Зал взорвался гулом возмущения. Среди присутствующих были и те, чьи дети бесследно пропали. Они кричали и требовали от незнакомца, чтобы он вернул их сыновей и дочерей. Кто-то, воспользовавшись суматохой, выхватил револьвер и выстрелил в подозреваемого, но ему помешали, и пуля прошла мимо, лишь оцарапав руку.

Сквозь толпу пробился полицейский, выхватил оружие и сделал залп в воздух.

– Порядок! – закричал судья.

Тут же все смолкло.

– Мы с вами порядочные люди и не скатимся до варварского самосуда. – Судья сам держался из последних сил, но пытался соблюсти приличия. Некоторые присутствующие потупили свой взгляд. – Сперва мы выслушаем совет.

Мужчину вновь усадили.

Эрик занял место в зале, и волнение понемногу спало. Несколько минут члены совета перешептывались. Лучше всего Эрик слышал голос Ингрид Ларсен. Та без конца с придыханием повторяла одно и то же: «Виновен… я считаю, виновен… и думать не надо!»

Наконец слово взял председатель совета Магнус Хокан. Это был человек, на которого равнялись многие жители Гримсвика, в том числе и Эрик. Он олицетворял собой образ успеха, достигнутого тяжелым трудом и упорством. В свои сорок два года выглядел довольно внушительно: высокий рост, широкие плечи, волосы с идеальным пробором, аккуратная светлая борода. Его безупречный внешний вид только подчеркивал статус одного из самых влиятельных людей города.

Господин Хокан особенно вдохновлял Эрика тем, что сам был воспитан в приюте. И свой путь начинал с малого. Приехав в Гримсвик еще юношей, он посвятил себя тяжкому труду. Его целеустремленность и упорство позволили за двадцать лет сколотить значительное состояние. Магнус стал владельцем крупной лесопилки и нескольких торговых лавок, что обеспечило ему уважение и влияние в обществе. Его материальные вклады в развитие Дома Матери были не в сравнение больше остальных.

Каждое слово господина Хокана на совете звучало весомо, и многие ждали его мнения как окончательного решения.

– Уважаемые дамы и господа, – сказал он, когда вышел в центр зала, – рад видеть вас в здравии, но горестно от того, что в своих поступках вы ничем не лучше преступника, стоящего перед вами.

– Он убил наших детей, – выкрикнул кто-то из толпы и тут же попытался укрыться за спинами других. Магнус быстро нашел его взглядом.

– Йорв, у тебя даже нет детей.

Полицейский пригрозил наглецу дубинкой. После этих слов Магнус посмотрел на подозреваемого, затем обратился к судье:

– Признаюсь, все выглядит складно, тут и незнакомец, что хранит тайну, и показания юноши, но разве первый ребенок не пропал месяц назад?

– Верно, – ответил судья.

– Конечно, этот человек мог прятаться в лесах все это время. Тогда зачем же ему ночевать на складах?

– Ваши вопросы, господин Хокан, не имеют смысла, – возразил судья Берг.

– Тогда перейду к сути. Совету недостаточно показаний одного ребенка, чтобы приговорить человека к каторжным работам и уж тем более – к смертной казни.

Кто-то из зала выругался, но Магнус не обратил на это внимания.

– Однако мы согласны, что человек этот несет в себе угрозу, поэтому предлагаем держать его под стражей как главного подозреваемого. И если больше ни один ребенок не пропадет, то это станет наглядным подтверждением вины этого человека.

Советница Ингрид уже набрала в легкие воздуха, чтобы что-то добавить, но Магнус опередил ее вопрос и сказал:

– Но это не значит, что нам стоит прекратить поиски и просто ждать. Мы должны найти похитителя и разыскать наших детей. Даже если найдем только тела.

От холода последней фразы и отзвука металла в голосе по залу прошлась волна недовольства. Но люди не решались перечить Магнусу.

Все это время Эрик не сводил глаз с похитителя. Тот никак не реагировал на слова председателя совета и судьи. Склонив голову, он мерно кивал в такт мелодии, которую слышал только он.

Эрик закрыл глаза. В памяти постепенно проявлялись события ночи. Призрак девушки, которую Эрик принял за мать, звуки флейты – все это вернулось рваными фрагментами и никак не складывалось в общую картину. Но хуже всего то, что стоило мальчику закрыть глаза, как он видел лицо этого человека.

– Так и быть! – Слова пробили вакуум и долетели до слуха. – Приговорен к содержанию в камере до тех пор, пока господин Лейф Хансен не докажет его виновность!

Эрик открыл глаза и замер от ужаса.

Незнакомец смотрел прямо на него.

3

Камера в тюрьме Гримсвика была небольшой. Каменные стены, холодные и сырые, окружали узника, оставляя лишь узкую щель окна с железными решетками для слабого света и свежего воздуха. У стен стояли две простые деревянные кровати без матраса, между ними – табурет и стол, вырезанные из грубого дерева. Тяжелая дверь с массивным замком и металлическими полосами надежно защищала выход. Мало кто из жителей бывал здесь. А уж если доводилось все-таки попасть, то выносил отсюда хороший урок.

Человек без прошлого лежал на жесткой кровати, думая о своем положении. Память сыграла с ним ужасную шутку. Сон не нес для него никакого облегчения. Наоборот. Каждый новый день начинался с чистого листа. Он не помнил, кто он и как оказался в этом месте. Даже забавно, что завтра он дико удивится тому, что очнулся в тюрьме.

Обычно он оставлял себе хоть какие-нибудь подсказки – с именем и короткой историей. Но все они потерялись, когда его схватили.

Пришлось начинать все заново. Чтобы хоть как-то себя назвать, человек начеркал угольком на каменной стене надпись: «Тебя зовут Грим». Имя это взял в честь названия города. Затем добавил: «Ты невиновен». Грим не был уверен в том, что не похищал детей, но чувствовал, что к этому отношения никакого не имеет.

Почему же тот пацан сказал, что видел его? И как он узнал про шрам на груди?

Грим не знал ответов на эти вопросы. Было бы гораздо проще, если бы стрелявший человек не промахнулся. Хотя какой в этом толк?

Он посмотрел на рану на руке, от которой уже не осталось следа.

В его памяти оставалось место, чтобы запомнить только две вещи. Первое – раны на его теле всегда затягиваются быстро. Второе – шрам на груди никогда не заживает.

Было еще одно. Прямо перед тем, как его обнаружили, он услышал странную мелодию. И теперь она без конца крутилась в его голове, будоража потаенные уголки его больного сознания.

Если в скором времени он не вспомнит, кто он и как попал в этот город, то его, вероятно, обвинят в похищении детей.

Но как вернуть то, чего нет?

С этими мыслями человек без памяти провалился в сон.

4

Ночь накрыла Гримсвик.

Люди закрывали ставни, запирали комнаты с детьми. По указанию мэра, полицейский Лейф Хансен собрал несколько патрулей из обычных граждан, вооруженных масляными лампами и ружьями. Им следовало пройтись по всем улицам, убедиться, что никто не шатается по городу в ночное время. И при удачном случае напасть на след преступника.

Они ушли с площади, когда часы на городской башне пробили полночь. К часу ночи проверили северную часть, где находились склады. Именно там нашли незнакомца.

К двум часам они дошли до западных ворот – въезд в Гримсвик. Оттуда открывался прекрасный вид на поля, изобилующие крупными камнями и березовыми рощами. Сделав привал около трех ночи, все двинулись по узким улочкам, ведущим сквозь домики в два этажа, к южному краю города. По пути встретился загулявший горожанин Томас. Тот работал часовщиком, хотя чаще его можно было встретить в пабе. Он стал иронично оправдываться, что потерял счет времени, несмотря на свою профессию.

Полицейский Хансен знал часовщика лично и потому обошелся суровым предупреждением.

У южных границ, где начинался густой непроглядный лес, все пошли на запад. Но по пути пришлось отменить патруль.

Сначала раздался дикий крик, а затем звон колоколов.

Фрида Нильсен больше не спала.

Месяц назад ее дочь Марта пропала из своей кровати, из комнаты, где спали еще трое братьев. Девочка была самой младшей и самой любимой. Конечно, Фрида любила и сыновей, но не так, как долгожданную дочь. Теперь ее не стало. Вместе с ней ушел и покой. Стоило женщине закрыть глаза, как фантазия рисовала перед ней пустую кровать и распахнутое окно. В тот момент она даже не смогла закричать. Просто схватила себя за волосы и чтобы было сил потянула вниз. Фрида надеялась, что физическая боль способна заглушить рану в груди.

Пятеро суток они искали ребенка, но не нашли и следа. Ее супруг Гуннар хоть и избегал разговоров о постигшем горе, но сильно осунулся и потерял в весе. Они и раньше еле общались, но теперь, уложив сыновей спать и оставшись наедине, коротали ночь в полном безмолвии.

В этот раз Гуннар ушел патрулировать город. И Фрида понимала, что так он борется с утратой и дарит себе частичку веры. Она бы и сама хотела взять ружье и броситься на поиски убийцы. О, если бы она его встретила, то ни секунды бы не колебалась. Стреляла бы прямиком в его поганую морду. Так, чтобы живого места не осталось.

Но женщин на дежурство не брали. Да и сыновей с кем оставишь?

Старшему недавно исполнилось двенадцать, младший готовился к скорому восьмилетию.

Их гостиная была сердцем жилища. Деревянные панели стен, окрашенные в светлые тона, раньше создавали уют и тепло, а массивный стол в центре комнаты служил местом для семейных собраний. Вечерами, когда зажигался камин, комната наполнялась мягким светом и треском дров. Сейчас же Фрида сидела в холодном одиночестве, глядя на погасшие в камине бревна. Чтобы не замерзнуть, она накрыла ноги пледом.

Переведя взгляд на окно, Фрида сказала:

– Мы обязательно тебя найдем.

В пустой комнате голос звучал непривычно. Гостиная обратилась в храм безмолвия.

– Я знаю, мамочка, – ответила сама себе Фрида, изменив голос на детский.

– И больше никогда тебя не потеряем, – добавила Фрида.

– Да, мамочка, я верю вам и жду этого момента. – Голос Фриды все больше походил на голос дочери.

Затем она замолчала, и в тишину вторглась слабая грустная мелодия флейты. То ли ветер так играл, то ли кто-то из соседей взялся за инструмент. Не важно. Эта мелодия так ладно совпала со струнами души.

– Как ты, доченька? – спросила она.

– Мне холодно, – ответила девочка голосом матери.

– Где ты?

– За окном, жду тебя и братьев.

Последнюю фразу принесли мелодия флейты и морозный ночной воздух. Фриде даже не пришлось притворяться. Окна дома выходили на редкую лесопосадку. Деревья росли на большом расстоянии друг от друга. Голые стволы елей уходили в ночное небо на шесть с лишним метров. За ними начинался лес, который хорошо виднелся днем. Ночью же между деревьев растянулась непроглядная черная пелена.

Женщина подошла к окну. Оказалось, что его не заперли. Даже ставни не закрыли.

– Я здесь, – прозвучал детский голосок.

Фрида отодвинула льняную занавеску и посмотрела во двор.

Мелодия флейты стала громче. Она нагло проникала в сознание, заглушая посторонние звуки. Мир умолк, казалось, существует только одна флейта. Только ее игра.

Черный двор, черные стволы деревьев и туман, мягко расстеленный поверх осенней травы. Звездное небо, небрежно укрытое редкими тучами, и полумесяц, скромно мерцающий в объятиях ночи. Его слабый свет едва мог избавить это место от тьмы.

– Я здесь… – повторила девочка.

Фрида не заметила, как оказалась на улице. Еще мгновение назад она стояла по ту сторону стены, но теперь, следуя голосу дочери и звуку флейты, она прошла сквозь камень и бревна и очутилась на улице.

Из-за ствола черной ели показалась девочка. Ее волосы были аккуратно расчесаны и закрывали большую часть лица. Одета она была в белое праздничное платьице с бантами на рукавах. Ноги ее скрывал туман.

– Я здесь, – прошептала девочка, оставаясь неподвижной. – Ну же, братец, иди ко мне.

Фрида повернула голову.