Драма на трех страницах (страница 20)
– Тебе осталось жить пятьдесят девять минут. Ты всё ещё хочешь быть хорошим для других?
– Да пошёл ты! – беззлобно выругался Павел.
Собеседник сдержанно поржал:
– Короче, звони если что. И ещё. Знаешь, Катька просила сказать ей, если ты выйдешь на связь. Это ваши дела, конечно.
Но мы с ней в одном дворе выросли, она мне не как сестра, но почти родственник. Понимаешь?
– Раз ты обещал – так скажи. Не сильно-то я и прячусь. Как Петька?
– Скучает.
– Блин, зачем я спросил? Ладно, пока.
– Ну, бывай.
***
Пятьдесят семь минут.
Была жизнь, да почти вся и вышла. Не так важно то, что было. Что осталось?
Павел прислушался к себе. Пустота? Не-е-ет, что-то есть. Медленно, называя чувства и мысли, он пошёл в глубину. «Всё, что я могу наблюдать – это не я. И кто же тут я?»
Сорок минут.
Двадцать.
Десять.
О! А это что-то новенькое! Странное чувство копится внутри.
Неизрасходованная нежность, а она продукт скоропортящийся. Если никому не отдать – она протухнет. И тогда – хочешь, не хочешь, а с кем-нибудь поделишься. Не носить же в себе эту дрянь.
«Сделай мне кораблик!» – просит Петька и смотрит так… Своих детей у Павла не было, а у Екатерины уже был сын, когда они начали встречаться. Этот кроха сразу принял его в семью: показал ему свои игрушки и подарил самую любимую из них. Вёл себя, так, как если бы они жили вместе всю жизнь.
Новый папа заботился, как мог, терпеливо отвечал на все «почемучки». Ходили на рыбалку вместе. Ничего не поймали, но время провели замечательно. Возил Петьку на плечах, смеялись.
Потому Павел и не ушёл, а сбежал. Испугался, что этот раз – последний.
Жаль, кстати, что кораблик так и не сделал.
Ноль минут.
***
Она пришла незаметно. Тихо села на корму соседней лодки. Завернулась в ворот пальто, отгородилась сумкой от реки и тоже стала смотреть на воду. Плотная тишина медленно опускалась вместе с сумерками на вечерний пейзаж. Штиль между днём и ночью. Спустя какое-то время женщина заёрзала и решилась начать разговор:
– Ну что, как поживаешь?
Павел повёл плечами, выпрямился, кинул на неё взгляд и снова повернулся к реке:
– Всё нормально. Работа есть. Питаюсь хорошо.
Она зябко потёрла ладони, осмотрела себя, будто не зная, куда деть руки, и засунула их в карманы пальто, от чего стала походить на нахохлившуюся птицу. Где-то вдалеке раздался протяжный пароходный гудок. Неожиданный порыв ветра сбил несколько листьев с берёзы, бросил их в воду и взлохматил прядь на голове женщины. Она поправила волосы. Её лицо выражало спокойствие и отрешённость, но носки сапог подёргивались:
– Петька спрашивал про тебя.
Павел вздохнул, потёр колени. Выдержал паузу и спросил, повернувшись вполоборота:
– И что ты сказала?
Екатерина подобрала ноги под себя. Глубже засунула руки в карманы, вжала голову в ворот пальто и уставилась в одну точку. Казалось, её увлекает качающийся на волнах буёк. Едва заметно вздохнула и ответила:
– Что скоро приедешь.
Сейчас самое время, когда должны зажечься огни на буйках.
– Спасибо, – ответил он, переведя взгляд от реки на песок под ботинками, опёршись локтями на расставленные ноги.
На буях сработала автоматика. На красных бочкообразных загорелись красные огоньки, на белых конусообразных – зелёные.
***
Павел замолчал, пережидая, как с воем и свистом за окном пролетает встречный.
– Спасибо, друг! Обожаю вагонные истории. Бренди будешь? – спросил попутчик.
Он вытащил пальцем чаинку из стакана в подстаканнике и незаметно стряхнул её щелчком на пол.
– Нет. Разочаровался в алкоголе, – отказался Павел
– На что-то посерьёзнее перешёл?
– Ага. Окситоцин, адреналин, и что ещё, по мелочи… дофамин там.
– Чего? – с улыбкой переспросил собеседник, наливая себе под столом боковушки плацкарта.
– Плотно сижу на гормонах, которые вырабатывает организм, – улыбнулся в ответ бывший бакенщик.
– Ни хрена не понятно, но ты крут. Ладно, умник, за тебя! – Он чокнулся стаканом об подставленный Павлом кулак.
– Давай.
***
Водитель снял с лобового стекла табличку с пунктом назначения и выжидающе посмотрел на пассажира, который копался в сумке.
– Конечная!
Павел махнул ему рукой, застегнул молнию и вышел в вечернюю прохладу, держа что-то за спиной. Автобус зашипел, хлопнул дверями, с перегазовками развернулся и, поднимая клубы пыли, исчез за поворотом.
Окна Петькиной комнаты выходили на остановку. Он уже не бегал встречать автобусы, но всегда смотрел на выходящих пассажиров, прижавшись носом к стеклу. Как и сейчас.
В оседающих облаках пыли он увидел знакомый силуэт, с перекинутой через плечо сумкой.
– Папа приехал!!! – заорал Петька дурным голосом и пулей вылетел в подъезд.
– Кто приехал? Ты куда? Куртку надень! – вслед ему крикнула мама, но тот был уже на улице.
Не снижая скорости, Петька с разбегу врезался Павлу в живот и сжал в объятьях. Постоял так какое-то время, а потом поднял влажные глаза и спросил:
– Где ты был?
– Сидел на берегу реки, смотрел на проплывающие мимо кораблики.
– Зачем?
– Выбирал самый лучший, чтобы сделать тебе такой же. Вот, держи. – Он протянул сыну свою поделку.
– Какой красивый!.. – Счастливая улыбка засветилась на всю улицу. – Спасибо!
«Может, ради этого и стоит жить» – подумал Павел, а вслух сказал:
– Его можно запускать. Я проверял.
– Пойдём маме покажем! – радостно запрыгал Петька.
– Веди, – улыбнулся Павел.
Взявшись за руки, они пошли к дому.
Евгения Кибе. ЖИГОЛО
Я стою, облокотившись о стену в душевой. Горячая вода струится по телу, проникая через кожу в мышцы, добираясь до костей.
Клубы пара, которые окутывают меня и каждый сантиметр пространства, дарят ощущение того, что я среди облаков.
Сколько уже так стою? Минут десять. А может и дольше. Не знаю точно. Сбился со счета. Но надо выходить. Знаю, что когда вытру свои рельефные мышцы, которые так нравятся моим клиенткам, полотенцем, напялю на себя трусы и часы, лежащие в обнимку на тумбочке под раковиной, выйду, то увижу обычную картину. На кровати номера одного из самых дорогих отелей города будет лежать потрепанная жизнью, пожеванная женщина, которая заплатила мне за то, чтобы я любил ее час-два-три. На сколько хватит денег, которые она либо заработала сама, либо сняла с общего с мужем счета, сказав, что ей нужна новая шубка.
Мне нужно будет ей улыбнуться, поцеловать, сказать, что мне безумно все понравилось и хочу снова увидеть мою королеву, впрыгну в джинсы и обтягивающую футболку и уйду.
Меня уже начинает подташнивать от предвкушения.
Мне бы очень хотелось начать жить так, как я хотел бы. Мой медицинский диплом покоится уже несколько лет на полочке в квартире, которую за эти самые годы я смог себе купить, благодаря престарелым джульеттам. Я образован, умен, обходителен. И да, красив. Но я не могу вернутся туда, откуда убежал.
Нет, от себя я не убегу. Это мне и так известно. Но я стараюсь убежать от прошлого, от тех мыслей, чувств, воспоминаний, которые караулят тогда, когда остаюсь один, когда начинаю просто думать.
Полотенце уже отброшено в сторону. Я открываю дверь и вижу ухоженную даму за полтос, развалившуюся, как Даная на двухметровой кровати.
– Аполлон, когда мы снова встретимся? – жеманно говорит она, облизывая свои, накачанные каким-то гелем, губы.
– Солнышко, – садясь на краешек кровати, отвечаю ей, – скоро. Через пару дней.
Я улыбаюсь самой очаровательной из тех дежурных улыбок, которые всегда в запасе.
– Ну милый, давай завтра. Твоя Нанни очень хочет снова тебя увидеть.
Этот скрипучий голос, которым она канючит, вымораживает.
Но надо держаться, так как уже вижу на прикроватной тумбочке котлету денег. Наклоняюсь к ней, целую в натянутую после каких-то процедур щеку, томно вздыхая.
– Нет, конфетка моя, не могу. Дела.
Она деланно хмурит перманентные брови. А я улыбаюсь, демонстрируя кубики пресса перед тем, как натяну на себя футболку.
Отправляю ей воздушный поцелуй и убегаю, не забыв прихватить то, что только что заработал.
На улице уже вечер. Август. Как я люблю конец августа.
И ненавижу одновременно. В то самое время я потерял ее. И себя.
С Настей мы учились вместе на одном курсе. Вместе поступили в ординатуру и как-то так незаметно начали встречаться.
Я не понимал тогда, что такое настоящая любовь. Мне казалось, что мы друг друга удовлетворяем и этого достаточно. А Настя верила, что между нами не просто физиология.
Не знаю, что было бы между нами сейчас. Возможно, мы были бы счастливы, у нас были бы дети, трешка на окраине Питера, собака, а может быть мы были бы счастливы с кем-то другим.
Но получилось то, что получилось.
Я закрутил со студенткой, которая проходила у нас на отделении практику. Мне было плевать, что чувствует Настя.
Она проглотила это все. Мне казалось, что между нами все так же, как и всегда. Потом я бросил ту студентку и начал встречаться с какой-то соской из клуба. Она была глупа, опытна и очень молода. Дальше шли ещё бесконечной вереницей разнокалиберные девицы, возрастные пациентки, набивавшие мои непрозрачные карманы халата шуршащими «спасибо» за то, что иногда имел их на столе или подоконнике своего кабинета. В промежутке между этими курицами мы с Настей успели закончить ординатуру, нас оставили на том же отделении, где мы и обучались последние два года. Мне казалось, что все замечательно. Не жизнь, а мечта. Работа, постоянная девушка, много других развлечений.
Но все как-то завершилось очень странным образом. Настя ко мне подошла как-то утром до суток и показала тест с двумя полосками:
– Олег, я беременна.
Я помню, что держал этот тест в руках и не мог понять, зачем она мне отдает этот обоссанный индикатор ХГЧ.
– И? – только и смог проговорить.
Настя посмотрела на меня хмуро и проговорила:
– Я так и думала. Ты вообще понимаешь, что ты делаешь со своей жизнью? С моей? Ты меня не любишь, но не отпускаешь и держишь при себе, как домашнее растение. Иногда поливаешь своим вниманием, иногда кидаешь подкормку. Я так хотела, чтобы ты меня отпустил, но теперь… Теперь я к тебе буду привязана.
Я усмехнулся.
– Ну так не привязывайся. Мне этот биоматериал не нужен. Делай, что хочешь.
Это последний раз, когда я видел ее живой. Через полчаса её тело нашли под окнами нашей больницы. Она вышла из окна.
Ни записки, ни звонка… Ничего. Это был август. Конец августа. Было так же тепло, так же пахло пылью и травой.
Первые несколько дней после этого я жил обычной жизнью. Работал, гулял, спал с девицами. А потом, когда ее гроб опускали в землю, понял, что потерял не любовницу, коллегу, бывшую однокурсницу, а нечто большее. Я потерял семью.
Она лежала там, под деревянной крышкой гроба с нашим ребенком, которого я тогда обозвал биоматериалом. Она забрала его с собой, чтобы там, на небесах смотреть на меня, держа малыша на руках.
Я не смог уйти с кладбища до утра следующего дня. Я лежал на теплой земле, мягкой, потому что ее только-только накидали на новое пристанище моей семьи. Плакать не получалось. Понимал, что не достоин этого. Пусть эти слезы жгут меня внутри. Пусть.
Я заслужил.
Работать не смог больше ни в больнице, ни в медицине. Пытался поменять направление, но белый халат и запах лекарств, эхо больничных коридоров напоминали мне ее. Первые несколько месяцев мне мерещилась Настя везде. Её смех, голос.
Потом я стал искать кого-то, кто напомнил бы мне её по запаху, объятиям, поцелуям. Но это было бесполезно. Второй такой нет и никогда не будет.
И вот, когда я просидел на шее родителей в жесточайшей депрессии год, понял, что надо что-то делать.