Вскинув воспаленные глаза, я обнаруживаю над головой стяг, а ладони саднит от грубо обтесанного древка, которое мне вручил неизвестный с хоругвью, чьи тяжелые кисти тут же отхлестали мои бледно-землистые щеки. Я слышу, как ветер полощет стяг, где золотом на алой парче вышито имя моей погибели. Штандарты положено свалить к воротам рая. Но где он, этот горний чертог?… Я оббегаю малышню, устроившую бивак на обочине. А когда придорожная пыль, превратив мое лицо в посмертную маску, стеарином оплавляет разгоряченные щеки, а наждак суховея, обтачивавший пересохшие губы, выметает из расщелин и каверн авитаминозные кровяные шарики, волна сладкого удушья накатывается и разбивается о мой восторженный взгляд.

И есть чему восторгаться: в десяти шагах от меня, колеблясь, как пламя церковной свечи, стоит светлый дух. Вошел он в дверь, прорубленную в стене зноя, уже извлекшего из баночек гуаши, и швырнувшего на загрунтованный картон утра густую, всю в колонковой щепе, позолоту солнцепека. Ступает гость осторожно, мелкими шажками, как часовщик, наладивший старинные ходики. Света тьма, – и я пью роговицей этот дымящийся напиток, не боясь обжечься. Но сомнение гложет: а что, если на огонек пожаловал коварный убийца?

Все незнакомцы мазаны одним миром, – звезды, галактики, вселенные. С чужаками держи ухо востро. Не верь их россказням, особенно Солнца, – вот уж кому палец в рот не клади. Сколько раз этот лежебока укладывался у моих ног, требуя почесать загривок. Я лакомил зверька из рук. Изучал повадки. Но зазевался, и получил удар в темя, от которого не смог подняться. Так расплачиваются за истовость. Но я даже не успел окапаться в собственном страхе. Стальной занавес упал прежде, чем пламя выело желтки моих переполошенных глаз. И зачем, не вняв совету матери, я отправился на пляж в солнцепек? И почему, когда протуберанец, тромбом закупоривший кровоток, орал мне в уши об опасности, я не внял совету, и даже пожелал испытать решимость, испить до дна чашу познания подобно тому, как Одиссей, дразнивший Сирен, приказал привязать себя к палубе галеры?

Откуда мне было знать, чем закончится этот опыт. Вот-вот и мне откроется истина, но какую цену за нее заломят на этот раз? Ангел, кажется, заметил мою робость, – легкая усмешка скользнула по белому, как у альбиноса лицу. И это добродушие выбило почву из-под моего запирательства. Меня знобит – ужас выдул печной нагретый воздух из моего жилища вместе с волей и рассудительностью.

В панике, перемахивая через ступеньки, я сбегаю в подвал прошлого, где листаю пожелтевшую подшивку того далекого лета, когда мама, сидя у кромки моря, состригала золотое руно с моих обожженных плеч. Я хочу знать, как приручить пекло, чтобы, купив благорасположение монстра, посадить протуберанец на поводок. Но у прошлого рот зашит крупной стежкой. А больше мне не у кого просить совета. И тогда я капитулирую. Гость улыбается мне кромкой губ. Взгляд его кротких глаз не опаляет. И я чувствую, как засахариваются мои горькие ребячьи слезы. А когда, расстегнув душу на все пуговицы, я распахиваюсь, как весеннее пальто, – колесо хрусталика, соскочившее с рельс, и загрохотавшее по брусчатке ресниц, водворяется в привычную колею…

– В колонну по трое становись! – крылья у ангела аккуратно уложены за спиной, как у Волжской ленточной голубки.

Оксана Саликова
КОМАНДИРОВКА

Реальная история из жизни моего отца – майора запаса Саликова Константина Петровича, записанная с его слов.

Самолет оторвался от взлетной полосы. Меньше, чем через минуту, у него спрячутся шасси, и он войдет в плотный слой облаков, скрывающих синеву неба и солнце. В иллюминаторе еще видны однообразные псковские пейзажи и можно даже разглядеть свой дом, но с набором высоты картинка мельчает, а потом исчезает и вовсе. Какое-то время борт еще плывет в бело-сером тумане, можно даже подумать, что наощупь, бесцельно, без всякого маршрута, но вдруг самолет выныривает из плотной завесы облаков и оказывается в чистейшей синеве неба. Теперь в иллюминаторе видны только солнце, яркое и холодное, шапки облаков, похожие на белых барашков или на белоснежные горы пушистого снега. По ним хочется пробежаться и даже вон чьи-то следы видны, как будто бы кто-то носился здесь. Как же красиво выглядит Земля сверху! Оказывается, солнце и чистота синего неба никуда не исчезают в пасмурные дни. Нужно лишь подняться немного выше завесы туч. Снизу такое сложно представить, но это так! Константину Петровичу всегда нравилась эта метаморфоза. На земле пасмурно и тоскливо, а в небе солнечно, ярко и чисто.

В который раз удивившись резкому переходу от пасмурного к ясному Константин закрыл глаза, устроился поудобнее в кресле, вдохнул полной грудью и поймал себя на мысли, что у самолетов есть свой особый запах. Самолеты пахнут по-своему, причем он знал это всегда, но вот четкое понимание оформилось только что. Самолет пахнет металлом, резиной, техническими маслами и разряженным воздухом, причем у гражданских судов к этому запаху добавляются ароматы духов, пахучих конфеток «Взлетная» и лимонада, раздаваемого на борту. А вот у военного борта ко всему прочему, кроме духов, конечно же, примешивается тяжелый дух казармы и мужского пота. Он дышал этим родным для него запахом и дремал под ровный гул двигателей. Ему предстояла длительная, скучно-рутинная командировка в Перу. Месяц или два, на сколько затянется выполнение задания он не знал. Как-то неожиданно все произошло. Планировали с женой съездить в отпуск в Крым. Старшая дочка закончила четвертый класс, а младшей в этом году в первый, хотелось свозить их к морю. Но в армии приказы не обсуждаются....

31 мая 1970 года в Перу произошло страшное по силе и разрушениям землетрясение, которое спровоцировало оползни в городах Юнгай и Ранраирка, под грудами камней, к которые превратились города, погибла большая часть жителей, были разрушены автомобильные и железные дороги. По количеству жертв это стало самым катастрофическим землетрясением в истории Перу. Официально подтвердили гибель около семидесяти тысяч человек и еще двадцать тысяч были признаны пропавшими без вести. Советский Союз не мог остаться безучастным к горю перуанцев, решено было оказать гуманитарную помощь, которую самолетами доставят из Союза советские военные летчики.

Поэтому два борта псковского полка военно-транспортной авиации и группа наземного технического обслуживания в составе четырех человек во главе с майором Саликовым Константином Петровичем летели в Москву для погрузки гуманитарки. Затем дозаправки в Риге, Кефлавике (Исландия), Гандере (Канада), остановка на сутки в Гаване и, наконец, столица Перу – Лима.

Биография у Майора Саликова, тридцати шести лет отроду, старшего инженера полка по радио, можно сказать обычная, ничем особо не выдающаяся. Если заглянуть в документы – родился, учился, женился. Все сухо, просто, лаконично. Но вот за рамками личного дела жизнь преподносила сюрпризы и выбрасывала такие коленца, что без помощи Ангела-хранителя тут точно не обошлось. В самые опасные или переломные моменты он подставлял крылатое плечо или подсказывал верные решения.

Так было в детстве, когда его спасла от волков совершенно случайно найденная и отреставрированная им сабля, и в летном училище, где он учился на штурмана. Непонятно почему, во время одного из тренировочных полетов, он сел на катапультируемое кресло с которого можно было легко дотянуться до тумблеров отключения автопилота, что предотвратило серьезную катастрофу. В Молдавии на учениях, при взлете на ТУ-4 с восемнадцатью тоннами высокооктанового бензина в крыльях, на высоте сто метров отказал один из двигателей. На трех двигателях этот тип самолетов лететь не мог, командир корабля пытался планировать, но машина катастрофически быстро теряла высоту. Впереди – обрыв и река Прут, с таким количеством топлива в крыльях шансов ни у кого не было. Недлинная жизнь тогда еще лейтенанта Саликова перед глазами пробежать не успела. В мозгу пульсировала только одна мысль: «Жаль, что не узнаю, кто будет у меня: мальчик или девочка». Самолет стремительно снижался, Константин уже разглядел ковыль, стелющийся по земле. До роковой встречи с землей оставалось метров пятнадцать. И вдруг неожиданно заработал четвертый двигатель. Обрыв перед рекой спас самолет, дав ему просесть, фатально не встретиться с землей. И, чуть ли не чиркнув пузом по воде, он стал набирать высоту.

Вот тогда появилась первая седина. Комиссия, разбиравшая отказ двигателя, не нашла ничего, что могло бы спровоцировать его остановку. Супруга узнала об этом случае уже после того, как появилась на свет их первая дочка. Он-то молчал о произошедшем, но «добрые» люди донесли. Жена, умница и красавица стала потихоньку «пилить»: «Уходи да уходи с летной работы». И, кстати, перестала подсмеиваться над его «капризом» – не есть крылья у приготовленной птицы. Этот «главный летчицкий секрет» ему, еще мальчишке, доверил друг и по совместительству директор Керченской школы, где он учился, ветеран войны, военный летчик. Связав свою жизнь с небом, Константин Саликов строго придерживался этого правила, хоть и выглядело оно ребячеством. А может, жена и права, и нужно подумать о переходе на землю, но так не хочется расставаться с небом. Однако «шея» очень уверенно крутила «головой» и добилась того, что муж подал документы на поступление в Высшее военно-инженерное училище, приравненное по уровню к Военной Академии. Удача, или фарт, или ангел-хранитель помогли Константину и при сдаче вступительных экзаменов.

На тот момент он служил в группе советских войск в Германской Демократической Республике. Хрущев уже объявил о сокращении армии, что послужило еще одним аргументом в пользу Академии, да и годы поджимали. Возрастной ценз для поступления ограничивался двадцатью восемью годами. Старшему лейтенанту Саликову было уже двадцать семь с хвостиком. Готовиться к экзаменам он стал очень усердно, понимал – это его последний шанс получить высшее инженерное образование. Конкурс серьезный – тридцать девять человек на четыре места. Три экзамена по точным наукам сдал на четверки, сочинение тоже написал на «хорошо», оставался самый тяжелый экзамен (кто бы мог подумать!) – немецкий язык. Выездная комиссия в составе трех человек восседала в Ленинской комнате. Принимала экзамен молодая, очень симпатичная женщина годов тридцати пяти. Двое ее коллег, мужчины-офицеры сидели справа и слева от нее. Красивая экзаменаторша придала куража старлею. Он вспомнил все, что только смог про столицу ГДР – Берлин, а вот грамматика – это просто черная дыра. Немецкие управляемые глаголы! А что есть неуправляемые глаголы? Отвечая, он видел, как округляются глаза у офицеров, а красивая женщина улыбалась.

– «Удовлетворительно». Это максимум, что я могу Вам поставить, – сказала красавица.

– Но мне нужно «хорошо», иначе я не поступаю. Спрашивайте меня еще! – настаивал старлей.

И опять задавались вопросы, и опять округлялись глаза у офицеров, и улыбалась красотка. После сорока минут пытки немецким языком в исполнении старлея, председатель комиссии сделала запись в экзаменационном листе, четко и громко произнесла:

– «Удовлетворительно», всего хорошего!

Забрав документы, он вышел, это было фиаско, с Академией можно распрощаться, но что поделать, все, в общем-то, справедливо. Немецкий он не знал даже на «удовлетворительно». В Павловке, райцентре Оренбургской области, дети его даже не проходили за отсутствием преподавателя, а в Керчи за два года, что он там учился, в полном объеме наверстать язык не успел…

Дома бросил документы на стол, выпил чаю и лег отдохнуть, усталость последнего месяца и неутешительный финал с поступлением в Академию дали о себе знать. Проснулся, когда на улице уже стемнело. Интересно который час? А вот и жена вернулась с работы, открыла дверь:

– Почему без света? Как экзамен? Провалился? – выдавала жена вопрос за вопросом, начиная что-то подозревать.

Он встал, взял документы со стола и молча протянул ей – пусть сама прочитает и все поймет, сил как-то не осталось, и даже сон не восстановил их.