– Мой большой мальчик хорошо заботится обо мне. Я могу изменить настройки. Ускорить. Замедлить.

– Твой большой мальчик. – Из него вырвался еще один смешок. – Черт возьми. Это звучит так трогательно. – После паузы он продолжил: – Держу пари, он не такой большой, как я.

– Ты серьезно соревнуешься с секс-игрушкой? Размер не так важен.

– А у твоего большого мальчика тоже есть язык и руки? Может ли твой большой мальчик обхватить тебя сзади и шептать на ухо непристойности, пока…

– Прекрати! – Я шлепнула его по руке. Не то чтобы я была ханжой, однако он заставил меня задуматься о том, что он мог бы сделать со мной своим языком, руками и большим членом.

Я опустила взгляд на его промежность, и он рассмеялся.

– Ты ведь сейчас обдумываешь мои слова, не так ли?

– Нет. – Признаюсь, я не могла перестать думать о них, но ему не обязательно это знать. – Я просто хочу, чтобы мы стали друзьями. – Я даже не думала о том, чтобы использовать его, дабы добраться до Хейли. Это правда. Несмотря на его угрюмость, мне нравилось с ним общаться. – В моей жизни много лицемеров. И много потребителей. Людей, которым… просто что-то нужно от меня. Порой трудно понять, кому можно доверять. Но ты другой. Ты настоящий.

Он пустил Бунтарку на пастбище, закрыл ворота и повернулся ко мне. Солнце освещало его лицо, отчего глаза казались светлее, как мед.

– А как насчет тебя? Ты настоящая, Шайло?

– Не всегда, – призналась я. – Но прямо сейчас? С тобой? Да. Я настоящая Шайло.

Он с минуту изучал мое лицо, пытаясь отыскать правдивость моих слов. Умел ли он разбираться в людях так же хорошо, как и в лошадях? Он кивнул, словно уже составил свое мнение обо мне.

– Пойдем. Я познакомлю тебя с Дакотой.

Мы подошли к другому загону, поменьше, чем первые два, и в нем содержалась только одна лошадь. Я ничего не смыслила в лошадях, но эта не походила на остальных. Она выглядела подавленной. Грустной. Стояла у забора, опустив голову. Броуди хмыкнул, и та подняла голову, посмотрев на него.

– Почему Дакота одна?

– Она еще не готова присоединиться к остальным. С ней жестоко обращались.

– Что с ней случилось? – На этот раз я осталась за воротами, а Броуди зашел внутрь. Дакота медленно подошла к нему. Я оперлась локтями о верхушку забора и опустила подбородок на ладони.

– Ее нашли в стойле в метре навоза. Слабой. Истощенной. Неухоженной. – Он погладил лошадь по шее сильными, но нежными движениями. – Не знаю, что именно с ней случилось, но уж точно ничего хорошего.

– И что ты делаешь с такими лошадьми? – спросила я.

– Начинаю с нуля. Действую осторожно и не спеша. Нельзя торопиться, иначе все пойдет прахом. Сейчас я просто пытаюсь помочь ей выздороветь и привыкнуть к человеческому прикосновению. Провожу с ней время, разговариваю и глажу ее. За последние несколько месяцев она проделала большую работу.

Мы провели с Дакотой около двадцати минут, и все это время Броуди разговаривал с ней и гладил. Я могла бы наблюдать за ним весь день напролет. Я чувствовала спокойствие и умиротворение: теплое солнце согревало лицо, а мягкое покачивание хвоста Дакоты наводило на мысль, что это ее способ выразить признательность. Она верила, что Броуди будет к ней добр.

Этим лошадям чертовски повезло, что в их жизни появился Броуди. Несмотря на его ворчливость и порой грубость, в глубине души я знала, что он хороший человек. Я достаточно часто сталкивалась с плохими людьми, чтобы понимать разницу.

– Хотел бы я спасти их всех, – пробормотал он, когда присоединился ко мне у забора.

Я бы хотела того же.

– Крап тоже спасенный конь. Первый, кого я вывел из пастбища, – пояснил он, когда мы возвращались по тропинке к амбару.

– С голубым глазом?

– Да. Он попал ко мне несколько лет назад в очень плохом состоянии. Мы подозревали, что его били кнутом. Его владельцы неделями не снимали с него седла и привязывали его голову к стойлу. – Броуди с отвращением покачал головой.

– И посмотри на него сейчас. Ты дал ему хорошую жизнь.

– Это не всегда получается. Некоторые из них не могут оправиться. Но ты права, нет лучшего чувства в мире, когда у тебя получается реабилитировать их.

– У тебя талант, Ковбой.

Он взглянул на меня.

– У тебя тоже, Шай. У тебя тоже.

– Может, я напишу песню про тебя.

Он фыркнул.

– Рок-песню про ковбоя-засранца. Звучит как хит.

– У меня такое чувство, что у тебя много секретов.

– К счастью для меня, ты не пробудешь здесь достаточно долго, чтобы разгадать их все.

– Не стоит недооценивать мои экстрасенсорные способности. – Я толкнула его руку плечом. – К твоему сведению, сейчас я читаю твои мысли.

Мы остановились у амбара, и он повернулся ко мне: его взгляд скользнул по моему телу, прежде чем вернуться к лицу.

– Нет. Если бы ты читала мои мысли, то покраснела бы, как школьница.

– Сомневаюсь. Я не маленькая невинная девственница.

Броуди покрутил веревку в руке.

– Жаль, что ты завязала с мужчинами.

– Да. Очень.

– Ты голодна?

– Безумно.

Пикап Броуди подпрыгивал на изрытой колеями грунтовой дороге, проходившей через его владения. Солнечный свет лился сквозь лобовое стекло, а теплый ветерок развевал мои волосы. Я включила радиостанцию с ретро-музыкой, где Арета ^[18] пела о женщине, которая требовала уважения от своего мужчины. То, что мне самой следовало сделать много лет назад.

Я понятия не имела, куда он меня везет. Ранее мы готовили бутерброды на кухне в его фермерском домике с терракотовыми полами и дубовыми шкафчиками. Его дом удивил меня. Не знаю, что я ожидала увидеть – может, холостяцкую берлогу, – но он выглядел уютно: обшитые панелями стены, выкрашенные в белый цвет, плетеные коврики, разбросанные по широкому деревянному полу, и коричневая замшевая мебель в гостиной, которая выглядела потертой, но удобной.

Броуди собрал наш обед, прихватил бутылки с водой и затолкал меня в грузовик, заявив, что предпочитает есть на природе и хочет мне кое-что показать. Спустя несколько минут он припарковал грузовик под деревом и заглушил двигатель.

Мы сели в кузов, чтобы перекусить. Под нами расстилалась долина. Мы сидели близко, но не настолько, чтобы касаться друг друга.

– Что ты хотел мне показать? – спросила я после того, как съела половину своей порции индейки с ржаным хлебом по-швейцарски, а он почти расправился со вторым сэндвичем.

Я проследила за его пальцем, куда он указывал, и наклонилась вперед, прищуриваясь, чтобы лучше разглядеть.

– Подожди, – сказал он, после чего спрыгнул с багажника и вернулся через несколько секунд с биноклем. Я взяла его из его рук и поднесла к глазам, чтобы лучше рассмотреть лошадей. Там паслось около дюжины мустангов, а может, и больше. За ними поднимались облака пыли, когда те бежали. Они выглядели дикими и свободными.

– Боже, они прекрасны.

– Это точно, – тихо согласился он. – Живые легенды Америки.

Через несколько минут я опустила бинокль и положила рядом с собой, затем взяла вторую половину бутерброда и откусила кусочек. Теперь, когда я знала, что ищу, я могла наблюдать за ними без бинокля.

– Почему они не с другими лошадьми?

– Это дикие лошади. Мустанги. Я хотел, чтобы они могли свободно ходить по земле, но при этом иметь возможность заботиться о них. – Броуди откусил от зеленого яблока, пристально глядя на долину. – Если бы я мог, то спас бы сотни из них, но у меня нет столько угодий.

– Сколько тебе нужно? – Я завернула корочки хлеба в пищевую пленку, положила в бумажный пакет и, сорвав виноградинку с плодоножки, отправила ее в рот.

– Тысячи акров. Сейчас у меня восемьдесят. И сорок из них принадлежат им. У меня восемнадцать мустангов, и я не могу позволить себе больше. Ведь даже для них недостаточно земли. – Он доел яблоко и бросил огрызок в траву. – Так что этого никогда не случится.

– Никогда не знаешь наверняка. Иногда мечты сбываются.

– Ты живешь мечтой, Шай?

Я отвинтила крышку бутылки и сделала большой глоток прохладной воды, прежде чем ответить:

– Иногда моя жизнь кажется сном. Иногда кошмаром. Но именно о такой жизни я и мечтала. На сцене или в студии звукозаписи я чувствую себя как дома. Без музыки моя жизнь была бы лишена смысла.

Броуди изучал мое лицо.

– Почему ты здесь?

То, как он смотрел на меня, изучая мое лицо, словно мог распознать ложь, скажи я ее, заставило меня замолчать. В конце концов я ответила настолько правдиво, насколько могла:

– У меня есть свои причины, но они личные. И думаю… – Я выдохнула. – Я просто ищу немного спокойствия вдали от шторма.

Броуди кивнул, словно понимал и уважал мое решение.

– Хорошо.

– Что произошло с Риджем?

Он устало вздохнул.

– Мой семнадцатилетний брат делает все, чтобы его отчислили из школы. Я не собираюсь этого допустить. Мне просто нужно найти способ достучаться до него.

– Ему нравится работать с лошадьми?

– Нет. Неинтересно.

– Каким ты был в семнадцать?

Броуди рассмеялся, проведя рукой по лицу.

– Ходячим несчастьем. Бо́льшую часть времени я напивался, дрался и трахался с кем попало.

Почему-то меня это не удивило, но прямо сейчас он казался безмятежным, словно находился в мире с самим собой.

– А сейчас?

– Сейчас я стал старше, но не мудрее. А ты? Какой ты была в семнадцать?

– Ходячее несчастье прекрасно подойдет. Ма-Ма умерла за несколько месяцев до моего семнадцатилетия, и ее смерть опустошила меня. Мой брат Лэндри на три года старше, так что ему пришлось заботиться обо мне.

– У вас нет других родственников?

Я помотала головой.

– Мама умерла, когда я была маленькой. А отец ушел… после ее смерти, – закончила я. – Он просто взял и ушел, и больше мы не слышали о нем ничего. Пока наша группа не добилась успеха.

– Он нашел вас?

Я усмехнулась.

– Ага. Пришел к нам с целой слезливой историей о том, как его менеджер выжал из него деньги, а звукозаписывающий лейбл бросил его. Пытался выманить у нас деньги. Он никому не нужный кантри-певец. За последние пятнадцать лет у него не было ни одного хита. Думаю, он посчитал нас ответом на его молитвы, якобы мы могли помочь ему возродить карьеру. – Меня по-прежнему задевало то, что он интересовался не своими детьми, а их деньгами.

– Придурок. Надеюсь, вы вышвырнули его за дверь. Непутевые отцы не заслуживают внимания. Вы не обязаны быть ему преданы и давать деньги.

– Я знаю. Просто… Я хотела верить, что мы ему правда не безразличны, понимаешь? Что он не использовал нас. Но, не будь ему все равно, он не бросил бы нас. – Когда Лэндри было тринадцать, он сказал бабуле, что хочет сменить нашу фамилию на Леру – девичью фамилию мамы. Шесть месяцев спустя мы обратились к адвокату и законно сменили фамилию отца Холлоуэй на Леру, официально разорвав связь с Реттом Холлоуэем – человеком, который не хотел становиться отцом. – А что насчет твоих родителей? – спросила я Броуди. – Вы были близки?

– Они оба умерли. – Его голос звучал ровно.

– Мне жаль.

Он помотал головой.

– Не стоит. Тетя и дядя вырастили меня как родного. И у меня есть три двоюродных брата, которые мне как родные.

– А Ридж…

– Появился несколько месяцев назад. Я даже не знал о его существовании. Я не видел маму с тринадцати лет.

– Сколько тебе сейчас?

– В прошлом месяце исполнилось тридцать три. А тебе?

– Будет двадцать шесть в декабре.

Он кивнул и, прищурившись, посмотрел вдаль. Когда Броуди щурился от солнца, вокруг его глаз появлялись маленькие морщинки, которые я находила до смешного сексуальными.