– Вон пруд, – объяснил он. – В прошлом году выкопали. Уже четыре лягушки. И ещё мы туда хотим рыбу поселить.

– Рыбу?

– Да. Мы в городе видели аквариум, но папа не может купить. Сказал, что в наш пруд можно карасика поселить. А ещё к нам ежик приходит. Нафаня.

– М-м-м, – застонал Якутов, потирая больную голову. – Небось в «пинжаке» приходит ваш Нафаня.

И побрел к себе, хотя ему вослед еще что-то говорили. Толя не слушал, но уловил только одну фразу, которая прилетела к нему сквозь ровненький забор Крагина: «Оставьте его в покое!»

Это он детям сказал.

А что, любопытно узнать, они хотели сделать? Камнем кинуть?

«Ну сейчас!» – оскалился Якутов и снова в гору пошел. Тяжело хрипела и булькала его грудь, ждущая контрольного удара камнем. Тяжело поднимались ноги, жаждущие последней схватки.

Пока шёл, вспомнил, что фотография на могилу у него приличная всё же есть. Правда, ему там не пятьдесят лет, а тридцать, но какая разница!

– Потом, потом, – объяснял Крагин младшему, а тот всё упирался.

Якутов стоял за деревьями и за забором, и никто его там не видел.

– Ему не до тебя.

– Ну папа!

– Будешь смолить новый столб? – отвлекал Крагин от какой-то затеи сына.

– Буду, – сдался младший.

Ничего Якутов не понял. Постоял сам, как столб, и двинулся вниз по дороге. Осторожно свою калитку открыл, чтоб забор не рухнул.

Тропинка к дому была влажная, а по бокам возвышались стены некошеной травы. И в ней тоже сновали ежи по вечерам, свои ежи, родные. А чуть дальше к забору, в зарослях ивы гнездились птицы. Одним словом, везде кипела жизнь. И Якутов там не был хозяином, а скорее соседом.

Протопал галошами по грязи, вошел в избу – и сразу в кровать.

Очнулся ночью. Дождь лупил по крыше и кое-где затекал в комнату. Капли звонко падали на пивную банку у кровати. В темноте хозяйничала мышь.

– А ну тссс!

Мышь притихла, а потом снова принялась за дело.

– Да чтоб тебя! – крикнул Якутов и бросил банкой в угол, но зверёк, привыкший к соседству с человеком, опять быстро осмелел.

Толя, бранясь, шарахнул в угол табуреткой и осмотрелся. Естественная нужда заставила его выйти на крыльцо.

Снаружи пахло дождем и летом. С крыши струилась вода, приминая траву. За ивняком вдалеке возвышался крагиновский дом, горело одно окошко в сенях. В доме было натоплено и небось пахло блинами. Жена напекла.

У Якутова сжались от голода все внутренности. Он зачем-то ждал, пока окно погаснет, а оно всё горело.

«На кой им аквариум? Сами ж в нём живут! – решил Толя. – Плавают туда-сюда, туда-сюда. А ты гляди на них, слюни глотай. «Вон какие мы ладные. Банки с огурцами, если что, вот здесь, Якутов!» Ну-ну. Чего еще покажете?»

Он однажды залезал в дом Крагина. Залезал, как волк к Наф-Нафу. Правда, не через трубу, а в это самое окно, отвернутое от дороги и лишних глаз. Как у волка, и у Якутова с дружками ничего не вышло. Двери, замки, жлыги, стены…

Крагины тогда уехали всей семьей по каким-то делам в город аж на неделю. Идея штурмовать аппетитный домик пришла четверым мужикам одновременно. Полночи ломали и гнули всё, что можно, но смогли открыть только это жалкое окно в сени. Еле влезли, погремели там, уронили что-то и остались с носом. И с пятью большими банками соленых огурцов, которые жена Крагина не успела убрать в погреб.

– Закусь у тебя, Крякин, была отменная, – сплюнул Якутов в ночь.

Хозяин особо не искал – кто. Ему как будто и разницы не было. Приходил участковый и к Крагину, и потом к Якутову, но последний находился в таком смертельном запое, что отвечать не мог. Через месяц все замяли, только Крагин как-то у магазина сзади к Толе подошел и в спину ему тихо сказал:

– Банки к осени отдай.

И всё. Ни разговоров, ни наездов – ничего.

Банки Якутов не вернул. Он и не знал, где они, одна у него на кухне только стояла. Напоминала о вечном долге.

Наконец погасло окно в доме Крагина и от сердца словно отлегло. Теперь и спать можно. Встал Якутов на ноги, глядит – на перилах крыльца лягушка сидит. Красивая-красивая! Улыбается. В руки взял – игрушечная.

Потом глаза открыл как следует, а этих лягушек на крыльце аж три штуки сидит, и еще одна крупная на заборе. Якутов выругался: кто ж это над ним издевается?! Крагин?! Ничего он не боится. Бесстрашный Наф-Наф.

Прямо утром пошёл к нему с ответом. Прихватил лопату – больше ничего на глаза не попалось. Подходит к дому, а там Крагин сына распекает:

– Ты о чём думал? Кто тебе разрешил туда лезть?

Стоит младший в панамке, глазами хлопает, губы надул.

– Я же ничего…

– Кто, я спрашиваю! – настаивает отец.

Младший чуть не плачет.

– Нельзя туда! Слышишь? – вмешалась мать.

И такие глаза сделала, что не передать.

– Ему скучно! У него лягушек нет, – крикнул младший и заревел.

К маме подскочил и в коленки головой ткнулся.

Якутов стоял у калитки в полный рост, и его, конечно, заметили:

– Здорово, – сказал Крагин, не выгнув на этот раз грудь колесом.

Он был без панамки, и его лысоватая голова блестела на солнце. Чуть в стороне грустно пинал щепки старший сын.

Жена Крагина даже издалека пахла блинами. Она смотрела на Толю с тревогой. Ее слова: «Нельзя туда!» проникли куда-то очень глубоко. И этот её взгляд…

Нет, она говорила не про хороший тон и чужие огороды. Нельзя туда – это как в Африку гулять, как в нору к зверю. Мало ли что ему в голову взбредет – Якутову то есть.

Толя даже чуть согнулся от этих мыслей, будто кто-то его проткнул насквозь.

Все его уже видели, кроме младшего поросенка, тот обернулся последним. Долго глядел из-под панамки. Видимо, он единственный, кто не знал, что за человек Якутов, не знал, что это он ломал его поросячий домик. Что этот пьяница уже и не человек почти.

Не сказали?!

Не сказали. И не знают, как сказать. Вот и твердят свои штампованные: «Нельзя туда», а мальчишка не понимает.

Сцена затянулась, все ждали чего-то от Якутова, от его лопаты.

– Так это твои лягушата? – выдавил Толя из себя и улыбнулся младшему, обнажив редкие зубы.

– Мои, – серьёзно ответил он.

– Симпатичные. Особенно та синяя, на заборе. Только это… Родителей слушай, нельзя в чужие огороды залезать.

Сказал и осекся.

– Да не хотел я ничего воровать, – запищал младший. – Я вам лягушек принес, и все!

И ножкой упрямой топнул.

– Да-да, – закивал Якутов. – У меня и воровать-то нечего…

– Я за ними пошел, когда вы тут еще стояли вчера. Но не успел! У вас нет лягушек, а у меня много! А синяя вообще в воде плавает, если завести.

– Ну что ж, – мялся Якутов, – попробую завести… Или отдать?

– Это вам, – сказал младший.

– Спасибо. Только вот что. – Толя поставил свою грязную лопату к новенькому столбу забора и присел на корточки. – Поди, что скажу.

Младший сделал несколько робких шагов.

– Пьяница я, малец. Понял? Знаешь, что такое «пьяница»?

– Знаю.

– Не знаешь. Пьяница – это как серый волк. И ты родителей слушай, ко мне больше не ходи. Сказано «нельзя», значит нельзя. Такой закон. К одним можно, к другим нельзя. Даже с лягушатами. Понял?

– Ну, понял.

Толя встал и взял лопату:

– Слушай, сосед, дай у тебя за сараем червяков накопать.

– Копай, – пожал плечами Крагин.

Ближе к вечеру в сенях снова зажегся свет, за забором стоял Якутов. Окно не звало его, но и не прогоняло. Постояв с минуту, Толя двинулся вниз к дому, а у обновленного забора появилась большая банка с водой, в ней плавали два юрких карасика.

Сергей Миронов. МАНЬЯК

Хочу рассказать одну историю, которая приключилась со мной в юности…

Это был 1970-ый год. Я учился в Индустриальном техникуме в Ленинграде, а жил в Пушкине – пригороде Ленинграда. Каждое утро вместе с другом Толяном мы садились в электричку, ехали в Ленинград, вечером возвращались домой.

Электричка была, можно сказать, дом родной. Расписание мы знали наизусть, четко понимали, когда какая идет, с какими остановками: в Пушкине и Павловске остановки были всегда.

Это было осенью, в конце сентября, мы с однокурсниками что-то отмечали, может, стипендию, а может, чей-то день рождения, отмечали мы скромно, и выпито было совсем чуть-чуть, но было. Естественно, мы припозднились и еле-еле заскочили в метро, чтобы успеть на последнюю электричку, которая отходила около часу ночи от Витебского вокзала. Мы прошли в четвертый вагон, который должен был остановиться в Пушкине как раз напротив выхода к автобусному кольцу. Вагон был пустой. Сели по левую сторону: я – лицом по ходу, Толян – напротив меня. До отправления электрички оставалось еще минут семь, мы о чем-то разговаривали, обсуждали прошедший вечер, строили планы на завтра.

И тут я услышал, как сзади раздвинулась дверь в наш вагон. Толян бросил взгляд мне за спину, и по его взгляду я понял: идут милиционеры: с недавнего времени вечерние электрички стали сопровождать наряды милиции. И действительно, мимо прошли два милиционера, мельком взглянули на нас и пошли дальше по вагону. Через минуту поезд тронулся, и я опять услышал, что у меня за спиной раскрылись двери и кто-то зашел в вагон. Толян опять быстро глянул мне за спину, но почему-то его взгляд задержался, а потом он как-то быстро опустил глаза.

«Что-то не так», – подумал я.

И не успел я додумать до конца, как увидел, что рядом со мной садится какой-то мужик. Бросив мельком взгляд на него, не прекращая разговора с Толяном, я заметил, что это мужчина лет сорока с очень короткой стрижкой, и еще я увидел какую-то наколку у него на правой кисти. В руках мужчина держал книгу. Глянув очень быстро на меня, чуть-чуть подольше на Толяна, сосед раскрыл книгу, причем раскрыл на первой странице после обложки, и я увидел название «Решение дифференциальных уравнений четвертого порядка». Сердце екнуло, и в груди образовалась холодная сосущая пустота: в час ночи в электричках такие книги не читают.

И еще: вагон абсолютно пустой, какого черта нужно было садиться именно рядом с нами? – что-то здесь не так.

Мужик минуту тупо смотрел на название, наверное, сам с трудом соображая, что оно означает, потом захлопнул книжку и без всякого перехода бодрым и веселым голосом спросил нас:

– Куда едем?

– В Павловск, – тут же ответил Толян, и я глянул на него одобрительно-понимающе: нам-то выходить в Пушкине, а Павловск – следующая остановка за Пушкином, но на всякий случай соврал Толян правильно.

Следующий вопрос меня застал врасплох, и это был тривиальный вопрос:

– А который сейчас час?

Я машинально глянул на свои наручные часы и тут же пожалел об этом. Ответив на вопрос, я уже не сомневался, что рядом с нами сидит уголовник-рецидивист, который, может быть, только что «откинулся от хозяина», а может, вообще сбежал, увидел двух «леликов», на которых можно поживиться. И я, как дурак, тут же «засветил» свои, пусть не очень шикарные, но вполне приличные часы.

Я стал смотреть в окно, а так как за окном было темно, я видел в окне отражение немного побледневшего лица Толяна и наблюдал за мужиком. Мы с Толяном через стекло переговорили взглядами – давно научились понимать друг друга без слов иразделили опасения: здесь дело нечисто и в ближайшем уже вполне обозримом будущем нас элементарно начнут грабить, а может быть, даже убивать. Как-то этого не хотелось. Я вспомнил про милицию и стал мысленно молить, чтобы они еще раз прошли в обратную сторону. И только я подумал об этом, как дверь из тамбура напротив меня открылась, и я увидел, что в вагон зашел пятикурсник высшего военно-морского инженерного училища имени Ленина, которое находилось в Пушкине. Курсант направился внутрь вагона, я смотрел на него умоляющим взглядом: «Не проходи мимо, останься в вагоне, а еще лучше – сядь рядом».