В этот же момент началась беспорядочная пальба со стороны обоза. Палили преимущественно мушкетёры, ведь почти вся кавалерия только что приказала долго жить. Стреляли беспорядочно, во все стороны.

Где-то зачиркали пули, ломая и разнося в щепки тонкие деревца и свисающие ветки. Кто-то из стрельцов ойкнул, осел на землю – зацепила шальная пуля.

Дёмин бросил на него короткий взгляд: вроде ничего серьёзного, попало в руку, кость не задета – вон с какой яростью стрелец сжимает и разжимает кисть.

Пришёл черёд более архаичного оружия. В мушкетёров полетели стрелы. Как бы хорошо ни целились стрельцы, всё равно под раздачу попали и ни в чём не повинные коняшки. И любое такое попадание вызывало у Дёмина приступ острой боли: каждую из лошадей он мысленно уже записал в трофеи.

Колчаны опустели быстро, гораздо быстрее, чем успели перезарядиться польские мушкетёры.

– В атаку! – крикнул Дёмин и побежал первым, вращая в воздухе вытащенной из ножен саблей.

Навстречу ему уже спрыгивал толстый, красномордый «жолнеж», причём этот самый «фейс» красного цвета никоим образом не выдавал в противнике уроженца другой нации. Не будь на нём синего кафтана и шапки-мегерки, Дёмин признал бы в стремившемся наперерез враге мужика из какой-нибудь Рязанщины или Вологодчины. Даже убивать его не хотелось.

Но… славянин пёр на славянина.

Они сшиблись в яростной сабельной схватке. Зазвенела сталь.

Несмотря на грузность, фехтовать мушкетёр умел. Грамотно отводил все выпады Дёмина и разик умудрился едва не полоснуть ему по руке. Подполковник почти чудом увернулся от клинка, отсвечивающего на солнце фиолетовым.

Поляк по инерции проскочил чуть вперёд, слегка раскрылся и позволил сабле Дёмина с треском разрывающейся ткани войти между рёбер.

«Воевода» быстро выдернул окрасившийся в багровое клинок. Оставлять позади раненого противника не стоило, поэтому сабля полоснула по толстой шее поляка. Отделить голову от туловища не отделила, но после такого не живут – об этом свидетельствовал обширный опыт спецназовца.

Дениска орудовал поблизости, страхуя командира. На одну саблю он не полагался, зажимая в левой руке нагревшуюся рукоятку «Грача». Правда, в ход пистолет пускал совсем уж в крайнем случае, но такие оказии случались за время короткой схватки неоднократно. То хитрый лях, спрятавшийся за одной из телег, выскочил как будто из табакерки и едва не пришил Михая (только пуля Дениски успела немножечко раньше), то пришлось на бегу устраивать прореху в строе спешившихся казаков, которых не зря называли «панцирными».

Сабля тоже не знала покоя. Высокий рост делал Павленко в сравнении с приземистыми поляками почти великаном, а это, как известно, большое преимущество в фехтовании.

Морошкин действовал не так сноровисто и быстро, как Дениска, предпочитая прямолинейной сшибке продуманную стратегию. Почти всегда заставлял противника ошибиться и только после этого наносил один аккуратный, но смертельный удар. Интуиция помогала майору находить бреши в обороне любого противника, будь тот хоть трижды опытным бретёром, прежде не ведавшим поражения.

Свешникова Дёмин не видел, но знал, что под крылом Воднева историк точно не пропадёт. «Кержач» не позволит темпераментному учёному пороть ненужную горячку и вытащит из любой беды. С ним тот и в огне не сгорит, и в воде не утонет.

Собственно, так оно и было. Умелая рука Воднева не раз и не два отводила беду от буйной головы научного авторитета. Пожалуй, из спецназовца мог бы выйти телохранитель высшего разряда, хоть прямо сейчас в охрану президента.

Что касается стрельцов, те находились в своей стихии. Бердыш – штука серьёзная, можно орудовать и как топором, и как копьём при необходимости. А если между затором из телег и лесом вдруг становилось тесно, так всегда можно перехватить острую сабельку. И в сабельной рубке стрельцы тоже знали толк.

Однако не всем сегодня везло. Имелись потери среди стрельцов, и далеко не шуточные. Как и предполагалось, поляки не собирались задёшево продавать свою жизнь. Бились отчаянно, от души, ничего не боясь, смело кидаясь в безрассудную схватку.

Этот противник был достоин уважения. И пусть принял католическую веру, но всё же оставался своим братом-славянином. Жаль, что законы истории поставили его на противоположную сторону.

Наверное, взаимоистребление длилось бы ещё долго, пока кто-то из ляхов вдруг не вскинул руки и не попросил пощады. Остальные как будто только и ждали этого возгласа, боясь оказаться первыми. Теперь же словно плотину прорвало.

– Пан, милости прошу! – завопил панцирный казак, с которым едва не сцепился Дёмин, уже прикидывавший, каким манером отправит поляка на тот свет. – Пощадите!

Люди устали убивать, насытились кровью и с облегчением остановили этот процесс.

– Войник Андрей, – позвал Дёмин, почему-то зная, что Морошкин услышит его и сразу окажется рядом.

Тот возник словно из ниоткуда.

– Слушаюсь, господин воевода.

– Позаботься о раненых и пленных, – велел подполковник. – Через десять минут жду с докладом. Ну, а я пока пойду взгляну, что тут нам бог послал. Авось и впрямь что-то полезное.

Примерно половину телег занимали мешки с зерном: рожь, пшеница, овёс. Четыре телеги были загружены неотбелённым холстом. Что ж, тоже штука полезная. Правда, что он будет делать с холстом, Дёмин представления не имел, но решил, что что-нибудь да придумает.

На двух телегах поляки везли изделия местных кузнецов – подковы, топоры. Вон, даже необработанные крицы^[6]скверного болотного железа прихватили.

Кое-какие трофеи вызывали оторопь. Ну скажите, зачем полякам старые крестьянские тряпки – куски мужских рубах и обрывки женских сарафанов?

«Основательные ребята, – подумал Дёмин, покачав головой. – Ничем не брезгают, сволочи!».

Но потом до него дошло. Это же корпия! Ваты ещё не придумали, а раны обрабатывать надо. На Руси для этого использовали мох-сфагнум, а в Европе раздирали старые тряпки, «выщипывая» из них нитки.

Да, в обозе было много полезных вещёй, но к сокровищам можно было отнести телегу, заполненную серебром. Здесь лежали сваленные в груду переплёты старинных книг, в серебряных окладах с полудрагоценными камнями. Были серебряные сосуды-кубки, какие-то широкие тарелки, ложечки, изящные вещицы в форме храма и много ещё такого, о чём подполковник не имел представления. Одна беда, что всё это было изодрано и исковеркано не то каблуком, не то рукояткой сабли.

«И что со всем этим делать?» – задумался Демин, а потом успокоился, решив показать это сведущим святым отцам. Ежели скажут, что нужно вернуть владельцу – так он и сделает, а нет, так и самим пригодится, для благого дела.

Свешников как-то говорил, что для выкупа из татарского плена великого князя Василия во всех русских церквях были собраны и перелиты серебряные сосуды. А тут не какого-то князя выкупать, а за свободу сражаться!

О, упомяни Свешникова, и тот сразу нарисуется собственной персоной.

– Пойдём, что покажу, – поманил учёный.

Он подвёл Дёмина к одной из телег, мимо которой подполковник равнодушно прошагал чуть раньше, и отдёрнул рогожу.

Взору гостей из будущего представился приличного размера сундучок, окованный железом. Ну, а чтобы вскрыть его – пришлось бы повозиться с увесистым замком, должно быть, прародителем всех амбарных.

– Думаешь, что-то ценное? – заинтересованно протянул Дёмин.

– Вряд ли бы на рухлядь какую такой замок присобачили. Надо Воднева кликнуть – пущай вскроет.

Вызвали Игоря. Тот присел на корточки перед сундуком, задумчиво оглядел замок, вздохнул, сбегал за инструментом, поковырялся какой-то шпилькой минут десять, а потом с торжествующим видом поднял металлическую дужку и открыл «сейф».

– Вуаля!

Увидев содержимое сундучка, спецназовцы дружно присвистнули. Тот был доверху набит серебряными монетами.

– Талеры, – с выдохом произнёс Павленко, мимо которого такое событие пройти не могло.

– Ефимки, – поправил историк. – А полное название «Йоахмстальгульденгрошены». Талерами их в Европе называли. А мы – ефимками. Получали за товары монетами, а потом чеканили из них копеечки.

– А что, у нас только чешуйки были? – хмыкнул Павленко. – Это ж заколебёшься деньги считать!

– Ну, что делать. Рубли только при Петре появились. Вот их как раз из талеров и чеканили. Алексей Михайлович попытался крупные монеты в ход пустить – не получилось. Хорошо поляки кого-то пограбили.

– Тогда реквизируем деньги в свою пользу, – объявил Дёмин.

Тут как раз подоспел Морошкин.

– Товарищ воевода, разрешите доложить.

– Разрешаю.

– У нас следующие потери: среди стрельцов трое двухсотых, четверо трёхсотых – один крайне тяжёлый. Разрешите прибегнуть к медицинскому чемоданчику?

Подполковник кивнул.

– Действуй, войник. Трофейную команду организовал?

– Так точно. Заодно и похоронную – негоже тела просто так на дороге бросать. И да, товарищ воевода, тут насчёт пленных кое-что любопытное выяснилось. Тебе надо бы потолковать кое с кем.

– Ладно, пошли, потолкуем. Посмотрю, что за птица такая, ради общения с которой дёргают целого подпол… то есть воеводу, – поправился Дёмин.

Важная птица была облачена в панцирь, поверх которого стелился белоснежный (что удивительно!) кружевной воротник, в широкие штаны, смахивающие на извращённый вариант галифе, и имела на удивление нагло-спокойное лицо.

– Барон Курт фон Ноймарк, – представился он.

Барон говорил по-русски с едва заметным акцентом.

– Слушаю вас, – ответил Дёмин, придав лицу надменное выражение.

– Надеюсь, я имею дело с дворянином? – поинтересовался барон. – С европейским дворянином? – уточнил он.

Напустив на себя гордый вид, Дёмин ответил:

– Наш род из владетелей сербских.

– Герцог Дундич, – воспрянул барон. – Я хочу предложить вам свою шпагу. Свою, а также шпаги своих людей.

Такого поворота подполковник не ожидал. Вчерашние враги просятся на службу? Хотя – почему нет?

– Сколько у вас людей?

– В обозе нас было двадцать человек. Ну, теперь уже меньше, – слегка улыбнулся барон. – Но за десять человек я ручаюсь. Кроме того, под Смоленском у нас есть товарищи – ещё человек сто. Наш контракт с польским королём закончился позавчера. Признаться, я хотел по минованию расчётов вернуться домой.

– Король так плохо платит?

– Его католическое величество Сигизмунд предпочитает отправлять деньги в Рим и постоянно забывает рассчитываться со своими воинами, – сказал немец, поморщившись.

– Значит, здесь у вас десять человек… – задумчиво произнёс Дёмин.

– И они обойдутся вам в сущие пустяки, – расплылся в широченной улыбке барон.

– И сколько?

– Мне, – зачем-то оглянулся немец, – достаточно и десяти талеров в месяц. А моим людям – по пять талеров.

Барон смотрел такими честными глазами, что Дёмин сразу заподозрил – врёт, собака. Но сколько стоит наёмник, он понятия не имел.

К счастью, Свешников с Павленко уже закончили свою работу.

– Господин барон предлагает свои услуги за скромную плату в десять талеров, – сообщил подполковник историку.

– Сколько? – возмутился Свешников. – Облезет!

Опасаясь, что немец не поймёт жаргонизм студентов двадцать первого века, доцент перевёл:

– Das ist zuviel, Herr Baron.

Барон отозвался длинной тирадой, историк начал было отвечать по-немецки, но был прерван командиром:

– Извольте по-русски!

– Господин барон хочет слишком много, – любезно сообщил историк. – Даже в Европе красная цена для наёмника – четыре талера. Ну, капитан получает пять-шесть. В России же их нанимают за два талера, а командир… ну, пусть командир получает пять.

Капитан наёмников приготовился к увлекательному занятию, надеясь выторговать цену побольше, но Дёмин только покачал головой и довольно-таки жёстко сказал:

– Ваши люди получат по два талера, а вы – пять.

Барон, поняв, что с сербским герцогом не поторгуешься, слегка поклонился и протянул руку.