Калла переводит взгляд на свой меч. Кровь стекла с него, оставив на лезвии еле заметное багровое пятно. Калла с трудом сглатывает вставший в горле ком и дышит глубоко и ровно, избавляясь от тяжести в груди. Лавочник ждет ответа, сохраняя на лице самое бесхитростное выражение, а она неотрывно глядит на него, стараясь таким способом убедить себя, что все по-честному, что ее поступок был единственно правильным и возможным.

– Так что лучше поторопись, – выпроваживает ее лавочник. – Давай через задний вход.

Калла никогда и не утверждала, будто она хорошая. И никогда не желала быть хорошей. Но в каждом уголке городов-близнецов она ищет именно это – знак, что Талинь способен хоть на что-нибудь хорошее. Каждый день, просыпаясь, она умоляет о том, чтобы все совершенное ею значило хоть что-нибудь, чтобы услышать от королевства – да, она права, если верит, что это благородно и достойно – проливать кровь, пока от нее ничего не останется, пока не исчезнет все до последней частицы, пока она не перестанет ощущать укол сомнений всякий раз, вонзая клинок и вытаскивая его из раны. После того как все кончится, придет покой. Должен прийти.

Калла сжимает пальцы на рукояти меча, хватает ножны и вылетает через заднюю дверь лавки. Каждая секунда на открытом пространстве – это секунда у всех на виду, грозящая разоблачением. Особенно теперь, когда вся толпа игроков совсем рядом…

В конце переулка она останавливается и старательно прислушивается. Потрескивает провод под напряжением. Гудит огромный вытяжной вентилятор какого-то завода. Кто-то рядом наблюдает. Рукава красного плаща Каллы обрезаны выше запястий; скрывать браслет она не удосуживается. Если она вступила в борьбу, то будет сражаться как полагается игроку.

Шорох наконец слышится вновь – сверху. Калла отшатывается и морщится, расплескав ботинками грязную лужу, однако уклониться от чужого меча еле успевает. Противница делает резкий разворот, на лице у нее застывший оскал, волосы собраны в два одинаковых пучка на макушке. Голубовато-белое сияние скользит по ее мечу, словно сквозь металл пробегает электрический ток. Едва устояв на земле, она готовится к новому удару, сгибает в коленях напряженные ноги.

Каллу тоже учили стоять так твердо, чтобы никто не смог сбить ее с ног. И воображать себя тяжелой, как гора. На первом же уроке ей объяснили, что уклоняться нельзя и что ее не будут учить больше ничему, пока она не усвоит, как не сходить с места и не сдавать позиции, какие бы сильные удары на нее ни обрушивались.

«Неужели ты не хочешь быть сильной? – спрашивали ее. – Неужели не хочешь быть непобедимой?»

«Хочу», – отвечала Калла. Двенадцатилетняя и заточенная на роль оружия. Четырнадцатилетняя, превращенная в боевую силу трона, не ведающую сомнений.

«Хорошо». В ее памяти все лица, увиденные в тренировочном зале, сливаются воедино – лица бывших военачальников и прочих отставных военных, пользующихся достаточным расположением во Дворце Неба, чтобы обучать юную принцессу. Проявлять к ней снисхождение они не удосуживались. И все говорили одно и то же. «Получай раны. Получай ожоги. Ты исцелишься и станешь смелее».

«Смелее? Я хочу быть сильнее».

«Сила – это сознательное усилие. Сначала ты станешь смелее, а уж потом и сильнее».

Ее готовили к войне. И она восстала, чтобы развязать войну против них.

Ее соперница делает выпад. Калле не нужно думать, чтобы вскинуть руку с мечом. Интуиция определяет то, как она действует, блокируя удары и отражая их.

– Трусиха! – шипит соперница. – Неужели на игры в этом году собрались все самые ничтожные слабаки Сань-Эра?

– Надеюсь, ты сейчас не меня имеешь в виду. – Калла бросает беглый взгляд через плечо. В данном случае быстрее всего было бы отступить. Ей надо найти проход…

Соперница наносит очередной яростный удар, и Калла, пошатнувшись, сжимает губы. Вряд ли есть причины демонстрировать такой пыл в самом начале игр. Тратить столько сил на первые поединки.

– Мерзко, – язвительно цедит соперница, – что все вы записываетесь на игры, хотя до них вам и дела нет. Только место занимаете и отвлекаете нас от…

Калла наносит удар с разворота, полоснув мечом по животу женщины. И наступает пауза, момент, когда раненая ахает и озирается по сторонам в поисках тела какого-нибудь цивила для перескока.

Но вокруг никого нет. Такие моменты, как этот, неизменно оказываются самыми захватывающими для зрителей во время игр. Особенно то, как потрясенно ахает игрок, поплатившийся за чрезмерную самоуверенность. Никто не регистрируется для участия в играх, будучи не убежденным, что у него есть шанс на победу, и никому не придет в голову считать, будто у него есть шанс победить, если он сомневается в своем умении совершать перескоки. Искусство перескока характерно для типажа, хорошо известного Сань-Эру: того, кто ищет легких путей и прямо-таки напрашивается, чтобы с него сбили спесь. Во время игр такое случается сплошь и рядом. Зрители приникают к экранам, сердце чуть не выскакивает у них из груди.

– Мерзко, – повторяет женщина, на этот раз шепотом, и Калла скрипит зубами. Еще один удар – проще не придумаешь. Красная линия возникает поперек горла женщины, и когда Калла опускает меч, мертвая участница игр падает на мокрую землю.

В переулке слышится гудение. Фонари на стенах мигают и гудят, привлекая светом стаи мелких летучих насекомых. Калла толкает труп ботинком, переворачивает руку. На экране вспыхивают две шестерки – еще один номер, который позднее вечером пополнит список потерь первого дня.

Одна из лампочек в переулке перегорает. Посмотрев на лужи, Калла замечает в воде свое искаженное отражение, подцвеченное алым от крови, сочащейся из ран убитой Шестьдесят Шестой. На мгновение у Каллы возникает мысль, что это еще одна соперница стоит у нее за спиной. Она вздрагивает и круто оборачивается.

Никого. Только камера на стене. Только Калла – длинные спутанные волосы обвились вокруг шеи, лицо и одежда забрызганы кровью. Панораму переулка вокруг нее искажает отраженный лужами мерцающий свет.

Она не похожа сама на себя. Вообще-то на себя она никогда и не походила.

Калла Толэйми, принцесса Эра. На троне она ни на что бы не годилась, зато с мечом в руке способна на все.

Глава 5

После полуночи, когда улицами городов-близнецов окончательно завладевает мрак, видимый фасад Сань-Эра сияет огнями квартир. Стена к северу от Саня высока, но не настолько, чтобы полностью загораживать здания на окраине города, каждое окно которых излучает свет и гудит подвешенным под ним кондиционером, вдобавок к шуму работающих плит и телевизоров, мерцающих в глубине комнат.

Панорама города выглядит беспорядочно, однако в столице нет ни единого здания, превышающего высотой четырнадцать этажей. Этажом больше – и разветвленные строения могут накрениться под собственной тяжестью и рухнуть.

Квартира Каллы – одна из немногих, в которых сравнительно тихо. В нее, уже придавленную и почти задушенную грузом верхних этажей, ведет последняя дверь в конце длинного, накуренного коридора, где на каждом шагу игорные заведения. Непрестанный стук костяшек для мацзяна, порождающий не такое эхо, как другие шумы, прокрадывается под дверь Каллы в самые неожиданные моменты. Порой, прикорнув на диване, она просыпается рывком, уверенная, что кто-то, стуча каблуками по гладким полам дворца, идет звать ее на тренировку.

Ее телевизор работает без звука. Сидя в спальне, Калла затягивается сигаретой и смотрит, как дым струйкой поднимается к крашеному, подернутому плесенью потолку и вьется под ним. В окно вливается свет, калейдоскоп неоновых отблесков, исходящих от разных источников снаружи: красного с золотом – от борделя на третьем этаже соседнего здания, темно-синего – от киберкафе на шестом этаже, разноцветными огнями вспыхивают вывески ресторанов, которых полно по соседству. Как ни странно, ночью Сань-Эр ярче, чем днем. Днем здесь, на улицах, отгораживающихся от солнечного света, царит унылый сумрак. Ничего, кроме блекло-серой мглы, которая сама по себе ничего не освещает.

Калла приподнимается на локте. А теперь на ее спальню обрушивается смех, доносящийся снаружи через закрытое окно. Что-то побуждает Каллу вглядеться сквозь стекло как раз в ту минуту, когда мимо плетется стайка подростков, подвыпивших и веселых: они болтают между собой, не удосуживаясь понизить голос.

Калла снова устраивается в постели, разгладив складку на простыне. Она и забыла, каково это – смеяться в компании, даже просто разговаривать с кем-нибудь, кроме Чами и Илас. Последние пять лет она проводила время в одиночестве, пока оно не становилось невыносимым, жила, не поднимая головы и не снимая маски. От своих бывших фрейлин она принимает лишь самое необходимое, чтобы выжить, но не рискует ни искать работу, ни как-то иначе участвовать в жизни городов-близнецов. Ведь перед ней стоит задача, намного превосходящая повседневные дела простого цивила, живущего в Сань-Эре.

Но порой она чувствует, как груз одиночества смещается, тяжело оседает у нее в груди. И словно холодными щупальцами вкрадчиво оплетает все, что есть у нее внутри. Не так настойчиво, чтобы причинить ей боль или заставить отбиваться. Но достаточно, чтобы служить вечным напоминанием: я здесь, с тобой я навсегда, не убежишь ты никуда.

Калла выбирается из постели, стряхивает с сигареты пепел и вызывает протестующее мяуканье у потревоженного кота. А когда она направляется в тесную гостиную, Мао-Мао спрыгивает с кровати и с урчанием бежит следом. Верхний свет Калла не включает и ориентируется благодаря мерцанию телеэкрана. Каждый предмет вокруг отбрасывает длинную тень: меч, прислоненный к стене у двери, апельсины и бананы на стеклянных полках в стенной нише. Едва Калла усаживается перед громоздким экраном, по-прежнему беззвучно показывающим новости, Мао-Мао сворачивается клубком вокруг ее щиколоток, не давая уйти еще куда-нибудь.

Калла вздыхает и опускает свободную руку, чтобы почесать его пушистую макушку. Чем дольше будут идти игры, тем опаснее станет возвращаться домой. Следующие несколько дней, пока игроки осваиваются, тревожиться незачем, но затем их начнут ежедневно пинговать, указывая в качестве ее местонахождения в том числе и эту квартиру, и когда это будет происходить все чаще и чаще, очутиться здесь в момент очередного пинга будет равносильно самоубийству. Как только очередной игрок узнает, где она живет, она не сможет спокойно приходить домой, даже если удачно избежит первой встречи, потому что рискует нарваться на засаду.

Три часа ночи. Обычно новости так поздно не передают, но сегодня особый случай. Все ведущие с оживленным видом перебирают карточки-шпаргалки и шевелят губами гораздо быстрее, без обычной нудной монотонности. Калла тянется к телевизору, чтобы прибавить громкость, и как раз успевает услышать: «…и Пятьдесят Семь, в данный момент наш лидирующий игрок».

– Что, простите? – вырывается у Каллы вместе с дымом. Она перестает почесывать кота, и Мао-Мао протестующе бодает ей ладонь. Морда и уши у него практичного темно-серого цвета, а остальная шерсть серовато-белая, вечно сбивающаяся в комки по всей квартире, потому что ему нравится ходить за хозяйкой по пятам и требовать ласки. Она подобрала его котенком на улице, когда только начинала прятаться. Вместе они проводили долгие часы, пока она метала ножи в стену, в итоге за несколько лет кот патологически привязался к ней.

– Да, в самом деле, – подхватывает второй ведущий, словно услышав возглас Каллы. – После завершения церемонии открытия, когда игроки рассеялись по обоим городам, из дворца сообщили первые результаты. С полным восторгом было воспринято известие о двадцати трех попаданиях в цель, десять из которых – заслуга номера Пятьдесят Семь.

Поперхнувшись при очередной затяжке, Калла поспешно выпускает дым через ноздри.

– Да чтоб вас! – кашляет она. – Отлично сработано, Август.

* * *

«С полным восторгом было воспринято известие о двадцати трех попаданиях в цель, десять из которых – заслуга номера Пятьдесят Семь».