Но все же это была его мама!

– Иди же, мальчик! Осталось сделать один шаг! И ты мой.

Эрик был готов его сделать, этот шаг, но вдруг вдалеке увидел жуткого мужчину. На худом измученном лице синим пламенем горели глаза. Он развел руки в стороны так, что кисти рук пронзил тремор. На голой груди виднелся ужасный шрам, словно в этом месте затушили факел.

Такого даже детский испуганный разум не мог выдумать. Настоящий оживший ужас, обитающий в лесу.

Человек вдалеке внушал страх.

– Нет! – вдруг выдавил из себя Эрик.

– Ты не можешь сказать мне «нет», – возразила «мама». Теперь Эрик видел, как она изменилась. Ничего не осталось от прежнего образа.

– Нет, – повторил он испуганно и сделал шаг назад.

Тут же раздался крик, сквозь который больно резала слух флейта. Жесткие руки схватили Эрика за плечи и дернули на себя.

2

Ведро ледяной воды быстро привело мужчину в чувство. Он вскочил и тут же получил пощечину.

– Вставай! – приказал полицейский, единственный служитель порядка на весь Гримсвик. Поэтому он сам для себя определял меру отношения к преступникам.

Мужчина поднялся. Его запястья горели из-за тесных кандалов. Хуже всего, что он не мог вспомнить причину, по которой его задержали.

– Послушайте… – начал было мужчина, но его перебили очередной пощечиной от полицейского.

– Заткнись и тащи свой зад на совет.

Гримсвик был небольшим городом на севере Норвегии. Численность жителей доходила до двух тысяч, о чем всем с гордостью сообщалось. Еще недавно люди боялись жить в Гримсвике, веря, что холера, выкосившая большую часть населения в 1850-х, вернется спустя сорок лет. Но благодаря хорошему жалованью на лесопилках, где занимались заготовкой прочной норвежской хвоей, суеверия понемногу отступили.

Гримсвик окружали живописные леса, полные густых хвойных деревьев. Здесь ели и сосны вырастали до небес, наполняя воздух душистым свежим ароматом. Их стволы обладали уникальной прочностью и пользовались большим спросом, особенно в кораблестроении.

На севере, за лесами, начинались холмы, а дальше вздымались горы. Снежные вершины никогда не обнажались даже в разгар лета. Эти горы придавали городу свой неповторимый облик. У их основания природа создала уникальное место. Ущелье, где ветер никогда не затихал и, казалось, дул со всех сторон. Некоторые путники уверяли, что даже в июльский зной можно было увидеть падающий снег. Согласно легендам, в эти моменты великаны перекатывали валуны, тревожа снег на вершинах. Оттуда и пошло название – Йотунская расщелина.

Как раз в северной стороне, на одной из лесопилок, и обнаружили спящего бродягу. Лесорубы быстро скрутили его и отвели в полицейский участок. Человек даже не сопротивлялся.

Вида он был ужасного. Длинные растрепанные волосы. Редкая щетина. Худые впалые щеки. Лохмотья одежды, висевшие на костлявом теле.

Полицейский Лейф Хансен тут же сообразил, что этот проходимец оказался в городе не просто так. И легко связал происшествия последнего месяца с его появлением.

– Что ты знаешь о похищении детей? Где твои подельники? Кто ты такой? – Он осыпал незнакомца вопросами, но тот просто качал головой из стороны в сторону и отвечал, что ничего не помнит.

Поимка бродяги вызвала бурную реакцию. И спустя несколько часов мэр созвал совет для решения его судьбы.

Заключенного привели в ратушу на центральной площади, выстроенную из белого камня. Фасад здания украшали резные деревянные детали, сплетенные в узор. Высокие готические окна, обрамленные каменной резьбой, пропускали внутрь здания мягкий свет. Крышу покрывала темно-коричневая черепица. На вершине возвышался шпиль с флюгером в форме вороны.

Бродягу, или кем он там являлся, ввели сквозь массивные деревянные двери с металлическими накладками в просторный зал, где местные жители собирались для обсуждения важных городских дел. Ему пришлось сесть на деревянный стул со скованными цепью ногами.

Спустя четверть часа зал заполнился людьми. То были и обычные горожане, и члены совета в компании с местным судьей и мэром. На их лицах читались тревога и глубокое переживание. Горожане с шумом садились, шаркали ногами, поминутно сморкались и всхлипывали. Трое мужчин поодаль оживленно спорили, выглядит ли этот человек как настоящий убийца. Женщины, вздыхая, перешептывались и поминутно оглядывались на закованного мужчину. Даже сквозь слой грязи, длинные волосы и неопрятную растительность вокруг рта было понятно, что ему все равно не больше двадцати пяти.

– Такой молодой и уже ужасный преступник, – неслось со всех сторон.

– Тишина, мы начинаем собрание! – громко произнес мэр Карл Ольсен, и люди разом замолчали.

С виду мэру было не больше сорока. Среднего роста, с небольшим животом, на котором натянулись пуговицы пиджака. Длинные волосы, тронутые ранней сединой, были собраны в хвост. Обвисшие щеки покрывала светлая, местами рыжая щетина.

Городской судья на его фоне казался невероятно худым и высоким. Из-за острого носа и близко посаженных глаз он выглядел как грифон, высматривающий добычу. Светлые волосы его были зачесаны назад, открывая залысины на лбу. По возрасту он был старше мэра лишь на год.

Вдвоем они создавали комичный образ, однако никто из присутствующих даже не смел улыбнуться. В отличие от прикованного к стулу человека.

– Господин Ольсен, – обратился к мэру полицейский, – этого бродягу обнаружили ранним утром на одном из складов древесины. Он отказывается говорить о себе хоть что-то соответствующее действительности и каждый раз выдумывая разные басни. Госпожа Анна Берг, – он жестом показал на солидную даму, сидящую справа, – подозревает, что он может быть замешан в похищении детей.

Мэр Карл Ольсен слушал внимательно и не перебивал. Когда полицейский кончил речь, он что-то шепнул судье на ухо. Тот вышел вперед.

– Мое имя Олаф Берг, я судья этого города. – Он говорил тихо, но голос все равно звучал тяжело, как будто трубили в духовой инструмент: – Вы обвиняетесь в заговоре против детей Гримсвика.

Он сделал пару шагов.

– Поэтому будет лучше, если вы перед лицом закона начнете говорить правду.

Полицейский положил руку на дубинку. Задержанный медленно поднял голову и посмотрел в глаза судье:

– Ваша честь, я говорил правду полицейскому и тем людям, я не помню, как попал в ваш город, не помню, как меня нашли, даже имени своего назвать не могу.

Судья никак не отреагировал на его слова.

– Как вас зовут?

– Я не помню, – спокойно ответил человек.

Полицейский провел ладонью по дубинке.

– Что вы делали на городском складе?

– Видимо, спал, – пожал плечами подозреваемый.

В толпе сразу зашептались. Такой ответ показался слишком дерзким. Но мужчина спокойно стоял и смотрел в глаза судьи, словно пытаясь внушить мысль о своей невиновности.

– Что вы знаете о пропаже детей?

– То, что вы сказали: они пропали, и в этом подозревают меня.

Люди зашептались громче, полицейский сжал рукоять дубинки в ожидании указаний проучить наглеца.

– Хватит уже! – вскрикнула одна из женщин, сидевшая в компании госпожи Берг и двух мужчин. Все они представляли совет города и были его голосом на обсуждении важных вопросов.

Когда на нее обернулись все, кроме подозреваемого, женщина встала.

– Господин Берг, дайте мне слово. – Она вышла вперед. Было заметно, что ее тело бьет дрожь. – Вы же видите, что он насмехается над нами.

Судья остановил ее рукой.

– Перед вами Ингрид Ларсен, попечитель Дома Матери, и вчера, – Олаф Берг сделал паузу и посмотрел на подозреваемого, – вчера из приюта чуть было не похитили ребенка двенадцати лет…

– Ему тринадцать, – уточнила госпожа Ларсен.

– Тринадцатилетнего Эрика, – быстро поправился судья Берг. – И мальчик видел похитителя. Мужчина среднего возраста, неопрятный, прятался среди деревьев.

Зал ахнул, люди позабыв о манерах, стали шептать проклятия в адрес незнакомца.

– Все так, – добавила Ингрид, она все еще дрожала и сжимала левую ладонь правой рукой так сильно, что побелели пальцы.

– Сядьте, госпожа Ларсен, – махнул ей мэр, и дама послушалась.

Олаф Берг дождался, пока наступит тишина.

– И сегодня мы пригласили Эрика, чтобы он опознал того, кого видел вчера ночью.

Массивные дубовые двери распахнулись, и в компании настоятельницы в зал вошел тщедушный подросток.

Остаток ночи Эрик провел за чисткой нужников. То было его наказание за то, что ночью он покинул приют. Воспитательница остановила его у самых ворот в тот момент, когда он испуганно кричал. Несколько пощечин привели мальчишку в чувство, но ничего внятного он сказать не смог. Лишь рассеянно твердил о каком-то мужчине, что прятался среди деревьев.

Все утро Эрик просидел в отдельной комнате, ему запретили говорить с другими детьми. Теперь стало понятно, почему ввели такой запрет. В городе пропадали дети. И прошлой ночью чуть было не похитили его самого. Это происшествие утаить не получилось. Буквально за час дети в приюте прознали о событиях минувшей ночи. И поэтому сторонились Эрика как прокаженного.

Даже сейчас, в зале собраний, Эрик чувствовал на себе пренебрежительные взгляды жителей города. Они провожали его под громкий шепот и недовольное цоканье. Некоторые качали головой, другие отводили глаза.

Его остановили перед стулом, на котором сидел мужчина. По правую руку сидели члены совета и госпожа Ларсен, истеричная дамочка, предпочитающая любые проблемы решать розгами.

– Привет, Эрик, – обратился к нему судья, – видишь, не всегда ты попадаешь сюда как проказник, иногда твои слова могут и спасти жизни других.

– Здравствуйте, господин Берг, здравствуйте, мэр Ольсен. – Свое приветствие Эрик сопровождал поклонами, за которыми пристально следила настоятельница. Не окажи он подобающего почтения, придется чистить вечером сараи.

– Расскажи нам, дитя, что ты вчера видел? – любезно произнес судья Берг.

– Почему ты вышел на улицу ночью?! – выпалила Ингрид Ларсен и тут же умолкла.

Тон ее голоса не сулил ничего хорошего. Какими бы ни были слова, все равно его ждет наказание.

– Мне не спалось, – начал выдумывать историю Эрик.

Он плохо помнил причину, по которой оказался на улице. О звуках флейты, о призраке матери, которой никогда не видел, он ничего не помнил. Знал только, что вышел на улицу босиком, дошел до ворот. Еще он запомнил бродягу с бешеными глазами и шрамом на груди. Именно эти обрывки сведений он и попробовал связать в достоверный рассказ.

Пока он говорил, судья кивал головой, значит, у него получилось неплохо.

– Расскажи подробнее об этом бродяге, – вежливо попросил Олаф Берг.

– Волосы вот досюда, – Эрик ладонью коснулся шеи чуть ниже уха, – заросший черной щетиной. – Он провел рукой по подбородку. – И глаза как будто горели.

Судья скривился, видимо, не то хотел услышать.

– Ты говорил про шрам на груди.

– Верно, верно, – закивал Эрик, – вот тут, где сердце. – Он постучал кулаком. – Большой такой, как будто растеклось горючее масло и его подожгли.

– Детские фантазии опустим, – махнул рукой судья. – Господин Хансен, снимите с подозреваемого рубашку.

Полицейский кивнул.

Быстрым движением тот задрал ткань, оголив живот и грудь человека. Затем повернул его к залу. Люди в очередной раз ахнули. Кто-то начал шептать молитву.

Эрик замер. До этого момента он не видел лица подозреваемого. Теперь, когда его подняли и развернули, то узнал. Шрам на его груди в этот раз не горел пламенем, но все равно был на том же месте. Большое пятно грубо зарубцевавшейся кожи.

Его тяжелый взгляд разрядом мурашек пробежался по телу мальчика.

– Что ты сказал, дитя? – громко спросил судья, и люди тут же затихли.

– Это он, – неуверенно повторил Эрик и добавил еще громче: – Я его вчера видел!