Когда морально счастлив человек, мне кажется, уже жить можно.

Вот я сейчас живу одна.

А я счастлива! Почему?

Потому что я никому не мешаю.

По телефону бабушка Вера предупреждает, что нужно подольше стучать в окно, чтобы она открыла дверь. Меня удивляет, насколько молодой у нее голос. Она говорит, что у нее пять засовов и понадобится время, чтобы все отворить. Я так и делаю: стучу в окошко, прохожу через калитку к дому. Пока жду, примечаю возле недостроенной террасы заросшую клумбу с садовыми колокольчиками. Розовые, синие, сиреневые и белые цветы качают головками на ветру и роняют капельки росы. Вспоминаются строчки из Алексея Толстого, а вместе с ними и бабушкин палисадник в деревне, ее ситцевое синее платье в цветочек и белая косынка:

Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем звените вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?

Колокольчики у нас росли вдоль забора, и бабушка читала нараспев этот стишок каждый раз, как мы проходили мимо. Со временем воспоминания о детстве становятся острее. Никогда не знаешь, какой запах или цветок может вернуть тебя в прошлое. Забывается плохое, если оно и было, остается только тепло. Так бывает зимой в общественном транспорте, когда сиденья холодные и садиться на них не хочется, и вообще как-то зябко и неуютно, а потом кто-то выходит на остановке, и вы занимаете нагретое им место, натягиваете варежки – вам тепло и хорошо – и едете дальше. Чувство, будто о вас позаботились. Так и здесь. Вам уже не восемь, и бабушки давно нет, но вы видите колокольчики и знаете, что есть где-то у вас ангел-хранитель, который согреет через воспоминания, ароматы, мелодии.

Слышится шум отпираемых засовов – одного, другого, третьего. Входная дверь отворяется, и я вижу бабушку. Она опирается на табуретку с колесиками – так Вера перемещается по дому.

– Покушать не хочешь? – заботливо интересуется долгожительница. – Может, поешь? Или хотя бы чаю попьешь? Давно из Москвы-то? У меня есть каша с печенкой.

Отвечаю, что сыта и что пришла к ней прямо с электрички. Предлагаю, наоборот, ее покормить. Она тоже отказывается, говорит, ела совсем недавно, и мы проходим в зал. Бабушка строго указывает, какую открыть дверь, просит распахнуть шторы. Жалуется, что в день рождения съела много сахара и теперь чувствует себя не очень.

– Оля, вот это окошко открой, чтобы проветрилось, у меня очень душно. С меня уже ручьем течет. А сетку не открывай, поняла? – командует Вера.

Я выполняю распоряжения, ставлю принесенные цветы в вазу, вручаю небольшие подарочки: бабушка на днях отпраздновала столетие.

– Ой, куда мне полотенчики? Мне вон их столько надарили! А мыло пригодится, – комментирует долгожительница мои подношения, смеется: – Мне-то вас угощать нечем.

Затем она усаживает меня напротив и спрашивает, сколько у нас времени на беседу. Я отвечаю, что часа полтора-два, если она не устанет.

«У нас была очень хорошая, дружная семья»

– Родилась я 18 августа 1919 года в Тверской области. Отец был дворянского происхождения, в царской армии обучал солдат верховой езде. За драку царица лишила его дворянства. Отца разжаловали и сослали в деревню, в Максатихинский район. Потом советская власть ему дала шестьдесят гектаров земли. Отец чем мог огородил участок. Там протекал ручей, клюква росла на болоте. Он не пил, был самым грамотным в деревне – все к нему приходили с просьбами написать письма.

Родители поженились еще до революции. У них было четверо детей до меня, а я, пятая, родилась в 1919 году, уже после революции. Мама была домохозяйкой, неграмотной, но умной. Варила хорошее пиво и квас, угощала соседских мужиков. Помню, как мужики устроили соревнования, кто больше выпьет водки. Один так напился, что свалился с ног.

Чем отец был обязан советской власти? Поскольку он был сосланный, ему дали землю и он разбогател. Детей из крестьянских и рабочих семей охотно брали в институт. Отец нанял домашнего учителя, и после обучения три моих сестры без труда поступили в школу Максимовича в Твери^[12].

Она выпускала учителей начальных классов. Затем они получили возможность учиться в институте. Студентам давали общежитие и выплачивали стипендию – шестьдесят рублей. У нас была очень хорошая, дружная семья. Я не помню, чтобы нас кто-то бил или ругал.

– Что из детства особенно запомнилось?

– Помню смешной случай. Наш дом стоял возле ручья, за домом рос большой яблоневый сад. Однажды я увидела, как к нам два парня полезли за яблоками. Нарвали целые подолы рубах, идут и с удовольствием уплетают. А яблоки были очень кислые, и я подумала, что, может, они слаще, когда ворованные. Парни ушли, я обошла дом с обратной стороны, сама залезла в наш огород и сорвала яблоко. Откусила и выплюнула: оно все равно было кислым. Со смехом вспоминаю.

Отец меня возил на лошади в школу в соседнюю деревню. Я очень этим гордилась. Я маленькая была, особого внимания на меня он не обращал, не выделял среди других детей, а тут я считала себя очень важной. Потом он отправил меня к сестре в Медное. К тому времени она окончила университет в Москве, вышла замуж и вернулась в Тверскую область работать учительницей. На каникулы я ездила к родителям.

Позже случилась беда: у меня загноились глаза, развилась трахома^[13]. И меня отправили к родственникам в Москву, вылечили. Когда мне было четырнадцать, брат поступил на подготовительный факультет университета в Свердловске и забрал меня к себе. Я пошла учиться на рабочий факультет^[14] – это как вечерняя школа. Окончила на отлично, за год прошла трехлетний курс. Мы с братом немного голодали, конечно. Двух стипендий на жизнь не хватало, и мы каждый раз с нетерпением ждали посылок из дома.

Вспоминаю, как сама в студенчестве возвращалась из родительского дома с сумками, до отказа набитыми продуктами. Рейсовый автобус, ходивший в областной центр, в воскресенье сам был похож на набитую сумку: билетов продавали в два раза больше, чем было мест. Автобус мы брали штурмом: главное – влезть, а там как повезет. Не сможешь занять место, значит, четыре часа простоишь в проходе. Кто-то садился на ступеньки, кто-то – на свои сумки. В автобусе пахло домашними пирожками (половину которых, конечно же, съедали по пути), холодцом, пловом, котлетами – всем этим студент мог питаться еще неделю. Находилось место и для домашних заготовок, картошки, тушенки, лука. Денег родители давали мало: нечего было давать, но продуктами набивали сумку от души, не поднимешь. Зато потом в общежитии устраивали настоящий пир. Приносили у кого что было: жарили картошку с тушенкой, ели ее с хлебом и кабачковой икрой. И ведь не толстели! А когда запасы, родительские деньги и стипендия кончались, переходили на лапшу быстрого приготовления. Эх, студенчество! Душевное время!

– Голодать в детстве часто приходилось?

– Нет, у родителей было много скота, продавали творог и молоко. Их не раскулачили, потому что землю дала советская власть. Часть молока сдавали в колхоз, а излишки продавали.

«Ели и пили по расписанию»

– Знаешь, почему я сохранилась хорошо? – хитро щурясь, улыбается бабушка. – Наверное, потому, что родители заложили мне хорошее здоровье с детства. Мы ели и пили по расписанию. Отец говорил, что и в какие месяцы можно есть, соблюдали пост. Исключений ни для кого не было: дети тоже постились, не ели мясо и яйца. Яйца, кстати, вообще ели не всегда. Если курица на них посидела, мама эти яйца уже не варила.

Отец считал, что пост нужно соблюдать по-умному. Обязательно есть лук: в нем много витаминов. Сырой лук очень горький, его нужно правильно готовить. В русской печке есть такой выступ – шесток. Если печь протапливали, отец вечером клал лук на этот шесток. Печеный лук становится очень сладким. Помню, садимся возле лежанки, папа кладет лук на тарелку, чтобы остудить, и угощает нас. Так меня и приучил. До сих пор люблю такой лук! Только вместо печки теперь микроволновка. И его нужно есть обязательно: в зеленом луке одни витамины, а в луковице – другие. Но зеленый не такой полезный, его можно есть только свежий, с грядки. Короче говоря, нас очень умно кормили.

«Не жалею, что не попала в медицинский. Этого больше хотела моя мать»

– У брата Николая я прожила до семнадцати лет.

Я его очень любила. Он умер молодым. После войны ему нужно было срочно явиться на учебу, а автобус не пришел. Он пошел пешком из деревни в Тверь в легком пальтишке, простудился и умер от воспаления легких. Пенициллина тогда не было…

Рабфак я закончила на отлично и решила поступать в Москве на медицинский факультет. Мать посоветовала спросить у врача, какую специальность выбрать, но я была глупая и не спросила – решила идти на хирургический. В день, когда нужно было ехать сдавать экзамены, автобус не пришел. Я добралась на попутной телеге до Твери и потом кое-как – до Москвы. Когда приехала, уже час вовсю шли экзамены. Я показала свой вызов и попросила, чтобы мне разрешили сдавать со всеми.

«Если ты в сочинении не знаешь, как пишется какое-то слово, лучше подбери другое, в котором не сомневаешься», – учила меня мама. В итоге за сочинение, математику и иностранный язык (а я немного знала немецкий) я получила пятерки. Я так обрадовалась: значит, примут! Но когда вывесили списки зачисленных, моей фамилии там не оказалось. Выяснять в приемной комиссии, почему меня не взяли, я не стала. Решила, что поступлю на следующий год, и, грустная, я поплелась на поезд. До сих пор и не знаю, почему меня не приняли. Может, слишком молоденькая была, мне только семнадцать исполнилось – какой бы из меня получился хирург? А может, причина в том, что я не указала, на какую именно специальность поступаю…

Села я в поезд, чуть не плачу, а напротив меня – солидный мужчина в костюме: «Почему грустная такая, наверное, экзамены провалила?» «Нет, – отвечаю. – Все экзамены сдала на пятерки, а меня не взяли». «Покажи-ка, – говорит, – свои документы, а то уж больно ты красиво плетешь». Я показала. А он спросил, почему я не поехала поступать на педагогический в Тверь. Оказалось, что мой попутчик – ректор Калининского педагогического института. У него был недобор, и он искал таких, как я. Прямо с поезда он усадил меня в машину – у вокзала его ждал водитель – и отвез к приемной комиссии. Спросил, на какие специальности недобор, и меня зачислили на литературный факультет. Я сразу же получила место в общежитии.

– Жалеете, что не стали врачом?

– Я не жалею, что не попала в медицинский. Этого больше хотела моя мать. Чтобы хоть кто-то у нас стал врачом, ведь все мои сестры были учителями.

«Мне уже в раннем детстве было известно, что до брака с мужчиной сношаться нельзя»

В Свердловске Вера посещала аэроклуб, но прошла только теорию, до прыжков с парашютом дело не дошло. Должна была прыгать на параде по случаю Дня Победы, но от долгого ожидания с 16-килограммовым снаряжением за плечами она начала терять сознание, и ее унесли на носилках. Во время учебы в пединституте она услышала по радио, что такой же клуб открывают в Твери.

– Я им сказала, что закончила парашютистские курсы, но не прыгала. Показала корочки. Мне пообещали все уладить – как раз снова предстоял парад. Я познакомилась с парнем, который укладывал парашюты, и он мне очень понравился, но по иронии судьбы за мной начал ухаживать начальник аэроклуба. Однажды выхожу из института, а меня кто-то поджидает. Это был тот парень, но не один, а со своим начальником. Мы поздоровались, и тут начальник говорит: «Ой, Виктор, а парашютный домик-то я не запер, иди закрой». Устранил конкурента, чтобы остаться со мной наедине. Он признался, что хотел меня проводить. А я так рассердилась, что сорвала с него фуражку и кинула в грязь. «Я никому из вас еще согласия на свидания не давала!» – крикнула и убежала. Я была зла и обижена: он мне не нравился и вдобавок выгнал того, кто мне был симпатичен. Он на меня тоже рассердился и не простил…