Я всмотрелась в ее морщинистое, когда-то прекрасное лицо. У нее были глаза человека, повидавшего сверх меры горя, но и радости тоже. Ее грациозную шею обвивало ожерелье из мелких драгоценных камней, причудливо сверкающих в лунном свете. Серебряные браслеты на ее поразительно тонких запястьях позвякивали при малейшем движении подобно музыке ветра.

– Любой приходящий сюда имеет за плечами какую-то историю, порой очень непростую, – прибавила Лейла.

– У меня нет сил рассказывать, – честно призналась я.

– А вы и не обязаны ничего рассказывать, – мягко и по-доброму отреагировала она. – Неважно, что случилось прежде. Важно, что вы делаете здесь и сейчас.

Но все же прошлое было важным – ведь это единственное, что у меня осталось.

– Некоторые тревоги остаются с нами навсегда, – тихо сказала я.

Например, история про бомбу в подвале. Как моя мать разлетелась на сотни кусочков, от нее остался лишь кончик пальца. Как во все стороны по Восточной Восемьдесят четвертой улице разлетаются гвозди, осколки стекла и метала, а один из осколков попадает в мозг полицейского, который в это время даже не был на дежурстве.

Рыжий воздушный шарик вырывается из рук ребенка. Из-за поворота показывается фургончик с флажком «Сан-Франциско Джайентс» на зеркале заднего вида. Из упавшего пакетика высыпается арахис.

– Вы, наверное, тоже гадаете, как я сама очутилась здесь, – сказала Лейла. Перенос внимания на свою персону был жестом сочувствия с ее стороны. Выбросив в озеро голову креветки, она стала высасывать сдобренную чесноком и маслом мякоть.

– Конечно, и у меня есть своя собственная история, – начала Лейла.

14. Секрет «макарун»

Родилась Лейла в Небраске.

– В наших краях – сплошные равнины. Едешь, едешь, и на сотни миль ни одной горки.

Мы сидим на патио в глубоких мягких креслах и разговариваем. Скоро спрячется за вулканом солнце, и небо окрасится в ярко-оранжевые цвета.

Лейла выросла в городке под названием Эззампшен^[78]. Отец ее выращивал посевное зерно. Работа эта сезонная. Если зерно уродится, на вырученный заработок можно прожить до следующего года. Но, если не уродится, приходится брать заем в банке. Мать Лейлы работала на почте. У них был небольшой домик: у родителей была отдельная спальня, Лейла делила комнату со своей старшей сестрой, а бабушка спала в гостиной за ширмой.

– У бабушки была красивая соломенная шляпа в цветах, вышитых шелком, – подарок от ее незамужней тетушки, когда после окончания школы она отправилась в Линкольн, чтобы посмотреть на тамошний Капитолий, – рассказывала мне Лейла. – Шляпа эта лежала на бюро в углу гостиной, а над бюро висела репродукция Дега, изображающая балерину. И вот эта шляпа и эта балерина олицетворяли для меня совсем другую жизнь, не такую, как у нас на ферме. Я мечтала попасть в места, где можно было бы заниматься балетом и носить такую шляпу.

Пусть потом в жизни Лейлы не было ни шляпы, ни балета – главное, что она хотела уехать из Небраски.

Был у Лейлы дядюшка Тимми. Вторая мировая война была разгаре, и дядя служил на военной базе во Франции. Лейла любила своего долговязого дядюшку: до отъезда он учил ее азбуке Морзе, показывал разные фокусы, а теперь вырезал из газет комиксы и присылал Лейле вместо раскрасок.

Отправившись в увольнительную, он повстречал в Париже девушку по имени Ноэми. И не страшно, что единственные слова, которые Тимми знал по-французски, были Comment allez-vous^[79]. Английский Ноэми был примерно на таком же уровне. Молодые люди влюбились друг в друга, по крайней мере им так казалось, и под конец восьмидневной увольнительной они поженились. Ему был двадцать один год, а ей восемнадцать.

Дядюшка Тимми прислал фотографию – он и его молодая жена у моста возле реки. Он – в полной военной выправке, Ноэми стоит кокетливо в позе кинозвезды: на ней платье в горошек, тоненькая талия перехвачена красным кожаным ремешком. Тимми смотрит прямо в глазок фотоаппарата, и выражение лица у него такое, будто он и сам не верит собственному счастью. Такую богиню в жены отхватил!

– Я как взглянула на это фото и обзавидовалась, – рассказывала мне Лейла. – Мне так хотелось быть похожей на Ноэми. Тоже носить платье в горошек и жить в Париже.

Потом дядюшку Тимми отправили в Англию на сверхсекретные учения, связанные с высадкой в Нормандии. Взвод, в котором служил Тимми, должен был участвовать в недельных учениях «Тигр» в городке Слэптон-Сэндс в Девоне. Место это было выбрано по причине сходства местного ландшафта с побережьем Нормандии. Сама высадка десанта должна была произойти парой месяцев позже.

И хотя союзнические войска прибыли на место учений под покровом темноты, немецкие подлодки все равно их засекли. А другая подлодка, королевского флота, заметила врага и предупредила командующего союзническими войсками шифрограммой. Но из-за опечатки шифрограмму невозможно было прочитать. Поэтому солдаты, участвующие в учениях «Тигр», не знали, что враг их раскрыл. Союзнические войска оказались не готовы к нападению. В итоге погибло семьсот сорок девять солдат, в том числе и дядюшка Тимми.

После того как в маленьком доме в Небраске зазвонил телефон и сообщили печальные новости, сестра Тимми, мать Лейлы, слегла на два месяца. И бабушка Лейлы тянула на себе весь дом, готовила на всех и помогала отцу Лейлы доить коров, а их было восемь. Сестра Лейлы, Роксана, продолжала исправно учиться, а сама Лейла целыми днями просиживала в библиотеке, читая всевозможную литературу про Париж. Бежать.

И вот однажды на пороге дома появляется молодая женщина. Добиралась она в Эззампшен на автобусе из Чикаго, совершив перед этим перелет из Парижа. Это была Ноэми, юная вдова Тимми. Из вещей у нее был небольшой чемоданчик, и одета она была в то самое свадебное платье в горошек. Ноэми сообщила, что находится на четвертом месяце беременности.

Ноэми выросла в небольшой французской деревне, но приютить ее там было некому, денег тоже не было, а всю выплату за смерть мужа она потратила, чтобы добраться до Америки.

Командование переслало Ноэми вещи Тимми, в том числе письма от его матери, сестры и Лейлы. В обратном адресе значилась неизвестная ей Небраска. Садясь на самолет в аэропорту Париж-Орли, Ноэми полагала, что Небраска находится в великом американском городе Нью-Йорк или в Голливуде. И уж никак она не думала оказаться в городке под названием Эззампшен с населением в девятьсот двадцать четыре человека. Где никто не говорил по-французски.

Семья приняла Ноэми как родную. Это самое меньшее, что они могли сделать в память о Тимми. Лейла с Роксаной и так ютились в одной комнате, а теперь еще нужно было поставить койку для Ноэми. Отец Лейлы раздобыл англо-французский разговорник, а Лейла, порывшись к библиотеке, нарисовала для юной вдовы Эйфелеву башню с Триумфальной аркой и повесила их рядом с вырезанной из журнала репродукцией Дега. Мать Лейлы все еще хандрила, не вылезала из постели, но все же напомнила, что беременным нужно хорошо питаться. Пришлось затовариться мясными консервами «Спэм».

Роксана совсем не обрадовалась тому факту, что в семье появился еще один член в виде французской тетушки, к тому же собиравшейся родить. Мать Лейлы была способна только посоветовать Ноэми лучше питаться, а вся работа упала на плечи отца с бабушкой. Вот так и вышло, что Лейла с Ноэми подружились.

Каждый день они устраивались за кухонным столом и начинали свои занятия. Лейла перечисляла все штаты и президентов, немного углубляясь в историю Небраски. Например, часть земли этого штата когда-то, вплоть до Луизианской покупки^[80], принадлежала Франции. Мало того, именно в Небраске, в городе Гастингс, в 1927 году изобрели «Кул-Эйд»^[81].

– Qu’est ce que c’est, «Кул-Эйд»?^[82] – спрашивала Ноэми.

Напиток.

– Comme du vin?^[83]

Нет.

– Ноэми была девушкой пытливой, – сообщила мне Лейла. – В старших классах она ходила на всевозможные кружки. Как красиво складывать салфетки. Как сшить чехол «Южная красавица» для рулонов с туалетной бумагой, чтобы вышло нечто похожее на юбку с фижмами.

Поскольку Ноэми еще плохо говорила по-английски, но и по другим причинам тоже, Лейла была ее единственной подругой, и они много времени проводили вместе. Конечно же, Ноэми печалилась из-за смерти Тимми, но не так сильно, как этого хотела бы мать Лейлы. Лейла обожала своего дядюшку, и хотя Ноэми никак не походила на убитую горем вдову, в этом не было ничего предосудительного. Ведь она знала Тимми всего каких-то восемь дней. Когда Ноэми вырезала из журнала портрет Джимми Стюарта^[84] и повесила его в туалете, Лейла сказала, что это, пожалуй, плохая идея. И хотя ее французский еще был на уровне базового, Ноэми все поняла и убрала картинку.

Конечно же Ноэми любила Тимми, но ей было всего девятнадцать и она была жизнелюбивой девушкой. Ноэми не только помогала Лейле выучить слова песен Эдит Пиаф, но и украсила декупажем пару комодов. Еще она шила для церковной распродажи чехлы «Южная красавица», а на вырученные деньги покупала в «Эй энд Пи»^[85] единственный сорт сыра, хотя бы отдаленно напоминавший ей французский камамбер. По вечерам она скручивала ковер в гостиной и, пока не раздалась, надевала свое платье в горошек и учила Лейлу танцевать, как девушки из «Фоли-Бержер»^[86].

Когда Ноэми приехала в Небраску, то была на шестнадцатой неделе беременности (вычислить несложно, зная, сколько дней длился ее с Тимми роман).

Шли недели, животик у Ноэми рос, и потребовалась более просторная одежда. Отец был готов отдать ей один из рабочих комбинезонов, но как-никак Ноэми была парижанкой, пусть даже и бедной. Так что она не могла себе позволить выйти на люди в комбинезоне.

Тогда Лейла купила ткань, лекало, и вдвоем девушки сшили три платья свободного покроя. (Как уточнила Лейла, в гардеробе каждой уважающей себя женщины должно быть не менее трех платьев. Именно столько платьев она и принесла мне, когда я объявилась в «Йороне».)

Через два месяца отец Лейлы собрал семейный совет, чтобы обсудить денежный вопрос. Сезон выдался одним из самых неудачных, а количество ртов увеличилось, да еще ребенок скоро родится.

– Я не могу требовать, чтобы ты впряглась в работу на целый день, – объяснял отец Ноэми через Лейлу, которая худо-бедно, но смогла перевести его слова. – Но мы с Эвелин (так звали мать Лейлы) подумали, что неплохо все же внести хоть какую-то лепту. Пусть это будет несколько долларов в месяц, но и они пригодятся.

– Ля лепту? – переспросила Ноэми и вопросительно посмотрела на Лейлу. Та растерялась, не зная, как это перевести.

– Может, у тебя имеется особенный талант, – спросил отец, – и ты с его помощью сможешь заработать немного деньжонок?

И такой талант у Ноэми имелся. Прежде она не рассказывала о нем, но теперь самое время. Она умела готовить макаруны.

– В смысле? – не поняла Эмили. – Ты про макароны или макрель?

– Макаруны. Je pourrais les vendre^[87], – сказала Ноэми.

В тот же день Лейла с Ноэми отправились в бакалейную лавку. Для осуществления проекта нужно было купить не такие уж дешевые ингредиенты, но девушки уверили отца, что макаруны будут скупать как горячие пирожки и деньги потекут рекой.

На следующий день была суббота, в школе выходной. Ноэми, которая обычно поздно вставала (одна из многих ее черт, раздражавшая взрослых), проснулась ни свет ни заря и взялась за дело. Для начала она разложила на столе все ингредиенты: масло, муку, сливки, пищевые красители, сахарную пудру и яйца.

Оказывается, мать Ноэми славилась своими макарунами. Она умерла, когда девочке было девять, но успела научить ее, как взбивать сливки и яйца до необыкновенной воздушности. Народ даже из Парижа приезжал, чтобы купить эти макаруны у мамы Ноэми. А теперь, дай бог, потянутся покупатели со всей Небраски.