– Разве не так думает каждая девочка? – Клаудия приподняла солнцезащитные очки, чтобы рассмотреть группу ребят с киностудии, которые пили аперитивы в одном из кафе, выходящих на площадь. – Я, пожалуй, схожу в трейлер припудрить носик. Ciao ciao^[24].

Вивьен все еще кивала на прощание Клаудии, когда заметила, что Джон Ласситер встает из-за стола. На нем и его коллегах были модные темные очки и костюмы в том же утонченном континентальном стиле, в котором Грегори Пек предстал публике в «Римских каникулах». Ласситер и сам был похож на кинозвезду, когда пробирался к ней через переполненную площадь, его рост и аккуратно подстриженная бородка еще больше выделяли его в мире мужчин, все еще чисто выбритых после войны.

– Молились? – Он остановился в нескольких шагах от нее.

– Скорее, искала покаяния.

– Ах да, я слышал о вашей стычке с кардиналом. Чем у вас все закончилось?

Она пожала плечами.

– Мы достигли… как это называют итальянцы? Accordo?^[25]

– Да, или simpatia^[26]. Мягче. Менее… абсолютизированно звучит.

Ни с того ни с сего Вивьен вспомнила их первую встречу на пустынной Виа Сакра и прикосновение его кожи к своей, когда она забирала у него свой велосипед. Ласситер, словно прочитав ее мысли, огляделся по сторонам и спросил: «Сегодня без велосипеда?».

В этот момент у Вивьен впервые возникло подозрение, что они могут оказаться в постели, – хуже того, она подозревала, что сам Ласситер был в этом убежден. За тринадцать лет, прошедших с тех пор, как она потеряла Дэвида, у нее было несколько любовников, и к настоящему времени идея стать женой и матерью рассеялась, как дым, и постепенно развеялась сама собой. Она никогда не верила, что из-за этого обречена на целибат. Но хотя признаки привлекательности всегда были одинаковыми, сами мужчины сильно различались между собой. Это заставляло ее чувствовать себя менее властной, чем ей хотелось бы, и более подверженной сиюминутным ощущениям. «Ты имеешь в виду зависимой от секса», – поправила ее Клаудия.

Не меньшее беспокойство вызывало и то, что мужчина, который смог завоевать сердце всемирно известной красавицы, был еще более привлекательным. Брак Ласситера с Анитой Пачелли сделал его гораздо более интересным, чем мог бы быть любой киношник, работающий в кадре или за камерой. Вивьен приходилось сталкиваться с множеством неуверенных в себе писателей и актеров, а также чересчур уверенных в себе режиссеров и продюсеров, чтобы понимать, что ее новая профессия привлекает определенный тип мужчин. С его солнцезащитными очками «рэй-бэн», внешностью кинозвезды и соответствующим самомнением Джон Ласситер мог бы сразу же победить на кастинге.

Если Ласситер и заметил неоднозначную реакцию Вивьен, то, похоже, ему было все равно, что, к сожалению, только усилило его привлекательность в ее глазах. Ничто так не раздражало ее в мужчинах, как чрезмерная старательность. Она вспомнила неуклюжую попытку сэра Альфреда Нокса завязать разговор на премьере и то, как его великодушие вызвало у нее отвращение. Вивьен не требовала благочестия ни от кого, и меньше всего – от любовника. К счастью, Джон Ласситер не казался набожным.

Словно выигрывая время, чтобы отговорить себя от очень большой ошибки, Вивьен сняла с головы яркий вишнево-красный шарф. Она пыталась завязать его на шее, когда Ласситер подошел ближе и встал прямо перед ней.

– Позвольте мне. – Он стянул шелковый шарф с ее шеи в один долгий, соблазнительный миг и начал снова. Сперва он протянул руку и заложил оба конца ей за голову, придвигаясь еще ближе, затем завязал их узлом по современной моде, игриво поправил, не сводя с нее глаз.

– Нужно именно так. Leggermente^[27]. – Он опустил взгляд на ее губы, в то время как его пальцы слегка теребили край красного шарфа. У Ласситера было чувство стиля, которого катастрофически не хватало ее американским коллегам: Леви носил простые рубашки на пуговицах и футболки, Дуглас – скучные брюки и свитера-пуловеры. В Италии мужчины гордились своей внешностью не меньше, чем женщины, и ожидали от них того же взамен. Любая небрежность во внешнем виде – часы, надетые на манжету рубашки, незастегнутая пуговица – была предметом пристального внимания, напоминая о манерах, рекомендованных для придворных четыре столетия назад в знаменитой книге Кастильоне.

– Вивьен, – решительно заявил Ласситер, – что вы скажете, если мы разнесем эту штуку в пух и прах?

– Звучит как неудачная реплика.

Он рассмеялся, затем в последний раз дернул за шарф, на этот раз сильнее.

– Я расцениваю это как согласие. Тогда завтра вечером. Я заеду за вами на студию в семь.

Вивьен смотрела вслед удаляющемуся Ласситеру – его высокая спортивная фигура выделялась в толпе, когда он вернулся во внутренний дворик к коллегам. Только тогда она заметила, что Леви Бассано тоже сидит среди них и энергично машет, чтобы привлечь ее внимание.

Вивьен помахала в ответ, и он вышел ей навстречу на середину площади. Спокойная энергия, царившая между ними, резко контрастировала с тем, какие чувства только что вызывал у нее Ласситер. Всякий раз, когда она видела Леви, ее первым побуждением было передать ему чашку теплого какао. Если о таком человеке, как сэр Альфред Нокс, нужно было подумать, а Ласситеру было все равно, что думают другие, Леви готов был услужить. Он раздобыл велосипед для Вивьен вскоре после ее приезда в «Чинечитта», нашел шкаф для ее маленькой однокомнатной квартирки, когда она пожаловалась на нехватку места для хранения, и всегда представлял Кертису изменения в их сценарии единым фронтом.

– Вижу, ты сидишь с большими шишками. – Она кивнула в сторону Кертиса и других мужчин во внутреннем дворике.

– Нам, скромным писателям – Расселу, Гендельману и мне, – пришлось довольствоваться детским столом. Так что… – Он сделал многозначительную паузу. – Ласситер не терял времени даром.

– Это очень мило, правда, – то, как ты волнуешься.

Обычно Вивьен списывала беспокойство Леви на ревность, но знала, что она не в его вкусе. Ей еще предстояло выяснить, кто был в его вкусе.

Он рассмеялся.

– Я не беспокоюсь о тебе.

– Но ты этого не одобряешь.

– В Голливуде полно таких, как он. У них либо нет прошлого, либо девять жизней.

Приблизившись к своей припаркованной «веспе», Леви предложил Вивьен подвезти ее домой. Он старался сопровождать ее в Риме при любой возможности, зная, какими настырными бывают итальянцы, когда дело касается одинокой женщины.

Ярко-мандариновый мотороллер двинулся зигзагами по узким переулкам, пока не добрался до Виа дель Корсо, самой длинной улицы в историческом центре Рима. Леви прибавил скорость, чтобы не отстать от узкой полосы движения, направлявшейся на север, подпрыгивая, виляя и жестикулируя, как итальянец, и крича в ответ Вивьен, что трафик в Нью-Йорке ничуть не лучше, он просто еле движется по сравнению со здешним. В Италии дорожное движение поощряет скорость, что особенно заметно на Корсо, где во времена древних карнавалов лошади без всадников пробегали впечатляющую дистанцию.

Внезапно все застопорилось, улица впереди покрылась лавиной фиолетовых баклажанов и ярко-зеленых цуккини. Маленький потрепанный «фиат» врезался в грузовик с продуктами, и два водителя, стоя посреди улицы, дико жестикулировали и кричали друг на друга. Леви обернулся и рассказал Вивьен, как он маршировал по Корсо, когда генерал Кларк освобождал Рим под радостные крики народа. Леви часто указывал Вивьен на подобные достопримечательности, превращая их поездки и прогулки в макабрические экскурсии: здесь произошло третье убийство scolaretta; проходы Колизея, где священники прятали резисторы; тюрьма на Виа Тассо, где немецкие оккупанты пытали евреев.

Высадив Вивьен у ее дома, Леви обратил внимание на одну из ее соседок, миниатюрную молодую художницу с растрепанными волосами, холодными манерами и зажатым под мышкой альбомом для рисования. «А, так у него действительно есть свой типаж», – понимающе улыбнулась Вивьен про себя. Как и его наставнику Дугласу Кертису, Леви Бассано явно было предначертано стать семьянином. Заботливый, серьезный и добрый, однажды он сделает какую-нибудь женщину счастливой. В глубине души Вивьен хотелось, чтобы этой женщиной была она – это было бы намного проще. Но когда дело касалось мужчин, ей еще предстояло упростить себе жизнь. Словно в подтверждение своих слов, она снова подумала о Ласситере. В нем была американская дерзость Клаудии, привлекательная внешность Гэри Купера и скользкая, обольстительная властность кардинала. Вивьен оставалось только гадать, как все обернется, когда дело дойдет до ухаживаний Ласситера за ней.

Глава 8

Вилла д’Эсте

Тиволи, Рим

Апрель 1955 года

На их первое свидание Ласситер повел Вивьен в «Сибиллу», ресторан с двухсотлетней историей, расположенный у подножия римского храма в Тиволи. Он появился перед Teatro 5 на новенькой Lancia Spider^[28], гладкой и светлой, цвет которой был ближе к белому, чем к голубому. Он опустил верх.

– Я справлюсь сама с шарфом, – сказала она, когда он подошел к ней, и Джон рассмеялся. Ей нравилось, что она так легко его рассмешила, в то время как он каждый раз удивлялся, что женщина может это сделать. Она задавалась вопросом, сколько мужественности он, возможно, впитал за годы жизни в Италии.

– Лоури, – сказал он, когда они направились на северо-восток по оживленному шоссе. – Откуда эта фамилия?

– По-моему, гэльская. Ласситер – это Лестер, верно? Старый римский город. Вот это совпадение.

– Ничего подобного. – Он ехал с бешеной скоростью, значительно превышающей установленные ограничения, держа одну руку на руле, а другую уперев в бедро. Она видела загар на его предплечье, там, где рукав белоснежной рубашки был небрежно подвернут, – темный пиджак лежал на сиденье между ними. Надеть или снять пиджак, казалось, не имело никакого значения в Италии весной, здесь погода как будто подстраивалась под тебя, а не наоборот.

По дороге Ласситер ничего не рассказывал ей о себе. В основном он говорил об истории «Сибиллы» и роскошном поместье. Кардинал Феррарский заказал строительство виллы д’Эсте в шестнадцатом веке, после того как стал губернатором Тиволи. Опьяненный этой властью, он бездумно разрушил виллу Адриана, чтобы украсить свой совершенно новый дворец бесценными предметами старинного искусства.

– Церковь равновелика государству, – заметила Вивьен. – Как по-итальянски.

– Кардинал был внуком одного из двенадцати незаконнорожденных детей папы Александра.

– Боже упаси, чтобы они практиковали то, что проповедуют. – Вивьен украдкой взглянула на Ласситера – пока он вел машину, его красивый профиль всегда был затенен модными солнцезащитными очками-авиаторами. – Полагаю, они чувствовали себя выше собственных правил – в отличие от простых людей, которых нужно держать в узде.

– Его дед был папой римским, а мать – Лукреция Борджиа. Один из его дядей, как и он, был кардиналом. Феррара счел бы все это, – Ласситер махнул рукой на местность внизу, когда они добрались до городка на холме, – своей судьбой.

– Значит, ты веришь в судьбу?

– Я думаю, что можно стать таким великим, каким захочешь.

– Это не одно и то же.

– Я знаю. – Он остановил машину на обочине и пошел открыть для нее дверцу. Она почувствовала приятное тепло его кожи, когда оказалась с ним лицом к лицу, – на этот раз каблуки были на ней, а не в корзинке велосипеда. Пока они шли, он положил руку ей на правое бедро, непринужденно (leggermente, его итальянский эквивалент, действительно был идеально звучащим словом для этого жеста, подумала она невольно). Его прикосновение, настойчивое и в то же время мягкое, казалось, знаменовало собой как конец приличий, так и первый признак привязанности, столь распространенной в Италии: сильное физическое притяжение с обеих сторон.