– Сильно много. У отца была семья, жена умерла, он женился на другой, я у них родилась. Се [все. – Авт.] мальчики были, а я девочка, меня жалели. Может, мама и поругает за что, теперь и не помню, а где поругает – проходило… Семья была большая, потом разъехались кто куда. С родителями я одна осталась.

Крестили ее или нет, моя героиня не знает, но скорее да:

– Тогда ходили по деревне церковные бабушки и крестили нас по-своему, по-деревенски.

А в родной деревне бабушки, Быскаре, храма не было:

– Нужно было ехать в район, там церква была. Помню, мама меня как-то возила в церкву килoметров за двенадцать.

Есть в воспоминаниях долгожительницы и другие намеки на то, что семья была верующая. И не скрытно, а явно верующая. По словам моей героини, в красном углу избы стояли иконы, сами они отмечали церковные праздники:

– Кажный праздничек мы знали: и Пасху, и Крещение. В основном, конечно, знала мама. И иконочка у нас была Божьей Матери, и Николай Угодник был.

И это несмотря на гонения, которые обрушились на церковь в 20-30-е годы. Но, возможно, религиозная история в Сибири писалась по-другому: там ведь все и всегда по-своему. Бабушка Валентина, по ее признанию, и своих детей крестила, для чего ездила в соседнее село. И тоже без опаски, открыто. А было это уже в 50-е годы, опять же не лучшее время для Русской православной церкви.

Быскарские дети, рожденные после революции, были грамотными: в 1917 году, гласит «Википедия», в деревне открылась школа и, судя по тому, что Валентина имеет только четыре класса образования, школа эта была начальная.

«Сахар? Не знаю, не видела»

Про откровенно голодное детство долгожительница не упоминает ни разу. Зато с удовольствием рассказывает про домашнюю выпечку:

– Тогда хлеб не покупали, сами пекли. Сеяли, убирали, жали. Какое зернышко насобирают, на мельнице намелют. Из этой муки и стряпали хлеб, хороший был, вспоминается. Шаньги^[4], пироги, булочки, калачики. Плит не было, в русской печке се [все. – Авт.] стряпали. Когда повзрослей стала, собирали черемуху, сушили ягоды и тоже мололи в муку, потом ее добавляли к обычной. Ну хоть немножко вы понимаете? Знаете?

Понимаем, бабушка Валентина, еще как понимаем. В наше время, когда продукты легко приобрести в супермаркетах, начинают возрождаться традиции домашнего хлебопечения. Именно сейчас, когда технологии шагнули далеко вперед, до нас начинает доходить важность качества продуктов и заботы о своем здоровье. Помимо этого, мы осознаем потребность выходить из цифрового мира, учиться делать что-то своими руками, сохранять культурное наследие.

Да, у нас нет русской печи, зато есть множество помощников на кухне – от хлебопечки до посудомойки. А мне до слез жалко бабушку и ее родителей: как же ловко в те непростые времена надо было вести хозяйство, чтобы и с голоду не умереть, и не прослыть куркулем!

По словам бабушки Валентины, они «единолишно жили»:

– Ни в колхозе, ни в совхозе, а сами по своей [себе. – Авт.]. Многие так жили: хозяйство свое держали, скот держали, и куриц, и уток, и гусей. Огород был большой, много земли было – хватало. Картошку садили в огороде у своем [в своем. – Авт.]. А еще землю отводили: там сеяли хлеб для себя, сено косили. Се управлялись, се делали, так единолишно вот жили^[5].

Спрашиваю у бабушки про сахар, думая, что это предел мечтаний детворы начала прошлого века. Но, похоже, для детворы этого поколения сахар сам по себе не представлял особой ценности (может, как раз из-за своей недоступности?), в почете были другие сладости.

– Сахар? Не знаю, не видела. Но как дядька наш родной поедет в деревню или в Абакан, то привезет какое-то печенье, конфетки, прянички. Радовались мы им или нет, этого я уже не помню.

– А подруги у вас были?

– Сильно дружить некогда было… Ну были, были, свои были и чужие полдеревни. До войны много было подруг. Купаться ходили на Енисей, на протоку, и зимой туда ходили – баловались.

– Счастливое детство было?

– Для меня счастливое.

– А когда вы больше были счастливы: в детстве или в замужестве?

– А я не знаю, не помню… Се одинаково, однако, было.

– Может, когда дети родились, вы были счастливы?

– Какое там счастье, господи…

– Тяжело было?

– Сяко [всяко. – Авт.] было… Счастья большого не было. Знать дело и делать свое: и детей догляди, и хозяйство догляди, так ходишь, и ходишь, и ходишь…

И ведь у всего поколения, к которому принадлежит героиня, такие размытые представления о счастье. Да и не мерили, похоже, они свою жизнь этим аршином. Могу предположить, что в крестьянском обиходе слова «счастье» тогда и в помине не было. Нет времени – нет оценки своего состояния – нет слов, выражающих его. Не до поэтики было в те годы. Работа, хозяйство, дети – вот категории, которыми мыслили обычные крестьяне.

«Везде, везде роботала – и за мужика, и за бабу»

Великая Отечественная война с ее ужасами до центра Сибири не докатилась: здесь не бомбили, не стреляли, фашисты не топтали землю своими сапогами, местные жители не смотрели ежедневно смерти в лицо. Оттого воспоминания и эмоции об этой важной вехе в жизни страны у сибиряков сглажены. По большому счету война в памяти многих из них – это три эпизода: отправка здешних мужиков на фронт, ежедневный трудовой подвиг на протяжении четырех лет и, наконец, День Победы.

Вот как рассказывает о войне долгожительница:

– Когда началась война, шел мне уже двадцатый год. Помню, как забирали сех [всех. – Авт.] парней… У нас в деревне тихо было: ни стрельбы, ничего. Не было страху, только роботали и роботали. Меня до войны отправили на курсы учиться на заведующую яслями. В яслях были женщины пожилые, их убрали, а молоденьких учили. К молоденькой дитя пойдет лучше, а уж старая женщина не то уже. Я в яслях четыре года проработала: до войны и год в войну. И в колхозе. Везде, везде роботала – и за мужика, и за бабу. Трактор был, комбайн. Молотили, убирали урожай в войну… Помню, 9 мая 45-го мы в огороде садили, тогда как-то теплее было. Ну и сообщили в контору, что кончилась война, а они – сем [всем. – Авт.]. Рады, конечно, были, что се [все. – Авт.] кончилось.

Сибирь и правда особый мир. Таким он оставался и во время войны, только трудиться и без того работящим сибирякам приходилось еще больше – за себя и за того парня, ушедшего на фронт. А может, за десяток таких парней.

Разумеется, удаленность региона от центральной части страны влияет на все. И объясняется это и историей, и климатом, и культурными традициями. Сибиряки, например, обычно считаются более выносливыми и настойчивыми людьми. Что неудивительно, учитывая суровые зимы и обширные сибирские просторы. Жизнь в тяжелых погодных условиях, вдали от крупных городов, формирует уникальные качества характера: самостоятельность, умение приспосабливаться к переменам и сильную связь с природой. Это заметно и по моей героине.

«Любоф не любоф, пришлось жить вместе»

Мужа Валентины звали Константином. И он был для нее по-настоящему суженым – судьбой. Иначе говоря, не выбирала она его.

– Пришел солдат с войны – наш, деревенскай парень, у него ни родителей, никого не было. А мы жили: мама, папа, я и еще сестренка. И он к нам прибился, мы его приняли. И вот мы жили с ним.

– Вы по любви замуж вышли?

– Не-а, любоф кака? Мы с детства се [все. – Авт.] вместе, и работали в колхозе до войны, друг друга знали… Любить… Ну, любоф не любоф, пришлось жить вместе. Ну любили, конечно, какой-то любовью… Что-то я не знала про любоф…

– Не знали, что это такое? – улыбаюсь я.

– Сошлись – и ладно, – смеется Валентина.

– Он ухаживал за вами, комплименты делал?

– Нет-нет, не было такого раньше. Детьми играли, бегали друг с другом, но чтобы там друг друга любили или хахалей^[6] заводили – не было такого… И до войны не было, а в войну некогда было эту любоф догонять. Мне пару лошадей дали, хлеб чтобы возила. Сено косили, жали, хлеб убирали, снопы вязали, суслоны^[7] ставили, сушили, а потом собирали, молотили… Вот так и шло, и шло, и шло.

– Вы считали себя красивой в молодости?

– Если была бы красивая, и сейчас была бы красивая. Ну, такая была… чучело. Как сейчас.

– Стройная были?

– Стройная, как кошка лазила везде.

– Может, спортом каким по молодости занимались?

– Какой спорт?! С утра и до самого вечера работали – вот тебе и спорт. Надо еще скотину накормить, напоить, теленочка доглядеть, почистить. Вот так ходишь, ходишь, ходишь, ходишь. Ну, конечно, не одна я по хозяйству хлопотала, ребятишки пособляли, да и сам, сам муж-то мой. Но он на роботе же, не буить [не будет. – Авт.] сидеть дома с хозяйством. Сначала трактористом был, а потом чабаном^[8]: пасет там неделю, живет, а потом дома бывает. Помогал, но се больше сама я делала дела по дому.

– Сколько у вас с Константином детей?

– Четверо, се [все. – Авт.] мальчики, девочек нет. Вот я и переживаю, плохо мне. Была бы у меня доча, мне бы легче было.

– Легче в каком смысле?

– Ну так се равно девочка и есть девочка… ближе к маме. А мальчик и есть мальчик. Повзрослели они и уехали учиться. Институт один кончил, другие… Как это называется? Техникум, вот, кончили, а потом их по направлению отправляли куда надо… Дома-то не жили они, с нами не жили, как выросли.

– Вы строгой были матерью своим детям? Мальчишки же…

– Да, строгая, но не сильно строгая. Сильно их не обижала: обувала, одевала. Сильно плохого не было, ну потом они повзрослели, стали помогать мне.

«Сын у меня умер!»

Есть еще несколько отрывков из нашей неспешной беседы с бабушкой Валентиной, которые я хотела бы процитировать, как говорится, без купюр. Они по большому счету не нуждаются в развернутых комментариях – разве что в ремарках. Вот один из таких фрагментов нашего разговора:

– Муж-то вас не обижал?

– Сяко [всякое. – Авт.] было, он выпивать любил хорошо. Но бояться не боялась его: так, серьезного не было… Но ругался, как выпьет. Се равно он хозяин. Хозяин-то знал дело: и сено коровам даст, се [все. – Авт.] делал… Давно умер.

– Скучаете по нему?

– Скучала, конечно, скучала, как же? Хозяина нету, дак как же не будешь скучать? Се равно, как-никак… Он сильно не болел, че-то быстренько плохо сделалось ему, раз-раз – и я осталась одна. Дети были взрослые, когда он умер, я с одним сыном жила. По-сякому [по-всякому. – Авт.] пришлось. Сильно хорошего не было… Но муж-то че, уж пожилой был… Сын [эмоционально выделяет это слово. – Авт.] у меня умер!.. (С горечью.) 32 годика было – вот об этим я скучала. Я сильно, сильно плакала, из-за этого на глаз ослепла.

– Сможете рассказать, что случилось? – осторожно интересуюсь у собеседницы: не хочется ее ранить, подняв со дна души горестные воспоминания, но не спросить об этом не могу.

– (После паузы.) А-а? С сыном? Тоже скоропостижно умер… Он в Абакане жил, женатый был второй раз. Сначала роботал на бурвышке, а потом бригадиром, сколько-то у него там людей было в подчинении, и вот он командовал имя [ими. – Авт.]… Се ладно было, а вот… Сидели с товарищем за столом. Затемнело. Он домой-то не пошел, на полу заночевал. На спину лег, а выпивши были. И задохнулся отрыжкой… Хлеботиной^[9] этой захлебнулся. Лег бы на бок… И тоже не болело ничего, так скоропостижно и умер.

– А дети у него были?

– У него дети? Остался один сын от первой жены, он с матерью той жил. А с другой женой не было детей. Мы че? Поехали, схоронили… Сильно переживала.

– Что помогало в отчаянье не впасть?

– После похорон сына приехали мы домой. Муж-то еще живой был, мы вместе вот так и переживали. Сын давно отдельно жил, ну, думаешь, он где-то там и живет, а как вспомнишь, что его нет… Тяжело, тяжело было переживать… Не дай Господь потерять дитя…