Важно отметить, что эти ограничения касаются мозга любого человека. Это не вопрос индивидуальных различий в интеллекте. Это особенности органа, которым мы все обладаем, его биологической природы и эволюционной истории. Мозг действительно прекрасно справляется с рядом функций, такими как восприятие, перемещение тела и ориентация в пространстве, а также общение с другими людьми. Этими действиями он может управлять плавно, почти без усилий. Однако он сталкивается с трудностями в процессе запоминания сложной информации, выстраивания строгих логических рассуждений, а также схватывания на лету абстрактных идей. В этих случаях он не так безупречен, как может показаться на первый взгляд.

И тут мы подходим к общей для всех нас дилемме. Современный мир необычайно сложен, переполнен информацией и построен вокруг контринтуитивных идей, концепций и символов. Успех в этом мире требует сосредоточенного внимания, потрясающей памяти, большой скорости обработки информации, устойчивой мотивации, логической строгости и умения оперировать абстракциями. Разрыв между тем, на что способен наш биологический мозг, и тем, что требует от нас современная жизнь, велик и расширяется ежедневно. С каждым экспериментальным открытием пропасть между научным описанием мира и нашим интуитивным, «бытовым» пониманием становится все более заметной. Каждый терабайт данных, увеличивающий запас знаний человечества, обгоняет наши врожденные способности их обработать. С новым витком сложности мировых проблем наш мозг все менее способен их решить.

Наш общепринятый ответ на когнитивные вызовы, которые ставит перед нами современная действительность, заключается в усилении того, что философ Энди Кларк называет «мозг-центрированным» мышлением, – педалировании тех способностей, которые сами по себе кажутся неадекватными. Мы призываем себя и других собраться с духом, не сдаваться, «просто сделать это» – думать усерднее. Однако как часто мы, к своему разочарованию, обнаруживаем, что мозг сделан из упрямого и неподатливого материала, несмотря на всю его хваленую пластичность. Столкнувшись с его ограничениями, можно прийти к выводу, что мы сами (или наши дети, студенты, сотрудники) просто недостаточно умны или настойчивы. На самом деле проблема заключается в том, как мы справляемся с ментальными недостатками, от природы присущими нашему виду. Наш подход представляет собой (как выразился поэт Уильям Батлер Йейтс в другом контексте) «попытку воли выполнить работу воображения». Разумный шаг заключается не в том, чтобы еще сильнее пытаться задействовать мозг, а в том, чтобы научиться использовать ресурсы, лежащие за его пределами.

В комедии «Мещанин во дворянстве», написанной французским драматургом семнадцатого века Мольером, будущий аристократ месье Журден приходит в восторг от осознания разницы между прозой и стихами. «Честное слово, я и не подозревал, что вот уже более сорока лет говорю прозой!» – восклицает он. Точно так же можем быть впечатлены и мы, узнав, что уже давно задействуем в своих мыслительных процессах экстранейронные ресурсы.

Это хорошая новость. Плохая новость в том, что мы часто делаем это бессистемно, без особого намерения или умения. Неудивительно, ведь наши усилия в области образования и профессиональной подготовки, а также управления и лидерства направлены почти исключительно на развитие интеллектуального мышления. Еще с начальной школы нас учат сидеть неподвижно, работать тихо и напряженно думать – модель умственной деятельности, которая будет преобладающей в течение всех последующих лет: всю среднюю школу, колледж и, наконец, на рабочем месте. Навыки, которые мы развиваем, и техники, которым нас обучают, предполагают использование только нашего разума: закрепление информации в памяти, обдумывание и внутренние логические построения, стремление к самодисциплине и самомотивации.

Между тем совершенно отсутствует соответствующее развитие нашей способности мыслить вне рамок мозга – нет никаких инструкций, например, о том, как настраиваться на внутренние сигналы тела, на ощущения, которые могут быть с пользой применены для принятия решений и нашего выбора. Нас не учили использовать телодвижения и жесты для освоения естественных наук и математики или для выдвижения новых и оригинальных идей. В школе не обучают тому, как восстановить свое истощенное внимание с помощью пребывания на природе и на свежем воздухе или как организовать свое учебное пространство так, чтобы расширить возможности своего интеллектуального мышления. Учителя и менеджеры не объясняют, как превратить абстрактные идеи в физические объекты, чтобы использовать их для новых открытий и решения проблем. Сотрудникам не показывают, как социальные практики подражания и коллективное обучение могут ускорить процесс получения необходимого опыта. Школьные группы и рабочие коллективы не обучаются методике эффективного повышения коллективного интеллекта своих членов. Наша способность мыслить вне пределов мозга остается почти полностью неразвитой.

Подобное упущение – результат «нейроцентрического предубеждения». Иными словами, нашей идеализации и в некоторых моментах даже фетишизации мозга и соответствующего слепого пятна для всех способов познания, выходящих за пределы черепа. (Как заметил комик Эмо Филипс: «Раньше я думал, что мозг – самый замечательный орган в моем теле. А потом я осознал, кто мне это говорил».) С другой стороны, у нас есть уникальная возможность открыть мир нереализованного потенциала. До недавнего времени наука разделяла такое пренебрежительное отношение широкой культуры к мышлению вне мозга. Теперь все изменилось. В настоящий момент психологи, когнитивисты и нейробиологи могут четко объяснить, как экстранейронные сигналы влияют на процесс обдумывания информации. Кроме того, сейчас существуют практические рекомендации по улучшению нашей способности мыслить через внешние для мозга ресурсы. Все это происходит на фоне более обширной темы – как мы понимаем себя.

Прежде чем продолжить, вернемся на несколько шагов назад, к тому моменту, когда родились современные представления о мозге.

* * *

14 февраля 1946 года в залах Электротехнической школы Мура в Филадельфии царила напряженная суета. В этот день миру должны были представить секретную жемчужину школы – ENIAC. Внутри запертой комнаты в одном из зданий Мура жужжали электронный числовой интегратор и компьютер – первая машина такого рода, способная выполнять вычисления со скоростью молнии. Массивный ENIAC весом в тридцать тонн включал в себя около восемнадцати тысяч вакуумных ламп, около шести тысяч переключателей и более полумиллиона паяных соединений. На его строительство ушло более 200 000 человеко-часов.

Устройство размером с автобус было детищем Джона Мочли и Дж. Преспера Эккерта-младшего, двух молодых ученых из Пенсильванского университета, головного учреждения Мура. При финансовой поддержке армии США ENIAC был разработан с целью вычисления траекторий артиллерийских снарядов для американских артиллеристов на случай войны в Европе. Составление таблиц траекторий, необходимых для эффективного применения нового оружия, было трудоемким процессом, требующим нескольких команд людей, работающих круглые сутки посменно. Машина, которая могла бы заменить человеческий ресурс и выполнять свою работу быстро и точно, дала бы армии неоценимое преимущество.

Теперь, спустя шесть месяцев после Дня Победы, требования военного времени уступали место потребностям растущей экономики, и Мокли и Эккерт созвали пресс-конференцию, чтобы представить миру свое изобретение. Двое мужчин подготовились к этому событию со всей тщательностью и немалым сценическим мастерством. Когда ENIAC, пыхтя, трудилась над заданной задачей, около трехсот неоновых лампочек, встроенных в аккумуляторы машины, мерцали и перемигивались. Преспер Эккерт, известный всем как Прес, счел эффект от этих маленьких лампочек недостаточно впечатляющим. Утром в день пресс-конференции он выбежал на улицу и купил кучу шариков для пинг-понга, каждый из которых разрезал пополам и пометил номером. Пластиковые половинки, наклеенные поверх неоновых ламп, теперь излучали эффектное сияние – особенно после того, как верхний свет в комнате приглушили.

В назначенный час дверь в комнату, где находилась ENIAC, открылась и внутрь вошла толпа чиновников, ученых и журналистов. Стоя перед огромной машиной, сотрудник лаборатории Артур Беркс поприветствовал группу и постарался донести до них ощущение значимости момента. Он объяснил, что ENIAC была спроектирована для выполнения математических операций и эти операции, «выполненные достаточно быстро, могут со временем решить практически любую проблему». Беркс объявил, что начнет презентацию с того, что попросит ENIAC умножить число 97 367 на само себя пять тысяч раз. Репортеры в комнате склонились над своими блокнотами. «Смотрите внимательно, не пропустите», – предупредил он и нажал кнопку. Прежде чем репортеры успели поднять глаза, задание было выполнено и выдано Берксу на перфокарте прямо в руки.

Затем Беркс поставил перед машиной задачу, для решения которой она была разработана: теперь ENIAC должна была рассчитать траекторию полета снаряда от орудия до цели, который обычно занимал тридцать секунд. Вычисление такой задачи заняло бы у команды экспертов три дня. ENIAC выполнила работу за двадцать секунд, быстрее, чем летел бы сам снаряд. Джин Бартик, одна из группы первых женщин-инженеров, которые помогали программировать ENIAC, присутствовала на презентации. Она вспоминала: «Было неслыханно, что машина может достигать таких скоростей вычислений. Все присутствующие в комнате, даже великие математики, были в полном изумлении и благоговении перед тем, что они только что увидели».

На следующий день восторженные отзывы об ENIAC появились во всех мировых газетах. «ФИЛАДЕЛЬФИЯ. Один из главных секретов войны – удивительная машина, которая впервые применяет электронные скорости для решения сложных математических задач, была анонсирована здесь сегодня вечером Военным министерством», – сообщила New York Times на своей первой странице. Репортер газеты Т. Р. Кеннеди-младший был поражен увиденным. «Эта машина настолько умна, – писал он, – что ее создатели долго пытались найти задачи, которые она не смогла бы решить, и наконец отказались от этой затеи».

Внедрение ENIAC стало не просто важной вехой в истории технологий. Это был поворотный момент, заставивший задуматься, как мы понимаем самих себя. На заре своего существования изобретение Мочли и Эккерта часто сравнивали с человеческим мозгом. В прессе ENIAC описывалась как «гигантский электронный мозг», «мозг-робот», «автоматический мозг» и «машина-мозг». Но вскоре вектор аналогии развернулся. Теперь же считается, что мозг подобен компьютеру. Действительно, «когнитивная революция», охватившая американские университеты в 1950-х и 1960-х годах, была основана на вере в то, что мозг можно рассматривать как вычислительную машину из плоти и крови. Первое поколение ученых-когнитивистов всерьез восприняло идею, что разум – своеобразный компьютер. Профессор Университета Брауна Стивен Сломан отмечает: «Мышление стало рассматриваться как своего рода компьютерная программа, работающая в мозге человека».

С тех первых дней, в начале цифровой эры, аналогия между мозгом и компьютером лишь укрепилась, распространившись повсюду. Сейчас ею пользуются не только исследователи и академики, но и общественность в целом. Эта метафора дает нам модель – не всегда в полной мере осознаваемую – того, как работает мышление. Во-первых, мозг, согласно этой аналогии, представляет собой автономную машину для обработки информации, запечатанную внутри черепа, подобно тому, как ENIAC была изолирована в своей особой комнате. Во-вторых, человеческий мозг обладает свойствами, подобными гигабайтам оперативной памяти и мегагерцам скорости обработки, которые можно легко измерить и сравнить. И в-третьих, возможно, самое важное предположение из всех: некоторые мозги, как и какие-то компьютеры, просто лучше. Они обладают биологическим эквивалентом большего объема памяти, серьезной вычислительной мощности, экранов с более высоким разрешением.

По сей день компьютерная метафора встречается в нашей речи, но не только она формирует наше представление о мозге. Спустя полвека с момента появления ENIAC на первый план вышла другая аналогия.