«Сроки оплаты лечения пропущены. К следующей неделе счет должен быть оплачен полностью».

Сообщение из Северо-восточной больницы. И это далеко не первое предупреждение, которое ему прислали.

Его рука вдруг тяжелеет, как каменная, пока он отстегивает пейджер и крепко сжимает в кулаке. Неделя. Вполне достаточно, чтобы Антон собрал средства для человека, которого спасает. В Сань-Эре за неделю может пройти несколько жизней.

И все же ему стоит заскочить в больницу, отыскать лечащего врача и уговорить отложить еще на какое-то время последний срок оплаты счетов. Всем известно, как в больницах Сань-Эра спешат отключить оборудование и выставить пациента с черного хода, как только накопятся долги за лечение.

– Твою ж… – бормочет Антон. – Проклятье, проклятье… – Широкими шагами он снова выходит на балкон и снимает с руки браслет. Размахнувшись как можно сильнее, Антон зашвыривает и браслет, и пейджер на соседнюю крышу, привлекая внимание все тех же троих мужчин.

– Что за дела? – вопит один из них. Он встает. Роняет сигарету, торопливо подходит к краю крыши, чтобы подобрать браслет. В ночи проносится ветерок, раскачивает лампочки, свисающие с проводов, отбрасывает движущиеся тени на лицо мужчины. Густые пряди черных взлохмаченных волос падают ему на глаза, когда он выпрямляется.

Антон делает перескок. Это рискованно: от него до крыши и так уже десять шагов, а незнакомец стоит на некотором расстоянии от края. Но Антону не свойственно испытывать замешательство там, где пасуют другие. Для него перескок – все равно что бег, спринтерский рывок ци сквозь воздух и остановка в любой точке, где он пожелает.

Он открывает глаза. На губах улыбка – может, она началась еще до его прибытия, а может, он вызвал ее сам. Двое оставшихся за столом видели вспышку, вскрикнули и теперь вполголоса возмущаются бесцеремонным вселением. Антон любезно машет им рукой, потом надежно застегивает браслет на своем новом запястье и крепит пейджер на поясе. Мышцы у этого тела сильные и надежные. Толкая дверь, ведущую с крыши на лестницу, он делает вдох, и легкие расширяются так, словно он способен бесконечно вбирать в себя воздух.

– Монетки не найдется?

У подножия лестницы Антон на ходу сует руки в карманы. Нищие в большие строения не суются, ведь рынки патрулирует гвардия, а местные доносят о появлении попрошаек на жилых этажах. А улицы настолько узки, что стоит кому-то присесть на углу, как мимо уже не пройти. Так что тем, кому больше некуда идти, остаются лишь лестничные клетки и самые темные из коридоров.

– Держи, – Антон выгребает из кармана брюк все монеты, какие там есть, и бросает к ногам нищего. – Забирай все.

Он проталкивается через главные двери. В уши ударяет шум торговой зоны, визг бормашины у дантиста по соседству почти заглушает лавину благодарностей с лестницы. Антон шагает не останавливаясь, засунув руки в опустевшие карманы.

Наконец-то, наконец-то.

Впервые он попал в участники ежегодных игр короля Каса. Краденые личные номера он вносил в списки с тех пор, как отправился в изгнание, рисковал жизнью ради спасения того – вернее, той, – кого утратил. Она прикована к больничной койке и по прошествии семи лет все еще погружена в сон. Дворец в силах помочь, но Август делает вид, будто не получает сообщений от Антона. Король Каса в силах помочь, но не станет: пусть прозябают в грязи и нищете даже те, кто когда-то жил с ним под одной крышей.

Ловко стянув яблоко с ближайшего прилавка, Антон надкусывает его, а потом с силой швыряет обратно в лавку и попадает в настенный календарь под таким углом, что сбивает его с гвоздя. Хозяин лавки разражается гневным воплем, спрашивает у Антона, что на него нашло, но тот уже шагает прочь, высматривая очередное подобие порядка, чтобы его разрушить. Принц Август сделал все возможное, чтобы загнать Антона в самые темные городские закоулки, стереть память о нем, как о любом другом лице в Сань-Эре, будто ему и не принадлежала некогда немалая часть города.

Но Антон носит фамилию Макуса. И принадлежит к знатному дворцовому роду, не уступающему древностью самим Шэньчжи.

С ним, Антоном, так легко не разделаться. Мало того, он сам уничтожит любого, кто попытается.

Глава 3

Солнце заходит. Ночь усмиряет дневную духоту, еле уловимо освежает улицы. По темному переулку бредет горожанин, спотыкаясь на каждом шагу. Его имя Лусы, но никто его так не зовет. Начальство на заводе, где он вкалывает, рявкает на всех одинаково. Его жена больше не говорит. Дочь раньше звала его папой, кричала «баба!» на всю квартиру, только теперь ее нет в живых: после трех недель какой-то заразной хвори ее выкинули с больничной койки, потому что им стало нечем платить за лечение. Они даже до дома добраться не успели, когда она перестала дышать и остатки ци покинули ее тело, завернутое в белую простыню, украденную из больницы.

– Ну давайте!

Внезапный вопль Лусы разрывает тишину в пустом переулке. Он на грани помешательства. Боль в боку становится невыносимой, но в эти паршивые больницы он больше ни ногой. Его долги и так выросли до небес с учетом затрат на последние злосчастные дни его дочери. Все в этом городе лишь усиливает его боль: детский плач из-за соседской двери, сырость в коридорах, счета за жилье, которым нет конца.

Лусы не прошел отбор в игру. А это была его последняя надежда, и все же дворец даже в этом ему отказал.

– Возьмите меня! Да разве вам хоть когда-нибудь было дело до правил? – Он бросается вперед, спотыкается и плюхается на колени в грязную жижу.

Очередной раздраженный вопль Лусы звучит еще громче. Уж лучше бы Сань-Эр просто убивал своих жителей побыстрее. Вместо того чтобы гноить их заживо. Старики, которым больше некуда приткнуться, живут друг у друга на головах, как скот в загонах. Дети в школах дышат асбестом, в легких у них накапливается яд. Порой больные и увечные нарочно бродят по улицам во время игр, надеясь, что в них вселятся. Ведь во время игр участникам разрешены перескоки – за это полагается некоторое возмещение ущерба. Получившим тяжелые ранения бесплатно оказывают медицинскую помощь в больницах; тех, чьи тела подверглись уничтожению, щедро вознаграждают, а если при этом погибла их ци, деньги достаются членам их семей. Многие нарочно стараются попасть на глаза игрокам, жертвуют собой, чтобы спасти своих близких от голодной смерти. Каждый год мелкие телеканалы берут интервью у только что осиротевших детей, оставшихся в пустой квартире с небольшим вознаграждением. Трудно решить, завидовать им или сочувствовать.

– Вы меня слышите? – надрывается Лусы. – Вы меня…

И замирает. Кто-то появляется в поле его зрения. Ближайший фонарь в переулке освещает силуэт неизвестного, который подходит все ближе и ближе. Дворцовый мундир. Лицо в маске.

– Не дергайся, – бесстрастно произносит неизвестный.

Лусы пытается встать на ноги. Хоть он и просил о помощи, внезапно его сердце начинает учащенно биться, предчувствуя нешуточную опасность.

– Кто ты? – выпаливает Лусы. – Не подходи…

Вспыхивает слепящий свет.

Лусы поднимается, двигаясь спокойно и уверенно. Он больше не Лусы, его сознание оттеснено на второй план, слишком слабое, чтобы сопротивляться. Так что его тело круто поворачивается и уходит.

* * *

Калла толкает дверь закусочной «Магнолия», подныривает под турникет и смотрит на свой браслет, отсчитывающий время. Уже поздно, скоро полночь. Почти пора в колизей. Снаружи громко лязгает и грохочет Сань-Эр, вторгается шумом в открытые окна закусочной. Города-близнецы и не думают засыпать, несмотря на поздний час: в ресторанах выполняют заказы, работа борделей в самом разгаре, людские потоки по улицам движутся безостановочно.

Почти все улицы в Сане ведут к колизею, потому что к нему примыкает Дворец Единства, и упаси небеса доставить дворцу хоть какое-нибудь неудобство. Базар в стенах колизея – единственный в Сань-Эре, расположенный под открытым небом. Товары здесь предельно дешевые, еда – наименее полезная для здоровья, как это только возможно, и Калла даже близко к нему не подходит. Долгое время она обходила стороной эту часть города. И все эти годы от осознания, что король Каса совсем рядом, а она бессильна, у нее внутри жарко кипел гнев, вынуждая ее держаться подальше от дворца, пока не наступит день, когда она сможет раскрыть свои карты. Ей и в голову не приходило, что кто-то узнает ее так далеко от дворца. Наверное, ей следовало действовать осторожнее.

Вместе с тем она сомневается, что сама выдала себя.

– Илас! – Калла срывает маску, приглушающую голос, и зовет снова: – Илас!

Посетители закусочной почти не обращают на нее внимания. Внутри так же многолюдно, как и на улицах: старичье в майках дымит сигаретами и обливается потом, от которого грязный пол становится еще и скользким. В отдельных загородках у стен теснится безнадзорная школота, вопит, режется в карты. Только Илас в другом конце зала поднимает глаза. Захлопнув книгу учета, в которую до этого что-то записывала, она закатывает бледно-зеленые глаза и отходит от кассы.

– Могла бы и подойти, как нормальный человек. – Приближаясь, Илас затягивает узел передника, потом резким движением отводит со лба крашеную челку. Сегодня она красная, не сочетается с цветом глаз, но Илас из тех, кто нарочно надевает поверх шелкового платья кожаную куртку. Половина вещей в гардеробе Каллы позаимствована у Илас, так что они смотрятся как гармоничная пара в бордовых, на размер великоватых им плащах с подолами, болтающимися у колен. – Чего истеришь?

Калла сверкает беглой усмешкой.

– Истерю? Я? – Крутанувшись, она встает боком к Илас, забрасывает руку ей на плечо. Со стороны пожатие пальцев выглядит небрежным, но мгновенная гримаса боли на лице Илас выдает суровую реальность. – Да я ни разу в жизни не закатывала истерик. А где твоя подруженька? Мне надо кое-что обсудить с вами обеими.

Илас бросает взгляд на Каллу, вскинув подбородок, чтобы приспособиться к разнице в росте. Удивительно, как Калле удается оставаться незаметной в городе, где она на голову выше среднестатистического жителя. Илас ненадолго поджимает губы, словно задумавшись, то ли у Каллы и правда серьезное дело, то ли она разыгрывает сцену, но тем не менее ведет Каллу за собой. Толкает сначала кухонную дверь, потом еще одну, в тесную подсобку закусочной.

– Калла! – оживляется при их появлении Чами.

Калла отпускает Илас и закрывает за ними дверь подсобки. Усмешка с ужасающей быстротой покидает ее лицо, и кажется, что в подсобке сразу воцаряется холод.

– Сядьте, – приказывает Калла.

Чами озабоченно хмурит брови и молча садится обратно на свое место. Илас не спешит выполнять приказ – медленно подходит к Чами, присаживается на письменный стол и еле заметно качает головой в ответ на обращенный к ней вопросительный взгляд подруги. Прежде чем покинуть дворец в Эре, Илас и Чами состояли в свите Каллы. А через три года, когда Калла устроила бойню, из-за которой Эр умылся кровью, она появилась у них на пороге и попросила помощи. К тому моменту как разразилась резня, Чами Сикай и Илас Нюва уже давно вели комфортную жизнь рядовых граждан Саня. Состав свиты менялся часто, Дворец Неба охранялся далеко не так строго, как нынешний Дворец Единства. За три года, прошедших между уходом Чами и Илас и резней Каллы, в стенах дворца сменились сотни служащих, в том числе немало личных фрейлин Каллы. Никто не знал, что Илас и Чами были ее любимицами, поэтому никто из агентов короля Каса не являлся ничего разнюхивать у них – пока. Калла жила под именем Чами, не привлекая внимания, но пользуясь ее личным номером по мере необходимости. А настоящая Чами пользовалась личным номером Илас, ведь они все равно были неразлучны. Даже десять минут, проведенные порознь, грозили вспышкой ярости обеих.