– Вот… – Я не знаю, что еще сказать, но потом взрываюсь: – Да что со мной не так? Я мужчин что, сама отпугиваю?

– Джемма, ты идеальна! – говорит мой отец, только что вернувшийся с радио. – Я еще с лестницы слышал, как ты кричишь, – поясняет он и подходит поцеловать маму. – Что случилось?

– Алехандро женат, – серьезным тоном сообщает она.

– Разве его звали не Роберто? – удивляется папа.

– Нет, тот ей изменил с фигуристкой.

– Фигуристкой? Разве это не с ней ты застукала Фернандо?

– Нет, Фернандо завел интрижку с собственной сестрой, – поправляет его мама.

Папа хлопает себя ладонью по лбу:

– Точно, как я мог забыть!

– Не важно, кто или как. Всегда одно и то же: сохранить отношения я не могу, мне всегда изменяют с кем-то еще!

Мама заплетает мне волосы в косу, как делает всегда, когда хочет поговорить о каких-то важных жизненных вопросах.

– Ну, Джемма, сначала тебе стоило бы задуматься, можно ли назвать отношениями десятидневное знакомство.

– Мы знакомы месяц! – поправляю ее я. – И потом, вы с папой тоже поженились, еще толком не зная друг друга, – добавляю обвинительным тоном.

– Тогда было другое время, мы были духовными партнерами и сразу это почувствовали.

Ее замечания на меня не действуют.

– Мы с Алехандро тоже могли бы быть духовными партнерами! Вот только у него есть жена! И она предложила устроить тройничок! – возмущаюсь я.

Но мама с папой только заговорщицки переглядываются.

– Вы это чего? – Досаду в голосе скрыть не удается.

– Джемма, – пытается объяснить мама, – ты слишком зациклена на материальном обладании. Ты воспринимаешь любовь и отношения как физические ограничения своего спутника.

Я смотрю на них, запутавшись еще больше.

– Да, Джемма, – вставляет папа, – твоя мама хочет сказать, что в семидесятых годах любовь была свободной. У тебя могло быть даже пять или шесть партнеров.

– Групповая любовь, – продолжает она.

Папа ей улыбается:

– Телесное наслаждение может подарить кто угодно, но только твоя мать дарит мне наслаждение духовное…

– А мне – твой отец. Моногамия в твоем понимании полна ограничений.

– Бога ради! Прошу, нет! – Я пытаюсь избавиться от мысленной картинки своих двадцатилетних родителей, участвующих в оргии в семидесятых годах.

– Карли, возможно, нам всем надо чуточку успокоиться.

– Ты прав, Ванс, пойду поставлю чайник.

Отец ставит в проигрыватель диск Imagine Джона Леннона, а мама уже возвращается с кухни с подносом и тремя чашками исходящего паром чая.

Но только я делаю глоток, как тут же выплевываю его обратно.

– Джемма, милая, ошпаришься! Немного терпения, – укоряет меня отец.

– Мама, ты что туда положила? Свою специальную настойку, что ли?

Она пожимает плечами и делает знак рукой, почти соединив большой и указательный пальцы:

– Совсем чуточку…

– Мама! Что-то успокаивающее значит, что ромашки было бы более чем достаточно!

– Ты так хорошо спала в детстве!

Я люблю своих родителей, но их нужно принимать в маленьких дозах. Поднимаюсь с пола: лучше вернусь к себе, в свою каморку.

– Ты куда?

– К себе вниз. У меня болит голова. Приму душ и лягу спать.

– Но я приготовила хумус на ужин!

– Заманчиво, но нет, спасибо.

Бабушка Катриона хотела вырастить маму как девушку из высшего общества, чтобы она вышла замуж за дворянина. Да и вся семья моей матери, богатая, но без титула, надеялась подняться по ступенькам социальной лестницы, и бабушка Катриона всегда принимала эту тему близко к сердцу.

Как только мама стала совершеннолетней, ей выбрали жениха из аристократии, но свадьба не состоялась, так как, пока моя мама гостила в Саутгемптоне у подруги, она сбежала на концерт и там познакомилась с моим отцом. Они поженились и вернулись в Лондон, прямо под разгневанные очи моих бабушки и дедушки. Для тех, кто уже больше века производил оружие и осуществлял военные поставки, пацифистские убеждения дочери и к тому же свадьба с парнем-хиппи с волосами до бедер стали настоящей трагедией. Моя мама моментально стала парией в обществе. Какое-то время они с папой жили в кибуце Вади Ара ^[9], затем в коммуне на Гоа и, только когда моя мама забеременела, вернулись в Англию.

Папа работает диджеем на независимой радиостанции, где играют рок, носит обычно джинсы-клеш, а длинные волосы с проседью собирает в хвостик. Мама делает расслабляющий массаж для восстановления баланса чакр и готовит натуральные лекарства из трав, которые выращивает на балконе. Оба настоящие хиппи, воспитывали меня в абсолютной свободе и никогда не ругали, потому что в принципе против выговоров. Иногда я задаюсь вопросом, как вообще дожила до двадцати пяти лет.

Если на то пошло, родители были уверены, что родится мальчик, поэтому решили назвать меня Джими, как Джими Хендрикса ^[10]. А потом оказалось, что родилась девочка, и из Джими я стала Джеммой.

И когда я говорю «хиппи», то подразумеваю все вышеперечисленное: в нашем доме расслабляются всем известным способом, их машина – веселый фургончик дынного цвета, сами они нудисты, и я постоянно ездила на нудистские пляжи и в кемпинги. У них нет телевизора, они веганы, экологи, борцы за права животных и антимонархисты. Я говорю «они», потому что прелесть родителей-хиппи в том, что у меня всегда была свобода выбора. Когда в четырнадцать лет я попала на концерт Backstreet Boys, после него решила поесть в «Макдоналдсе» – и в итоге объявила о своей вечной любви к говядине и сыру.

К сожалению, в вопросе моногамии и измен – по крайней мере, физических – на поддержку родителей я рассчитывать не могу, учитывая их участие в сексуальной революции.

Почти полчаса проведя в душе, прислонившись к стене и подставив лицо шумным струям (которые превращаются в кипяток, если жилец с первого этажа нажимает на слив в туалете, или в ледяную воду, если туалет посетил жилец со второго этажа), я наконец заставляю себя дойти до кровати, надеясь похоронить воспоминания об этом дне под покровом простыней.

И едва не пропускаю сообщение.

Оно от Дерека.

«Ты сказала мне разобраться с вопросом о твоем наследстве. Кажется, я нашел выход. Обсудим завтра за ужином в «Бернерс» в восемь вечера».

4
Эшфорд

Как и предполагал, ночью я глаз не сомкнул. Уже перебрал все варианты, как можно было решить вопрос и найти деньги, и заглянул в лицо отчаянию, дойдя до того, что подумывал превратить Денби-холл в бордель, как Том Круз в «Рискованном бизнесе».

В пять утра я сдался и окончательно встал.

Включаю телефон и вижу сообщение от Дерека.

Там, на экране, – ответ на мои молитвы.

«Ты сказал мне разобраться с долгами твоего отца. Кажется, я нашел выход. Поговорим завтра за ужином в «Бернерс» в восемь».

Если придется вернуться в Лондон, так тому и быть. Это большая жертва, но в этот раз я ее принесу с радостью.

И сразу будто все напряженные мышцы разом расслабляются: я падаю в кровать и на сей раз глубоко засыпаю.

Будит меня Ланс – по настоянию моей матери.

Уже за полдень, а по ее мнению, просто недопустимо валяться в кровати, когда с минуты на минуту может нагрянуть с визитом королевская семья.

Когда-нибудь я наберусь смелости и признаюсь ей, что никакая королевская семья к нам не едет. Но не сегодня.

Встаю, и сейчас во мне бурлит энергия, которой я не ощущал со дня финала по поло в прошлом году.

Надеваю кашемировый свитер, рваные джинсы и подхватываю теннисную ракетку.

Да, сегодня на улице градусов десять, но внутри меня будто ядерный реактор, поэтому я выхожу немного размяться на корт.

Что мне больше всего нравится в Денби-холле, так это открытые пространства: вид с любого места уникален, и, откуда бы ты ни смотрел, кажется, что он постоянно меняется. Снаружи земли поместья обрамляет что-то вроде лабиринта, ведущего гостей по разным садам, разделенным по темам и зонам.

Денби-холл – поместье с особняком девятнадцатого века, который перестраивался и расширялся на протяжении многих лет различными герцогами Берлингемами без какого-либо общего плана. Именно это придает ему характер и уникальность по сравнению с классическими английскими особняками, выстроенными сперва на чертежных досках. Теннисный корт занимает один из внутренних двориков и с трех сторон закрыт каменными стенами, увитыми красным плющом. Четвертая сторона, открытая, выходит на озеро. А на первом этаже усадьбы есть галерея, которая служит трибуной.

Признаюсь, соблазн попасть мячиком в мать, когда она появляется в галерее, всегда велик. Рано или поздно я ему поддамся.

Мама как боль в животе: прекрасна, когда уходит.

Мой отец был великим человеком и сдерживал ее, как мог, целых сорок лет, после чего решил переложить задачу на меня. А я сейчас, в свои тридцать с небольшим, думаю, не податься ли в бега.

Мама помешана на контроле, и стоит ли говорить, что сперва она контролировала отца, теперь сосредоточила всю энергию на мне.

Да, ей ведь не хватило быть герцогиней половину своей жизни, теперь она всеми возможными способами играет роль герцогини-матери.

И пока я не женюсь, главной женщиной рода Берлингемов будет она.

Так что передо мной стоит выбор: либо на всю жизнь оставить все обязанности матери, либо заменить ее женой, которая и станет новой герцогиней.

А мама, в свою очередь, может одобрить только два типа женщин в качестве подобной кандидатуры.

Тип первый: робкая, покорная и бесхарактерная, еще лучше – немая, которая не будет мешать ей и дальше все контролировать.

Тип второй: сообщница. Кто-то, настолько похожий на нее, чтобы они могли взять меня в клещи, одна слева, другая справа, и заставить выполнять их желания. По сути, осада.

Вот уже почти десять лет, как я выскальзываю из рук дебютанток, точно кусок мыла, и уворачиваюсь от баронесс и графинь, которые, включая меня в свои семейные планы, даже не особенно это скрывают. Поскольку за все время мне еще не сумели надеть петлю на шею, я могу собой гордиться.

Вы бы видели, что происходит на каждом мероприятии: бесконечная вереница дочерей, племянниц, кузин, сестер, с которыми, по мнению матери, я не могу не познакомиться.

Конечно, если бы я действительно остался без гроша, как сутки назад пророчил мне Дерек, ни один отец не отдал бы мне свою дочь в жены.

Да, единственный плюс банкротства в том, что оно очень эффективно бы сдерживало этих охотниц за мужьями.

Одно можно сказать наверняка: как только Дерек расскажет, как планирует вернуть мое состояние, я отправлю маму в Бат и не хочу ее ни видеть, ни слышать ближайшие полгода.

Не поймите меня неправильно, я ее люблю, но кто же это все выдержит – уж точно не я, никакого терпения не хватит.

Я не привык жить с семьей.

Вокруг всегда были няни и гувернантки, и стоило только вырасти первому зубу, как меня отправили в интернат, а вышел я оттуда уже совершеннолетним.

Дома я бывал на Рождество, приезжал на весенние и летние каникулы, и обычно, кроме меня и родителей, там собиралось еще много людей.

Можете представить, как странно я себя чувствую, просыпаясь каждый день и постоянно натыкаясь на свою мать. Я не со зла – просто не привык.

Кроме того, она вбила себе в голову, что должна превратить меня в идеального герцога Берлингема, поэтому ее вмешательство в мою жизнь переходит всякие границы.

И сейчас она тоже стоит там, под арочными сводами галереи, наблюдает за мной и на глаз снимает мерки. Должно быть, прикидывает, позировать мне для официального портрета сидя или стоя.

Когда начинают падать первые капли дождя, ударом ракетки я собираю раскатившиеся теннисные мячики и направляюсь в свои покои.

Я чувствую себя в отличной форме и готовлюсь к вечеру так, словно меня будут награждать.