Гараж. Автобиография семьи (страница 2)
Н.Б.: Мой автомобиль, появившийся много позже Шуриного, стоял не в гараже, а перед входом в высотную часть нашего дома – на стоянке под открытым небом. В будочке сидел охранник, который поднимал шлагбаум, пропуская во двор машины жильцов. Своему сменщику он всегда говорил: «Чисти как следует от снега место № 14. Наташенька иногда приезжает в туфельках». А звали этого охранника Феликс Дзержинский. Он был внуком Железного Феликса и жил в нашем доме. Теперь места в нашем гараже надо покупать. Шура купил. Его машина там и живёт.
«Коляски без детей – это наследственное»
М.Ш.: Все книги, вышедшие у папы и у меня, все передачи, снятые нами, созданы благодаря маме, которая вспоминает быль, а мы эту быль за ней записываем. Так что реальный автор всех произведений – моя мама.
Н.Б.: Насколько я создатель передач и книжек, не знаю, но то, что я создатель Миши, это точно.
А.Ш.: Она создатель книжек, она создатель Миши. А я опять ни при чём.
М.Ш.: Раз уж заговорили о моём появлении на свет, давайте тему передвижений на колёсах начнём с коляски. Расскажите историю фотографии, где вы умильно склонились над детской коляской. Этот трогательный снимок в папиных мемуарах иллюстрирует появление долгожданного ребёнка. В книге «Былое без дум» он подписан: «У меня родился сын!»
Н.Б.: В 1956 году я приехала в Киев проведать будущего мужа – Шура снимался там в картине «Она вас любит». Мы гуляли в парке, увидели пустую коляску, и кто-то сфотографировал, как мы к ней подошли.
А.Ш.: Коляска была не пустой, в ней лежала бутылка водки. Дело в том, что алкоголь запрещали проносить на съёмки. Тогда мы у какого-то аборигена одолжили коляску, положили в неё пол-литра и повезли к себе в гримёрную палатку, чтобы прекрасно посидеть. Для достоверности позвали Наталию Николаевну.
М.Ш.: Теперь понятно умиление, с которым папа смотрит на содержимое коляски. Там не ребёнок, родившийся через два года после этих событий, а пол-литра.
Н.Б.: У нас в семье коляски без детей – это, видимо, наследственное. Моя бабушка, Алевтина Михайловна Севастьянова, столбовая дворянка, стала революционеркой и участвовала в организации побега из заключения какого-то соратника. Она гуляла у стен тюрьмы с детской коляской, где вместо ребёнка лежала одежда, в которую он должен был переодеться. Не знаю, удалось ли покинуть тюрьму этому революционеру, но бабушка в ней оказалась – её поймали и посадили.
Портрет Алевтины Михайловны висит у нас на стене. Правда, не в прежней рамке. Одно время в нашем дачном поселке НИЛ («Наука. Искусство. Литература») орудовал вор. Охраны тогда не было, а зимой практически никто не жил. Нормальный вор разбил бы стекло и спокойно влез бы в дом, а этот был аккуратным: снимал штапики с оконных рам, стёкла же ставил на землю, чтобы хозяева потом могли вернуть их на место. Брал он только произведения искусства, поэтому мы прозвали его Антиквар. Портрет бабушки висел в красивой овальной деревянной рамке. Вор вынул фотографию, положил её на мою кровать, а рамку унёс. Еще он коллекционировал краны от самоваров. У нас украл два. Антиквара поймали, изъяли наворованное и велели пострадавшим приходить в милицию за своим добром. Все пошли, но заявления писать отказались. Я тоже пришла в милицию. Рамки от портрета я не нашла, а кранов там лежала целая куча – как определить, какие наши? Я не думала, что в милицию ходят со своим самоваром.
– Забирайте все! – сказали мне.
И я взяла. Потом целое лето к нам приходили дачники с самоварами подбирать к ним носики (многие оставались поужинать). И все равно с десяток не разобрали.
М.Ш.: От этой маминой бабушки, моей прабабушки, я получил один из главных уроков своей жизни. Когда крестьяне её родового воронежского имения подавали ей малину, она снимала очки и с удовольствием ела только что сорванные с куста ягоды. Останься она в очках, наверняка обнаружила бы какие-нибудь червоточинки, а то и самих червячков. И радость уже не та, когда ты полностью сконцентрирован на поиске изъянов. Всю жизнь я руководствуюсь этим принципом и, чуть что, «снимаю очки».
Н.Б.: А твоё рождение связано с другой ягодой. В августе 1958 года в Молдавии шли съёмки фильма «Атаман Кодр» с участием Шуры, а параллельно в Челябинске – гастроли Театра имени Ленинского комсомола, где он работал, и ему приходилось всё время летать. Я, на девятом месяце, ездила в Москве в аэропорт, когда у него была пересадка, чтобы хоть час побыть с ним. И вот как-то приезжаю, а Шура привез из Молдавии большой ящик черешни, которую я очень люблю. Мы сидели, ели, ему уже улетать, а в ящике еще много ягод и я не могу его поднять. Но не оставлять же его там! И я с животом, как этот ящик, просидела целый день одна в аэропорту, чтобы доесть черешню. А через неделю родился ты. Так что ты наполовину состоял из черешни.
М.Ш.: Вы мне вот что скажите: ведь многие известные люди родились в Москве в роддоме имени Грауэрмана…
А.Ш.: Да, Булат Окуджава, Андрей Миронов, Михаил Державин, Марк Захаров, я… Роддом стоял рядом с рестораном «Прага». Мы выбирали. Чтобы родиться и сразу отметить.
М.Ш.: Мама тоже там родилась. А почему я родился не в козырном роддоме, а где-то на выселках?
А.Ш.: Тебя как раз повезли в какой-то элитный.
М.Ш.: Ничего подобного. Меня еле с дачи довезли.
А.Ш.: Нет, ты родился в роддоме, где были новейшие средства. Вот тебе и результат.
М.Ш.: А я слышал версию, что в тот момент, когда я должен был родиться, роддом Грауэрмана закрыли на профилактику.
Н.Б.: Не на профилактику, а, как это тогда называли, на «помыв». Все роддома на две недели закрывают на санитарно-гигиеническую обработку. Когда Миша родился, Шура отправил моей подруге в Ленинград открытку со словами: «У Наташи вчера родился сын – чёрный и маленький, весит 3200, а как его зовут, ещё неизвестно».
М.Ш.: А вы ведь хотели девочку.
А.Ш.: Но сейчас же можно сделать из мужика бабу.
М.Ш.: Я не до такой степени готов идти вам навстречу…
Н.Б.: В 1958 году, когда Ван Клиберн в Москве победил на Международном конкурсе имени Чайковского, мне Шурина мама достала контрамарку в консерваторию на заключительный концерт. Зал был набит битком, люди стояли в проходах. Мне досталось место на ступенечке на самом верху. Миша сидел у меня в животе.
М.Ш.: Я слушал Клиберна?
Н.Б.: Да, ты был уже на подходе.
А.Ш.: Очевидно, ступенечка была настолько низкой, что Миша совершенно не увлекается фортепьянной музыкой.
М.Ш.: Я даже абсолютно лишён музыкального слуха.
А.Ш.: А вообще у нас архимузыкальная семья. Мой папа, дедушка Миши, был замечательный скрипач, я…
М.Ш.: Я поставил бы точку на дедушке.
А.Ш.: Я тоже замечательный скрипач. По поводу замечательных музыкантов. Сейчас эталон афористичности – Раневская. Она действительно была выдающейся дамой. Но не одна она. Немало людей тоже мыслили афористично и были очень остроумными. Например, Леонид Утёсов. Когда появился Эстрадный оркестр Эдди Рознера и вышел набриолиненный красавец с усиками в белом пиджаке, все обалдели: как это вдруг в Советском Союзе такое допустили? Будучи в гостях у Утёсова, я услышал от него:
– Эдди – это воплощение артистичности, замечательный музыкант.
– Говорят, он вторая труба мира, а первая кто? – спросил я.
– Ну, первых огромное количество!
Н.Б.: Когда Миша родился, нас поздравляли не только друзья и коллеги. Три поклонницы Шуры (ещё с театрального училища) пришли к нам и принесли в подарок цветы и серебряные рюмочки. У меня со многими Шуриными поклонницами были хорошие отношения. Мы перезванивались, муж приглашал их на спектакли. Всю жизнь после каждого спектакля Шура привозил полную машину букетов. Я считала: не страшны женщины, которые дарят цветы, страшны те, которым дарят.
А.Ш.: У меня была поклонница – дама с огромной рыжей халой. Она всегда сидела в первом ряду по центру. Мы с Олей Аросевой играли в спектакле о становлении колхозов в Прибалтике. Она прошептала мне: «Твоя на месте». В этом спектакле мы пели куплеты, и, когда оттанцевали и убежали за кулисы, поклонница одна нам аплодировала. Оля сказала: «Шквал». Дама всегда приходила с огромным букетом и мне его вручала. Хотя на этот спектакль никто цветов не приносил.
– Не берите эти букеты, – посоветовал мне как-то один артист.
– Почему? – удивился я.
– Они с кладбища.
Она собирала их на могилах.
Н.Б.: Миша, ты всюду рассказываешь, что для тебя Родина – не вся Россия с берёзками, а наша дача. Тебя на неё привезли, когда тебе было 10 дней, и вот прошло уже столько лет, а ты до сих пор с родителями на той же террасе, за тем же столом, на котором тебя, голенького, пеленали.
М.Ш.: Как только послушал Клиберна, практически сразу приехал на дачу.
А.Ш.: И стал слушать другого пианиста – Святослава Рихтера, который жил тут напротив.
Н.Б.: Как-то у нас на даче прохудилось любимое всеми кресло. Шура пошёл искать, чем бы его можно было привести в порядок. И где-то на помойке у дачи Рихтера обнаружил выброшенную кровать на пружинах. Он отвинтил пружины, принёс, всё сделал, и это кресло до сих пор стоит на веранде с пружинами из рихтеровской кровати.
М.Ш.: При сидении и вставании они звучат как Рахманинов.
А.Ш.: Я в поселке НИЛ пришлый. Я в нём всего-то 73 года.
Н.Б.: А я, как Миша, с рождения. Это дача моего дедушки, главного архитектора Москвы Владимира Семёнова. Здесь мы с Шурой и познакомились.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Когда я стал серьёзно ухаживать за своей будущей женой, а режиссёр Михаил Рапопорт за своей – Марией (Миррой) Кнушевицкой, мы в выходные ездили с дачи встречать их на станцию на автомобиле «Москвич-401». И поскольку он обычно сам не желал подавать бензин в двигатель, придумали особое устройство. Называлось – «карбюратор падающего потока». Мишка садился за руль, а я справа, и в протянутой в открытое окно руке держал ведро с бензином. В него был опущен шланг от клизмы, который был проведён в карбюратор. Так и ехали до самой станции.
Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни»Н.Б.: К вопросу о музыке. В одно дождливое лето, когда нашему Мише было шесть лет, а Андрюше, сыну Кнушевицкой и Рапопорта, четыре года, мы в отпуске томились на даче. Делать нечего, дети ноют. У нас был патефон, и мы почему-то, видимо под настроение, постоянно ставили пластинку с песней «Шаланды, полные кефали».
– Если поставите в десятый раз, – пригрозил Миша Рапопорт, – разобью.
Кто-то всё-таки не удержался, и Миша разбил пластинку на мелкие кусочки.
А.Ш.: Чтобы Мишка больше ничего на даче не разбивал, мы старались куда-нибудь уехать. В 21-й «Волге» был диван. Когда его откидывали, машина превращалась в спальню шестизвёздочного отеля. Мы ездили по молодости с Рапопортом и Кнушевицкой и спали ночью на трассе вшестером – четверо взрослых и двое детей.
М.Ш.: У меня другие воспоминания об этом диване.
Из бардачка Михаила Ширвиндта
Мы поехали отдыхать с семьёй Рапопортов. Эта семья, как и мои родители, – продукт дачного романа. Только, в отличие от моего пришлого папы, они самые что ни на есть НИЛьские аборигены. Их дачи стояли напротив друг друга. Михаил Рапопорт, театральный режиссёр, был сыном Иосифа Матвеевича Рапопорта, знаменитого актёра, режиссёра, педагога. Мирра Кнушевицкая, актриса Театра имени Моссовета, – дочка оперной певицы Наталии Дмитриевны Шпиллер и виолончелиста Святослава Николаевича Кнушевицкого. Естественно, что такая духовная и территориальная близость не могла не породить моего товарища Андрея Рапопорта – известного актёра театра и кино.