Граф постучал кончиками пальцев по лежащим перед ним на столе бумагам.

– Я потрясен убылью в кавалерии. Лошади падают быстрее, чем погибают люди. Александрийцы пока еще держатся, остальные полки больше чем наполовину – пехота. А в этом качестве почти не боеспособны. Я говорю не о стойкости, не о храбрости, господа! – Ланжерон повысил голос, заставляя умолкнуть загудевших своих подчиненных. – Я имею в виду только лишь профессиональную выучку. Драгуны должны сражаться и пешими. Но что будут делать на земле улан или гусар, мне пока что неведомо… Итак, господа, вы слышали приказ – исполняйте! Генералы Ланской и Земцов, вас прошу задержаться…

В опустевшей комнате граф пригласил оставшихся командиров сесть к нему ближе.

– Господа, я полностью разделяю ваши опасения, но, увы, лишен возможности довести их до сведения адмирала Чичагова.

Ланжерон не стал рассказывать, как пару часов назад спорил с командующим, убеждая его отвести войска обратно за реку и подготовиться к встрече с французами. На все его доводы адмирал отвечал лишь одно: «У меня есть приказ императора…» Ланжерон доказывал, что невозможно из Петербурга видеть состояние дел на пути от Волыни к Березине, знать, что половина армии оставлена против австрийских и саксонских частей, что генерал Эртель не двинулся из Мозыря, оставив при себе пятнадцать тысяч драгун с мушкетерами, и послал лишь два батальона резервистов, совсем бесполезных в предстоящем им деле… Все, что могли ему сказать Ланской с Земцовым, он знал наперед и сам. Оттого-то был так раздражен возражениями.

– Петр Артемьич, люди твои кашу пусть варят, но попеременно. Один батальон оставишь прикрывать мост, два выдвинешь за город. Там речка, приток Березины, по ней дамба. Самое удобное место для неприятеля.

– У моста хотя бы пару флешей поставить, – сказал Земцов.

– Вот и займешься. Если времени хватит. А тебе, Николай Сергеевич, один эскадрон выслать с Паленом. Для связи. Один, как приказано, отправишь за фуражом. Остальные держи в кулаке, наготове. Чтобы в любой момент мог выдвинуть их, куда мне понадобится… Четырнадцатое, говорите? Это, стало быть, еще… уже послезавтра. Хорошо, если бы оно оказалось правдой. Тогда, может быть, хватит времени укрепиться…

Глава третья

I

В ночь на одиннадцатое ноября выпал снег и похолодало. Температура упала градусов на семь – восемь, и у речных берегов вырос припай, пока еще тонкий, с острыми краями, обращенными на течение. Березина еще не стала, но льдин заметно прибавилось, они сделались больше и тяжелее, их не так уже легко крутила струя, разве что умудрялась чуть повернуть и отжать в сторону.