Наверное, обижался, что раньше она не уделяла ему внимания. Нужно приготовить вкусный ужин и нарядиться во что-нибудь соблазнительное. Тут она увидела себя в зеркале примерочной и поморщилась. Оранжевая кофта, фу! Какая безвкусица! Катька совсем не соображает?

Она переоделась обратно и решительно дернула занавеску. Надо поискать что-нибудь такое, чтобы Пашке понравилось.

– Как у вас с Пашей? Разобрались? Ты толком не рассказала.

Осторожный Катин вопрос отвлек Людмилу от разглядывания вышивки на лифчике. Странно, что она интересуется. Какое ей дело до Пашки? Наверняка сама положила на него глаз. Он парень ладный, высокий, симпатичный.

– Он собирается сделать мне предложение! – Людмила стянула с витрины несколько пар лифчиков и двинулась к примерочным.

– Он мой!

– Люська, подожди! – Катька поймала ее за рукав. – Ты с ним говорила? С чего ты это взяла?

Людмила резко остановилась. Ей совсем разонравились Катькины вопросы. Складывалось впечатление, что она знает что-то такое, чего не знает Людмила.

– Почему ты лезешь не в свое дело? – Людмила вглядывалась ей в лицо, пытаясь понять, что та скрывает. – Ты ничего о Павлике не знаешь.

– Я просто хочу помочь.

Катька выглядела растерянно, но, скорее всего, притворялась. Наверняка они с Пашкой разговаривали.

– Что ты ему наплела, стерва, а? – Люда шагнула, прижав Катьку к стеллажу с футболками.

Та растерянно открыла рот. Какая отличная актерская игра!

– Думаешь, он тебя выберет? Такую бесцветную толстую моль, как ты, не выберет никто!

Катька оторопела, распахнув глаза, а Люда швырнула лифчики на пол и ринулась на выход. Не до лифчиков, когда все бабы мира хотят отнять у нее самое дорогое и любимое. Надо просто объяснить Пашке, как сильно она его любит. Он поймёт.

***

Со спущенными колесами машины не ездят. Людмила спрятала шило в карман и отошла в тень недалеко от парковки бизнес-центра. Пашка не сможет уехать, и тогда они поговорят.

Вскоре он вышел и неспешно направился к машине, играя ключами.

– Пашечка, – Людмила шагнула вперед, улыбнулась и протянула к нему руки, – любимый.

Он резко застыл. Вид у него был недовольный и даже немного злой. Конечно, ведь накопилось столько невысказанного.

– Хватит меня караулить! Ничего не выходит, неужели не видишь?

– Пашечка, любимый, позволь загладить вину. – Людмила не хотела ругаться, она хотела, чтобы Паша был с ней. – Давай я приготовлю ужин. Приходи сегодня ко мне. Родители на даче, никто не помешает.

– Ты в своем уме? После всего, что ты устраивала – истерики, драки в барах, ругань перед друзьями – думаешь, я приду к тебе ужинать? Когда ты уже поймешь, что у нас с тобой всё кончено!

– Возможно, я погорячилась. – Людмила не понимала, почему ей надо извиняться за то, что она охраняла их с Пашей отношения, но раз ему нужны извинения, она готова. – Немного переборщила, но…

– Немного? – Паша ухмыльнулся. Ей не нравилась его улыбка. Слишком злая. Почему он злится? – Немного перебарщивают, когда съедают две порции вместо одной, а ты совсем рехнулась. Да иди ты к черту!

– Но она, та девка… – Людмила растерялась. Какая-то бессмыслица. – Она хотела все разрушить.

Пашка сморщился, склонил голову, закрыл глаза. Словно на похоронах родственника, мелькнуло в голове у Людмилы. Да чем патлатая его так зацепила?

– Я её даже не знаю. И ты не знаешь. Но какого-то хрена ты ей навредила.

Он произнес это так печально, что у Людмилы екнуло сердце. Она даже не стала уличать его во лжи. Пусть врет, что не знает патлатую. Людмила понимала, в чем дело. Ему грустно, потому что она уделяла ему слишком мало внимания. Работа, друзья. Ещё Катька оказалась мерзкой завистницей. И вообще, всегда можно уволиться, чтобы уделять Паше больше внимания. Решено! Она уволится.

– Я приготовлю оливье, твой любимый. И всегда-всегда буду с тобой. Видишь, я вся твоя?!

Паша ринулся к машине. Людмила бежала за ним и перечисляла все его любимые блюда, которые вспомнила. Когда он забрался в салон и завел мотор, Людмила остановилась в двух шагах от машины и перешла к десерту, вину и сексу. Раньше такие уговоры всегда срабатывали.

Пашка проехал пару метров и остановился. Выключил мотор, выскочил из машины и уставился на колесо. Людмила расписывала достоинства минета, когда Паша перевел на нее такой злобный взгляд, что она поперхнулась и замолчала.

– Как ты меня достала! Ты больная, тебе лечиться надо.

Пашка двинулся к дороге, Людмила схватила его за руку. Он просто не понимал, потому что занят, устал, думает о той патлатой. Но Людмила же красивее!

– Я лучше, чем она! – закричала Люда, цепляясь за Пашку.

– Я не крашеная, я натуральная блондинка. У меня длинные ноги. Почему ты считаешь, что она красивее?

Он до боли сжал ее запястье, и оттолкнул так сильно, что она рухнула на асфальт.

– А как же оливье? – Людмила с недоумением смотрела, как Пашка ловит такси и уезжает. – Как же все остальное?

***

Найти адрес патлатой оказалось непросто. Сначала пришлось выследить бармена и пригрозить ему разоблачением «левого» бизнеса – он разбавлял алкоголь. На самом деле Людмила не знала, просто предположила, а бармен испугался и сказал, как зовут патлатую. Та оказалась частым посетителем и даже расплачивалась карточкой. Ну что же, никто не без греха, а алкоголизм и вовсе сплошь и рядом, думала Людмила.

Женщин с именем Попова Ольга Владимировна в городе насчитывалось тридцать восемь. Людмила заплатила тысячу рублей маркетинговому агентству, чтобы они продали ей кусочек своей базы с возрастом и адресом клиентов. Патлатая выглядела лет на двадцать пять, а значит, ей могло быть и восемнадцать. Размалевалась, разоделась и пошла чужих мужиков кадрить. Но существовал вариант еще хуже. Она могла быть старухой за сорок! Косметика сейчас чудеса делает, а в сумраке бара Лариса даже не успела приглядеться. Зато Пашка успел!

Отметя всех младше четырнадцати и старше пятидесяти, Люда запаслась бутербродами и отправилась на охоту.

***

Ей повезло на пятнадцатый раз. Сидя на лавочке у подъезда девятиэтажки спального района, она увидела, как патлатая идет по улице. В руках она несла сумки с продуктами и шла медленно, будто мечтала. Людмила насторожилась. Наверное, ужин для Пашки планирует. Наверняка у неё в сумке огурцы, курица и горошек для оливье. Стерва!

Патлатая разрушила их отношения. Конечно, и раньше они с Пашкой ругались, но потом мирились, и все было хорошо, но с появлением этой курвы всё пошло не так.

Людмила нащупала в кармане шило. Вернуть Пашку можно одним способом: убрав патлатую с дороги.

Та как раз дошла до двери и набрала код, кое-как справившись с тяжелыми сумками. Дверь пискнула.

– Позвольте, я помогу? – Людмила распахнула перед ней дверь.

– О, спасибо большое, – улыбнулась патлатая и подняла взгляд.

Недоумение и испуг на лице стервы бальзамом пролились на душу. Патлатая виновата во всем и знает об этом.

Людмила затолкала её в подъезд и закрыла дверь. На Катьке она уже потренировалась, во второй раз будет проще.

Николай Зайцев. ЛОШАДИ ВЕЗУТ

Мишка Штейн был еврей. Настоящий. И папа, и мама и все остальные в его родне были тоже евреи. Но сам Мишка евреем не был. То есть он им был, но только по паспорту. Он им не принадлежал. Нация – не паспорт, нация – продолжение мысли, определяющей эту нацию. Этой-то мысли в Мишке и не было, тем более её продолжения. Нет, в него её, эту мысль, закладывали, но она не прорастала. Мишкин папа, в народе тоже Михаил, был этим очень и очень удручён. В своих сетованиях к кому-либо он вздымал руки, закатывал глаза и говорил: «Видит Бог, я всё делаю для того, чтобы он стал человеком». Человек, видимо, было для него понятием давно определённым, и сын под это его понимание жизни не подпадал. Мишка был единственным его ребёнком, и потому скрасить огорчение было нечем, то есть некем.

Дом у семьи был большой, но изнутри смотрелся, как временное пристанище. Новые, шикарные вещи соседствовали с рухлядью, и потому казалось, что кто-то ещё не совсем уехал, а кто-то не совсем приехал. Не было уюта, священного смысла дома. Сам хозяин, по имени Мордехай, которого с лёгкой руки, а скорее с лёгкого языка его жены, все за глаза звали Мордой, работал невесть где. Аккуратно уходил и приходил в одно и тоже время, ничем, в общем-то, не выделялся среди жителей квартала, разве только большой связкой ключей, которые постоянно держал в руке, да осторожностью высказываний на спорные темы. Жена его больше интересовалась бытом соседей, нежели своим. Потому её редко кто видел прибранной, да и Морду тоже.

Они очень часто бранились между собой, отголоски брани достигали соседских ушей, но на том погасали, так как они были откровенны только наедине и большего от них никто не мог добиться. Случался праздник, и они, на удивление соседям, выходили в лучших, немного мешковатых одеждах, под руку, раскланивались и улыбались каждому встречному. Так что об их жизни могли судить только они сами. Мордой жена звала мужа, видимо, как-то по-своему ласково, но незнание языка превратило ласковое название в грубое прозвище. Жену звали Рая, она не работала, потому целый день болталась по соседям, но к возвращению мужа всегда торопилась домой. Кроме обстановки, в доме присутствовал еще вечный горелый запах, то ли котлет, то ли рыбы, а скорее и того, и другого. И ещё порой в семейных ссорах Морда упрекал жену в кровосмешении, прелюбодействе. Намекал на непонятность сына.

Ещё учась в школе, Мишка перестал подавать своему папе надежды. Учился отвратительно, хулиганил, а главное, никогда не хотел вывернуться. Виноват – соглашался и получал наказание. К советам отца был безразличен и поступал против них. Вообще был сыном не своего отца. Мать, правда, мало обращала на то внимания. Была до надоедливости ласкова с сыном, похожа на клушу, которая не замечает, что цыплёнок вовсе не цыплёнок, а утёнок, лишь бы вырос целым. Папа не разделял её безумной любви. Было в его жизни одно обстоятельство, которого Морда страшно боялся. У него стыла в жилах кровь, когда он проходил мимо городского ипподрома. Именно здесь его сын перестал быть его сыном. Это он сам привёл его на скачки, а потом узнал, что после школы Мишка ходит на ипподром и в конюшне ухаживает за лошадьми. Даже просит, чтобы ему разрешили почистить в конюшне. И чистит. Об этом ведь никого долго просить не надо.

Сначала все думали: со временем эта его дурь пройдёт, но после окончания школы Мишка стал там работать постоянно. Он чистил в конюшне, иногда объезжал лошадей. Родственники вначале качали головами, теперь откровенно ухмылялись. Вот до какой неприличности дошло дело. Морда не знал, что делать. Все душеспасительные беседы, тет-а-тет с сыном, не помогали. Ответом был с каждым днём усиливающийся лошадиный запах и больше ничего. Сын даже не пытался отвечать. Книги он покупал только о лошадях. Оклеил свою комнату фотографиями коней. Если человек думает только о лошадях, может ли он понимать отца?

Об этом постоянно думал Морда. От этих мыслей он становился медлительней. Он, даже наедине с собой, вздымал руки и повторял одному ему понятные слова о человеке. А для этого нужна была остановка. Остановки становились всё чаще.