– Сейчас привяжем, не беспокойтесь, – заверили бабушки-хористки.

Поясом от чьей-то кофты Найду быстро прикрутили к стулу, отодвинув его подальше от сцены за кулисы. На него были свалены теплые вещи, зал не отапливался. Маленькой собачке невозможно было бы сдвинуть с места тяжеленный стул. Две первые песни она и не пыталась этого делать. А вот на «рябине»… Слишком уж грустная песня написана русским народом…

Сначала из-за кулис послышался скрежет, потом на сцене показалась мордочка собаки, потом – она сама, еле-еле тянущая (точно, как на картине «бурлаки на Волге») длинный пояс с чем-то тяжелым, закрепленным на втором конце. Через время на сцену выехал стул, погромыхивая четырьмя металлическими ножками, и поехал дальше, теряя по ходу следования все, что перед выходом на сцену сняли с себя хористки. Наконец, собачка добралась до хозяйки и села у ее ног, стул с кофтами, шапками, шалями остановился посередине сцены, «припарковавшись» аккурат напротив худрука. Юрий Сергеевич стоически продолжал играть! Песню Найда запела, привычно вступив вместе с Анной Петровной. Зал умирал со смеху! Наверное, впервые на такой грустной ноте одиночества и неприкаянности все хохотали, как одержимые, а потом просили повторить «Что стоишь качаясь, тонкая рябина» на «бис»! Но худрук все-таки хор пенсионерок увел…

А вечером праздничное веселье сменилось печалью – верная собака увиделась со старой хозяйкой. Почуяв ее, примчалась к прежнему своему дому, где даже собачью конуру умудрились обменять на бутыль самогона. Что уж говорить про книги, иконы, посуду и все остальное? Лучше бы Семеновне и не заходить в дом, не проведывать сыновей, по которым изболелось ее сердце… Одна лишь радость у старенькой женщины от того дня и осталась, что выжила Найда, встретила ее радостным лаем, облобызала, не отходила от нее ни на шаг и проводила вечером на автостанцию. Долго рыжая дворняга бежала за автобусом, увозившим хозяйку в город, но, выбившись из сил, отстала где-то в степи.

…Зимой собака ощенилась. Заботливая Анна Петровна привела ветеринара, чтобы осмотрел мамашу и пополнение. Вечером она обнаружила малышей среди подушек у себя на кровати, догадалась поставить для них коробку, настелила в ней мягких тряпок. Ночью Найда перетаскала деток обратно в кровать – под теплый бабушкин бок, сама устроилась в ногах. Так они и провели зиму – попеременно то в коробке с мамой, то на хозяйкиной кровати. Четырех крепышей-щенков от поющей знаменитости по весне разобрали хорошие люди.

Той же весной по улице, на которой прожила много лет, медленно брела старуха-мать в черном платке в сопровождении преданной рыжей собачки. Тяжело опираясь на деревянную трость одной рукой, другой она сжимала завязанный узлом пакет конфет и печенья, заходила к бывшим соседям, раздавала поминальное. Дом сыновья не спалили, но зиму не пережили. Все ей сочувствовали, жалели её, прощаясь с ней, понимали, что дошла она в своем отчаянии до последней черты. Больше Анну Семеновну в поселке не видели – она ушла из жизни следом за сынами, коря себя, что не доглядела кровных чад своих, не отдала им, неразумным, всю себя без остатка.

…А в садах и на улицах бушевала весна, которая всегда права, красива, желанна и всегда дарит людям надежду на новую, лучшую жизнь, где нет места отчаянию, где так много неба, солнечного света и тепла, безграничной и бескорыстной любви и нежности.

Кучкар Норкобил. ЗАНОВО РОДИЛАСЬ

Рано растерянно ступила на порог. В дом проникли воры. Вещи разбросаны. В зале вывернуты выдвижные ящички. Денег нет. Исчезла золотая цепочка с туалетного столика.

Ключи от железной входной двери только у мужа и у неё… На окнах – плотная решетка. Так как же они могли проникнуть в квартиру на седьмом этаже?

К вечеру вернулся муж. Погрустнел. Промолчал. Вдруг женщина выдала то, что первым пришло ей на ум:

– Хорошо, что хоть перед уходом на рынок убралась. А то вор бы подумал, что мы неряхи…

Мужа это немного покоробило. Взглянул на неё: в смысле? В своем ли она уме?

Прошла неделя. День рождения Рано. Приятельницы собрались в ресторане. Рано увидела, как Гули снимает невообразимо шикарное пальто, а на шее – золотая цепь с бриллиантом. Рано содрогнулась. Застыла в ступоре.

Да, та самая! Её вещь! На месте застежки, в серёдке сверкал бриллиант– больше чечевичной крупинки. Она надевала ее всего один раз. На свадьбу своей сестры.

… Сегодня она на шее у Гули!

Подруги, собравшиеся за столом, замерли в завистливом восторге: откуда у этой Гули, еле зарабатывающей деньги, такое великолепие?! И дорогое пальто на вешалке смотрится по-особому… А на шее эта… Цепь с бриллиантом!

Все смотрят только на Гули. А она вся расцвела! Вся – в облаке зависти, белой и черной, среди удивлений да восторгов:

– Носить – не сносить, Гули!

– Какая прелесть, Гули!

– Бо-ольшие изменения. И пальто просто блеск. А про то, что на шее – нет слов.

– Откуда у тебя, Гули?

А у Гули полон рот радостных восклицаний:

– Купил мой потерявший от любви голову лев. Ну, а что? – с вызовом. – Тосковать во вдовах, саму себя жалеть, вековать домоседкой?

– Гули, а он богат?

– Красавец, наверно, и молодой?

Ответ Гули краткий:

– Да, весь из себя. Подождите, скоро увидите…

Вдруг в хаосе мыслей Рано вспыхнула молния. Она даже опешила: ведь ключи от квартиры только у неё и мужа…

Дурные мысли ранят хуже пули. Ей было трудно разобраться: сегодня день её рождения – или смерти? Мир для нее ушел во тьму, а встреча подружек её похоронила. Трауром стал для неё её же праздник. Ей хотелось, чтобы вмиг исчезли не только Гули, но и все собравшиеся на это нелепое торжество женщины, хотелось рыдать во весь голос. Пролетающие мгновения ядовитым острием вонзались в её сердце.

… На улице появилось помпезное, высшей марки, черное, как смола, авто с затемненными стеклами. Женщины за прозрачными стенами ресторана вскрикнули от удивления; почему-то все уперлись в машину взглядами. Гули порывисто поднялась, набросила на себя респектабельное пальто и быстро пошла к машине. А Рано… Она медленно сползла на стул, будто ноги одеревенели и последние силы покинули её. В глазах померк свет, голова отяжелела.

Машина, приехавшая за Гули, принадлежала её мужу…

Гули торжествующей походкой подошла к авто, открыла дверь. И машина тронулась! В сознании Рано пронеслось: «Хорошо, что муж не вышел из машины и дверь не распахнул перед ней, наглой самозванкой! Подруги могли узнать его. Этим она убила бы меня окончательно. Да это и лучше, чем унижение – земля бы разверзлась и поглотила меня…»

Рано еле сдерживала себя, чтобы не зарыдать. Праздник оборачивался трауром. Откуда в ней столько сил нашлось – не понять. Кое-как попрощалась с подружками.

Извне стоял тот же мир, но почему-то до того пустынный, будто всё перевернулось. Впервые она почувствовала себя покинутой и одинокой. Долго плутала по улицам, не узнавая их. Вернулась домой затемно.

Теперь трудно было представить себе, как жить завтра. И в этой своей опустошенной жизни она уже никого не ждала. Бессмысленны теперь и телефон, и звонки в дверь.

Стало совсем уже поздно. Сидя на стуле на кухне и вперившись в одну точку, окаменевшая и обезумевшая, она не заметила, как пришел муж.

– Что с тобой? Уж не заболела? Ты как-то странно выглядишь. И почему ты сидишь на кухне? Я долго звонил на мобилу, ты не ответила, что-то произошло?

Рано, смотрела на мужа так, словно впервые увидела, а он держал в руке букет алых роз.

– Со мной много чего произошло.

Рано расплакалась.

– Я видела… своими глазами видела.

– Что? Что ты видела?

– Все. Где вы гуляли, кому… кому…которым…

Теперь она уже не могла остановиться. Снова заплакала. Хотела встать и уйти куда-то, далеко-далеко и насовсем. Ей казалось, что сейчас на голову обрушится потолок и разнесет все на части. Стала задыхаться. Голос охрип. Ох, как хорошо было бы сейчас умереть… и избавиться от всего, что томит. Даже от этого стоящего напротив предателя!

Муж остановил ее. Крепко взял за руки и посмотрел в глаза.

– Что с тобой происходит! Заболела, что ли? Я только что с работы. Ждал допоздна брата. Он попросил у меня машину, чтобы встретить подругу – он женится. Не смог отказать.

Рано несколько мгновений была в недоумении.

– А, а-а-а!

Мысли снова поползли вразброд, она опять опустилась на стул.

– Дай бог, чтобы все было в порядке, – продолжал муж, – звоню – не поднимает телефон. Зря дал ему доверенность на авто, когда оформлял на него документы.

Рано недоуменно поднялась, обняла мужа, опустила голову к нему на грудь и снова зарыдала.

И только теперь она поняла, что не одинока. Дом, только что показавшийся ей холодным и мрачным, как склеп, вдруг стал наполняться ярким светом.

Да, теперь она не одинока.

Перевод с узбекского Рано Юнусовой.

Ирина Фоменко. АКВАРИУМ

Самый лучший забор в деревне – у Крагина. Досочки одна к одной. Еще хозяин славится тем, что у него колодец с резьбой, жена с талией и двое ловких сыновей в панамках. Сам Крагин тоже летом носит панамку, и когда идет по деревне с детьми – ну точно три поросенка.

Толя Якутов говорил, что в войну мимо деревни табунами ходили немцы, и якобы не без их участия уродился Крагин таким отличником. «Всё у него по линейке. Скучный мужик».

Улыбался Крагин всегда одинаково, выгнув грудь колесом, как для снимка на доску почета. Вот помрет Наф-Наф, у него и могила будет на пятерку, вся в цветах, с новенькой скамейкой, с той же бравой улыбкой на фотографии. Пройдет человек мимо и скажет: «Ах, какой хороший человек, видно, был этот Крагин!» И зарыдает.

– Здорово, Крякин! – прищурился изрядно выпивший Якутов.

– Здорово.

– Забор чинишь?

– Чиню.

Тут возникли, как из земли, два сына, и глазами луп да луп – всё им интересно.

– Во! – объяснил младший сын и показал на лежащий рядом столб.

– Сгнил, – пояснил второй сын. – Заменить надо.

– Где сгнил? – ещё сильнее прищурился Якутов.

– Во! Во, – показали поросята в панамках.

– Не вижу! Ах, это пятнышко, – задумался Толя и поскрёб небритую шею. – Да, сгнил… прямо весь.

«Да ему б еще лет двадцать стоять, – думал Толя про себя, – но только не на этом огороде».

– Вовремя ты, Крякин, столб обезвредил, – съязвил Толя.

– Да! – обрадовались дети, не поняв насмешки.

Сам Крагин молча тесал новый столб.

А молчание это и дураку понятно.

Мол, иди ты Якутов своей пьяной дорогой. Иди вниз с моей горки в свое болото. В калитку зайдешь – дверцей не хлопай. Одно неосторожное движение, у тебя весь забор сложится, и дом, и крыльцо с лягушками, и сортир с ящерицами. Потому что надо, Толя, вовремя обезвреживать гнилые столбы. И пить надо меньше. И вообще закрой рот, а то последние зубы просыплешь.

И кстати, могила у тебя, Якутов, такая будет, что смех да срам. Кривая, гнилая, без фотографии (сам подумай, что туда повесить? Детскую разве что). И всякий идущий мимо могилы плюнет и ничего про тебя не подумает.

– А мне оно и не надо, – сам себе возразил Толя. – Ты знаешь, Крякин, мне всегда хотелось жить в гармонии с природой.

– Да ну.

– А ты вот, Крякин, не живешь в гармонии с природой. Ты живешь супротив нее.

– Чего-чего? – Крагин распрямился и опустил топор.

– Чего-чего, – эхом подхватили поросята.

– Вот гниль, Крякин, это процесс естественный. И лягушки – тоже живые существа, и ящерицы. Они мне нравятся.

– И мне! – ответил младший сын.

– Ну-ну, – продолжал Якутов. – Прыгнет рядом – так хорошо… А без них тоскливо. А ты… У тебя лягушки-то есть? Ну хоть одна?

– Полно, – снова обрадовались дети.

Младший куда-то убежал, а старший показал в сторону.