– Я же никому не доверяю, – горько сказал Булатов. – Особенно бабам. От баб после развода вообще ничего хорошего не жду. Ты не считаешься, ты же помощница…

Не баба, мысленно добавила я, и тоже горько стало. Мне хотелось быть красивой, только не умела, не находила храбрости в себе. Особенно с Булатовым. Страшненькой быть проще.

– Потише пожалуйста, попросила я. – У меня сын спит.

– Сын, – улыбнулся пьяно Булатов. – У меня тоже сын есть. Только это засекреченная информация. Мне нужно с кем-то об этом поговорить, а ты это уже почти я. Тебе можно верить.

Я посмотрела на босса. Два года я решала все его вопросы и не подозревала даже о наличии у него ребёнка. Что разведен был, знала, но ребёнок…

– Жена была беременна на момент развода, – продолжил он. – Грязно мы разводились… она решила отомстить и заодно подзаработать. Знала, что ребёнка не брошу. Звонила, издевалась, говорила, что никогда не найду их. Требовала денег. Я давал… чтобы не навредила ребёнку. Я бы все деньги отдал взамен, но ей нравилось, что я страдаю.

– Я не знала, – растерянно произнесла я.

– Никто не знает, – отмахнулся Булатов. – Господи, Дарья, твоим кофе можно дырки в людях прожигать.

Я не обиделась – во мне горело сочувствие. Теперь я знала, каково иметь ребёнка. И мне страшно представить, каково его лишиться. Не хочу об этом думать. Я никогда не видела своего босса таким уязвимым. Он всегда был так равнодушен ко всему…

– Вы его найдёте, – ободряюще сказала я. – А ваша жена не обидит ребёнка, она же мать. Она его любит.

– Эта никого не любит, – покачал головой Булатов. – И да, я найду своего сына. Она ввезла его в Россию почти девять месяцев назад, представляешь? По левым документам. Как девочку ввезла… Элла Стивен он, черт. Кто бы стал подозревать что Элла Стивенсон, которой едва больше года, мой сын? Да никто… она пробыла в России две недели. А потом уехала без ребёнка. Что это значит, Дарья?

– Что?

– Что он в России, Дарья.

Вскинул резким движением опущенную до этого голову, посмотрел прямо мне в глаза. Его глаза – тёмные. Подбородок и щеки заросли тёмной щетиной. Скулы обозначились резче – похудел. Алкоголем пахнет, но он не выглядит пьяным. Просто сильно-сильно уставшим. И я так сопереживаю его горю, что в первый раз смотрю на него не как на авторитарного босса, а как на человека, который не может управлять всем. Мне просто по-человечески его жаль. И желания совсем странные. Хочется опуститься рядом с ним на пол, прижать к своей груди его заросшую голову – Рита так и не записала его к барберу, прижать и гладить по волосам. Может даже поцеловать в макушку. И плакать, потому что страшно за маленького мальчика, который один где-то в такой необъятной России. Как давно я плакала в объятиях мужчины? Вечность назад.

– Вы найдёте его, – говорю, и конечно же не делаю ничего из того, о чем мечтала.

– Да, – тихо говорит Булатов. – Да.

Свет горит только на кухне, мы сидим в тёмной прихожей, я на табуретке, Булатов на полу. И я вдруг понимаю, что так близки мы никогда не были, и никогда не будем.

Дверь моей спальни открывается тихо. В проёме стоит Сенька. Маленький и серьёзный. Смотрит на меня, как всегда, молча и выжидающе.

– Он боится пьяных, – тихо говорю я. – Карим Амирович, вам лучше уйти.

– Без проблем, – отвечает Булатов. Тяжело поднимается на ноги, все же поворачивается к Сеньке. – У меня тоже пацан есть. Сын. Вот найду его, дружить будете…

Дверь за ним закрывается и мы с Сенькой остаёмся в полной тишине, которая больше не кажется уютной.

Глава 11. Карим

Мне кажется, я разучился спать. Тратить время на сон было просто грешно. Карина приехала в Россию с ребёнком, а уехала без него. Мой сын где-то здесь. В Европу я не поехал, какая Европа, если сын где-то здесь. Огорчало только то, что Россия огромная. И пугала неизвестность. Что с моим сыном? Жив ли? Здоров? Не в опасности ли он сейчас? Столько вопросов, все, как один страшные, ни на один нет ответа.

– Я думаю она не могла его просто оставить, – говорил я Захару, главе своей службы безопасности. – Она кому-то его отдала. Да, я уверен, что она не питала к ребёнку материнской любви, но сын это ключ к моим деньгам. Такой ключик она бы не выбросила. Думаю, она его спрятала.

Захар кивал. Мы перерыли всех. Она не стала бы оставлять столь ценное вложение денег, как мой сын незнакомым людям. Значит это кто-то знакомый. Близкий, кому она доверяла.

Ромашка, который просидел у нас две недели отъелся и даже приобрёл цветущий вид, оторванный от алкоголя и разгульного образа жизни. Не портили картину даже заживающие синяки. Он принёс мне главную информацию, о том что сын в России, но больше ничего.

– Да вы же знаете её, – мрачно говорил он. – Закрытая. Приятелей куча, по-настоящему не дружила ни с кем. И никто не знал, какая она на самом деле.

Он был прав. Я тоже купился на её закрытость и молчаливость – именно такая жена нужна была, казалось. Спокойная, уравновешенная… а я просто не знал, что пряталось под её маской.

Мы десятки раз перетряхнули всю её биографию. Сотни "друзей" и знакомых. Никто не знал Карину по-настоящему и не видел в последние годы, а использовали мы все, от давления до детектора лжи. Поиски встали.

Тогда я поехал к её родителям. Жили они в провинциальном городке, не так далеко. Знакомство с ними тоже сыграло свою роль при выборе жены. Мусульманская семья. Красивый опрятный домик. Цветущий сад за окнами. Пожилые супруги, которые стали бы идеальными бабушкой и дедушкой, я буквально видел, как по их саду бегает, заливаясь смехом, ребёнок. Только не срослось ничего.

– Я больше двух лет её не видела, – покачала головой мать Карины. – Не могу помочь вам в её поисках.

Они винили меня в пропаже дочери. Ещё бы, молодой олигарх сгнобил их деточку и наверняка издевался. Именно поэтому она и сбежала – спасала свою жизнь.

Но воспитание и правила приличия делали свое дело. Меня встретили почти гостеприимно. Закипал на плите чайник, на столе покрытом белоснежной скатертью уже стоят приборы и многочисленные угощения. Визит сюда мне ничего не даст, с горечью понимаю я.

– Резеда, – прошу я. – Кто знает вашу дочь лучше вас? Я не причиню ей зла.

– Не знаю, – снова качает головой она.

Её волосы закрыты платком. Но семья давно обрусевшая, как впрочем и моя, поэтому платок лишь дань традициям. Мать моей бывшей жены не глядя на меня разливает чай. И я вдруг решаюсь сказать то, что знают лишь единицы.

– Она родила. Сына. Чуть больше двух лет назад. Мне сказала, когда ребёнку уже три месяца было. Пряталась, шантажировала меня ребёнком, таскала его за собой по всему миру. А потом устала от него. Привезла в Россию и здесь оставила. С кем? Мы проверили всех. А мальчик может быть в опасности, ему всего два года, чуть больше.

Я кладу на белоснежную скатерть фотографию. Ту самую, единственную. На ней сыну два месяца, он смешной и серьезный одновременно. Резеда берет фотографию и руки её трясутся от волнения. Карина её единственная дочь. Других внуков может и не быть. Она долго смотрит на фото, затем закрывает глаза, шепчет что-то одними губами, возможно, молитву, и медленно поглаживает пальцами изображение ребёнка.

– Ничего мне не сказала, – горько заключает она. – Никогда не говорила, а ведь идеальная дочка…

Да, я тоже думал, что идеальная. Всем свойственно ошибаться.

– Подумайте, – немного давлю я.

– Она же молчит, – улыбается грустно Резеда. – Сама милая, а лишнего слова не вытянешь. Но знаете… сейчас я подумала. Она два года жила в общежитии, пока мы с мужем не смогли ей квартиру купить, пока училась. И на первом курсе она привезла на зимние каникулы сюда девочку. Та нам не понравилась. Развязная. Мы наших детей так не растим. Курила. Смеялась так, что стекла дрожали. Пила… Мы на людях отчитывать дочь не стали, но наедине сказали, чтобы больше не дружила. Дочь была послушной, и перестала. А потом ту девочку вовсе отчислили и история забылась.

– Вы помните, как её зовут? – с дрожью спросил я.

С дрожью, потому что всех университетских знакомых тоже давно опросили. Резеда встала и пошла в комнату дочери. В ней все было, как и раньше – невозможно перестать любить своего ребёнка, даже если он разочаровал. Ни одной пылинки на поверхностях, на стенах постеры с популярными певцами и актёрами той поры. В шкафу, коробка. В ней школьные фотографии, которым не нашлось места в альбомах и прочая ерунда. Ищет Резеда долго, я жду. Наконец фотография находится.

На ней Карина и светловолосая девушка. Незнакомка заразительно смеётся. Юбка на ней непозволительно коротка – понимаю возмущение Резеды. На обратной стороне фото аккуратным почерком написано – Карина и Таисия, новый две тысячи двенадцатый год. Беру фото. Таисия редкое имя и девушка отыщется быстро.

Фото я забрал с собой. В университетской архивах Таисия нашлась быстро. Она и правда вылетела в первую же сессию, просто не пришла на половину зачётов и пересдавать их не захотела. Училась она на другом факультете и на первый взгляд их с моей бывшей женой ничего не связывало.

– Не надо слишком надеяться, – попросил Дамир. – Уже столько следов были ложными.

Но мне казалось, что сейчас мы на верном пути. Ещё четыре дня ушло на то, чтобы найти местонахождение девушки. Она выписалась с прежнего места жительства уже давно, по месту последней прописки не жила, затем нашлась. В областном провинциальном центре, далековато забралась. Я вылетел той же ночью, с парой человек охраны.

Ночь была чертовски долгой. Самолёт трясло и мотало из стороны в сторону, выйдя из него вместо привычной для нас слякоти мы обнаружили целую метель. Здесь было гораздо холоднее. Но меня распирало изнутри огнём желание найти своего сына. И казалось – уже близко.

Таисия жила в частном доме на окраине. Только дом был несравним с аккуратным домиком Резеды, там каждая деталь была выполнена с любовью и к своей семье, и к своему жилью. Здесь серый забор покосился. Через прорехи в нем видно заснеженный двор. В огороде торчат кочаны неубранной капусты, такие же почерневшие, как и все вокруг, но украшенные снежными шапочками. Тощий пёс прикованный цепью к будке при видя нас поднял голову, но ему не хватило сил и желания лаять. Вокруг будки был чёрный круг земли – ровно по длине цепи.

Одно из окон дома было заколочено, в остальных можно было разглядеть занавески. Только то, что несчастный пёс ещё жив говорило о том, что дом, скорее всего, обитаем.

Мы вошли через незапертую калитку. Сам дом закрыт, впрочем с замком Игорь, один из моих сопровождающих, справился быстро. Дверной косяк тоже был чуть покосившимся и низким, пришлось нагнуться. Внутри пахнет сигаретным дымом и алкоголем. И никого. Бардак. В большой комнате расстелен диван, на нем скомканные грязные простыни. Рядом на стуле пепельница полная окурков. Давно не мытые окна с трудом пропускали свет. На кухне на плите, покрытой коростой засохшего жира, кастрюля с макаронами. На столе хлеб, ещё не зачерствевший.

– Значит скоро придёт, – резюмирует Игорь. – Подождём.

Ждать внутри невыносимо. Меня коробит от мысли, что мой сын, возможно, был вынужден жить здесь. И дело не в нищете. Я видел бедных людей, которые жили достойной жизнью. Дело в этой грязи, в неуважении к себе и своему дому… на моих глазах по стене пробежал таракан. Это было ужасно.

– В машине подождём, – бросил я. Прошли мимо замученного пса, к припаркованной в стороне от дома арендованной машине. Пёс проводил нас печальным взглядом. Я повернулся к охране, – Игорь, сбегай в магазин, купи собаке пожрать.

Ждали мы два часа. Казалось бы, ерунда, по сравнению с двумя годами, но все равно – слишком долго. Периодически выходил курить. Машину мы припарковали за углом, чтобы не спугнуть нашу Таисию нечаянно, по этой же причине не опрашивали пока соседей, которых впрочем, не было видно.