Андрей примирился с гусарским корнетом, потому что этого хотели от него генерал Земцов и полковник Мадатов, командующий полком и бывший командир той самой роты седьмого егерского, которую вел сейчас Летошнев. Но, вспоминая сцену в усадебке, где наглые кавалеристы вытолкали взашей пятьдесят рядовых первой роты, он ощущал, что кровь приливает к щекам, вискам, как и несколько дней назад при виде наглого мальчишки в черном ментике, расшитом желтыми кручеными шнурами. Кажется, вспомнил он, они называются бранденбуры.

Летошнев решил, что при первой же возможности найдет корнета Замятнина и потребует от него наивысшего удовлетворения. Посмотрит: так ли уверенно держится этот гусар под пистолетом, как в седле своего жеребца? Так ли храбр этот мальчик, когда за его спиной не маячат еще два эскадрона?.. Про себя же Андрей решил, что больше никому не позволит сдвинуть его с занятой точки, ни командиру, ни офицеру соседней части, ни тем более неприятелю.

От этих мыслей ему даже сделалось если не жарко, то по крайней мере тепло. Колонна повернула, оставляя возвышенность справа, и подошвы сапог уже не стучали по наезженной десятками тысяч повозок дороге, а шаркали по траве, прибитой ноябрьским морозцем. Рано выпал первый снег в этом году, вспомнил Андрей, еще двенадцатого сентября вдруг забелела долина, по которой они выдвигались к Волыни, где их армию ждала третья западная генерала Тормасова. Тем вечером он помогал солдатам рыть землянки, накатывать крыши из срубленных в соседнем лесу стволов. Им с капитаном солдаты даже умудрились выложить какую-никакую, но печку, а сами согревались у громадных костров.

Он поймал глазом сигнал передних и сам поднял руку, предупреждая своих: «Стоять!» Люди остановились почти бесшумно, да кому там было теперь шуметь! В роте его теперь едва хватало рядовых на три взвода. Едва ли не половина выбыла, пока они шли с Дуная, брали Брест, Слоним, Минск. Кто убит, кто ранен, кто не выдержал напряженного, полуголодного марша. И полк теперь, даже вытянувшись узкой змеей, едва ли превосходил длиной один из своих батальонов, каким тот был в Яссах, в начале лета.

Справа, из-за холма, выдвинулась темная масса, четырнадцатый егерский тоже подошел к месту, назначенному ему диспозицией. Тридцать восьмого Андрей не увидел, но, как понимал, и не должен был. Тот шел много левее, скрываясь в лощине, прорезавшей поляну между лесом и укреплением. Овраг тянулся под углом к берегу и мог подвести атакующих почти к самому редуту. Командуй обороной тет-де-пона Летошнев, он оставил бы там секрет, но разведчики, он знал, доложили вчера, что путь совершенно свободен.

Шеренги впереди закачались снова, Андрей тоже махнул, показывая направление роте, и потащил шпагу из ножен. Уже быстро светлело, блекли сигнальные огни на брустверах, хорошо видны были часовые, что неспешно прохаживались, не то карауля, не то разминая ноги. Их тоже тревожил морозец, пожалуй, еще больше, чем неизвестность. Один повернулся, увидел подходящие колонны и – неожиданно вдруг сделал странное движение рукой, словно указывая русским верное направление. За кого он их принял, Летошнев уже не раздумывал, потому что передние убыстрили шаг, а через несколько саженей перешли просто на бег.

Тревожно закричали голоса на валу, застучали отдельные выстрелы.

– Вперед! – услышал Летошнев голос Земцова. – Быстрей, егеря, шибче!

И тут страшным огнем полыхнул весь бруствер ретраншемента, ближние фасы обоих редутов. Сотни ружей и четыре орудия залпом выкосили центр егерского полка. Весь ряд шедшей впереди роты, пять рядовых сбило с ног, расплющило одним ядром. Словно жидкая грязь ударила в лоб, щеки Андрея, поплыла в глаза, губы. Он провел по лицу рукой, и только взглянув на ладонь, понял, что это мозги человеческие, смешанные с кусками костей и кровью.

Желудок было поднялся к горлу, но Летошнева уже увлекло общее движение. Егеря подбегали к валу, ставили лестницы, карабкались по ступенькам и рядом: втыкали штыки в землю, подтягивались на стволах карабинов, утверждались носками, снова перехватывали ружья и так продвигались наверх. Кто-то часто пихал Андрея в ягодицы, кажется, головой, но поручик сам торопился вверх, подталкивал того, кто загородил ему путь. Потом этот неведомый кто-то свалился в сторону, выкинул правую руку, надеясь удержаться скрюченными пальцами хотя бы за поперечину, не удержался и так ничком, ногами вперед, заскользил вниз, в темень, пропадая вовсе из вида.

Андрей успел вскинуть шпагу, отбить штык, нацеленный в него сверху, сделал, приподнявшись на носки, выпад. На бруствере вскрикнули. Летошнев перескочил ступеньки и оказался уже на валу. Справа и слева бежали уже егеря, выставив вперед карабины. Неприятель отступал в обе стороны к редутам, сбегал вниз, торопясь к берегу, к мосту.

Пушка стояла на насыпи-барбете, выставив в амбразуру длинный, чугунный ствол. Два вражеских канонира свисали головами вниз с обода огромного колеса. Кто-то из расторопных унтеров сидел уже верхом на лафете и вколачивал в пальное отверстие запасенные заранее гвозди, выводя на всякий случай вражеское орудие вовсе из строя.

– Поручик! – услышал Летошнев голос Рогова, командира соседней роты. – Я вниз и к берегу. Вы же налево, к редуту, там тридцать восьмой с поляками крепко сцепился. Прикройте нас, чтобы не зашли с тылу.

Андрей быстро собрал своих, всех, кто остался, и повел по валу ретраншемента. Левый редут был, кажется, занят уже своими, егеря прыгали вниз, торопясь к мосту. Но вдруг у горжи, у дальнего входа в укрепление, пробили дробь барабаны и показались шеренги синих мундиров. Зеленые застыли растерянно и бросились вдруг наверх. Синие побежали следом.

– Первый взвод, огонь! – крикнул Летошнев. – Второй!..

Несколько синих упало, остальные уже взбирались на вал.

– Ваше благородие! Отходить надо! Задавят!

Стоявшие перед ним солдаты попятились, повернули, Андрей оказался первым. Несколько неприятельских солдат бежали на него, наставляя примкнутые штыки. Они казались огромными, раза в полтора выше среднего человека и примерно во столько же раз шире в плечах. Ноги поручика обмякли, он невольно попятился, опуская клинок к земле. Но тут же Андрей ощутил в желудке странно горячий комок, быстро разраставшийся, поднимавшийся выше, к сердцу. «Прикройте нас!» – вспомнил он голос Рогова.

Летошнев закричал, замахал шпагой, кинулся полякам навстречу. Сделал выпад, промахнулся и тут ощутил, как под ребра входит огромное, холодное, острое. Распялил рот и задохнулся от нестерпимой боли…

От того места, куда вывел александрийцев Ланской, Валериану хорошо было видно, что происходит у тет-де-пона. В правый редут егеря ворвались уже через час штурма и обосновались надежно. Но из левого нашу пехоту погнали перестроившиеся батальоны Домбровского. Сбили также и с вала. Теперь уже Земцов поворачивал смятые шеренги и вел их контратаку. Четырнадцатый и седьмой полки снова поднялись на стены и опять не смогли закрепиться. Валериан увидел, как зеленые второй раз скатываются с бруствера, и выругался с досады.

– Очнись, Мадатов! – окликнул его генерал. – Смотри, полковник, и нам работа досталась!

На опушке, далеко левее прибрежного луга, показались отдельные конные. С каждой секундой их прибывало все больше, они растягивались в шеренги, делились по эскадронам. Стала видна и пехота.

– Вот резерв, вот их мы и ждали. Правы твои охотники, Мадатов, ближе им было не выйти. А здесь мы их перекроем. Кто там, не видишь? Лень трубу доставать.

– Уланы! – коротко ответил Валериан, успев разглядеть синие флюгера на пиках.

– Отлично, господа! С богом! Эскадронные, пикинеров вперед!

С начала года гусарским полкам дали новое оружие – пики. Только без уланских лихих флюгеров, чуть покороче, полегче. Раздавали не всем, а только тем, кто отличался в первых шеренгах. Обращались с ними гусары не слишком умело, до фехтования дело не доходило, но при атаке цепь стальных наконечников могла устрашить конницу и поспорить со штыками пехоты.

Дело кончилось быстро и без особенной крови. Ланской построил свой полк уступом, сместив вторую линию влево, и когда поляки уже решили, что они сумели уйти от прямого удара черных гусар и могут атаковать русских с фланга, сами подставили незащищенный бок эскадронам Приовского.

Пехота же, увидев разгром своей кавалерии, не стала испытывать неверное военное счастье и втянулась назад в лес, на узкие сырые тропинки. Туда же отошли уланы, а гусары гнаться за противником нужным не посчитали. Ланской оставил два эскадрона прикрывать известные уже выходы, остальных же повел параллельно опушке, кратчайшим путем к дороге.

– Приовский! Мадатов! – позвал он батальонных. – Егеря пересиливают! Сейчас те побегут. Нам за ними по сухому и твердому, рысью, марш!..

III

За мостом Валериан подождал, пока подойдут все его эскадроны. Ему с Чернявским и его охотниками удалось прорваться на левый берег, в самом деле, повиснув на плечах бегущих поляков. Только свернув с настила, Фома с Тарашкевичем и еще пятеро тут же верхами съехали под последний пролет, атаковали саперов, напрасно ждавших команды поджигать и взрывать. Кто вывернулся из-под гусарской сабли, тех застрелили егеря, бежавшие двумя цепочками вдоль перил и целившие сверху на выбор.

Едва Мадатов успел собрать людей, как по мосту проскакал Ланской со знаменщиком, трубачом и конвоем.

– Веселее, князь, веселее! – крикнул он на ходу. – Город еще не наш!

Валериан наскоро указал концом сабли своим ротмистрам и майорам, куда же им двигаться, а сам с двумя эскадронами кинулся вслед бесшабашно понукающему коня Ланскому. Он постоянно вспоминал тот странный разговор на поминках по Кульневу, и ему казалось, что генерал будто бы, наскучив ожиданием, сам торопит неминуемую судьбу.

Они пронеслись по узким и кривым улочкам, нигде не встретив сопротивления. Мертвые валялись там, где настигли их сабля, штык или пуля, раненые пытались отползти к краю, подальше от копыт кавалерии. Местные жители с утра, должно быть, только услышав первые звуки боя, заперлись за глухими, высокими заборами, сколоченными из некрашеных, подгнивших, покосившихся досок.

Раза три повернув, гусары выскочили на городскую площадь. Дома здесь стояли уже в два этажа, и не только рубленые, но и каменные. В нескольких местах, где ударились в стену шальные пули, из-под треснувшей штукатурки краснел кирпич. Дальний угол площади замыкала церковная колокольня, у которой стояло сотни полторы солдат в синих мундирах. С тыла их защищала стена, а три фаса, твердо уперев ноги в землю, щетинились грозно штыками. Также с трех сторон их стесняли зеленые шеренги егерей, да еще эскадрон батальона Приовского держался чуть дальше, готовый, впрочем, в любой момент пустить в ход сабли.

– Ах, Анастасий Иванович, вот ведь хитер! – воскликнул восхищенно Ланской. – Не ринулся в давку к мосту, перешел реку повыше и, видишь, первый в городе.

– Там узко, – отозвался подъезжавший Приовский. – Глубоко, но коротко. Пока рубили, согрелись. К ночи обсушимся.

– Если противник позволит, – бросил Ланской и поехал к Земцову, углядев среди солдатских киверов генеральскую треуголку.

Петр Артемьевич приветствовал гусар и коротко объяснил, что происходит на площади.

– Когда Домбровский почувствовал, что мост уже не удержит, оставил один батальон прикрытием, остальную дивизию успел отвести. Из батальона тоже, видите, выжило не более половины. Егеря мои, ваши гусары выгнали их на открытое место, тут они стали. Можно, конечно, атаковать, но что людей терять без толку? Да и поляков жалко – упорно дрались, умело.

– Хорошо стоят, – протянул Ланской, оглядывая с коня поверх голов плотный строй неприятельских гренадер. – И конницу посылать особого смысла не вижу… Новицкий, может быть, ты с ними поговоришь? Предложи сдаться, обещай все, кроме оружия. Вдруг и поверят.

Ротмистр покачал головой.

– Поляку в форме русского офицера? Очень сомнительно. Не сделать бы, ваше превосходительство, хуже.

– Как знаешь, – равнодушно отозвался Ланской. – Но тогда с ними другие поговорят.