– И хорошо, что людей не видишь, – резко ответила я. – Меня водили к разным умельцам-кудесникам. Они в один голос заявляли, что я пустышка. Но спасибо за попытку поддержать, для меня это важно.

Мы достигли конца парка. Агатом сверкнула влажная после недавнего дождя ограда.

– Вернемся?

– Пожалуй.

Возвращались мы по другой тропинке, более узкой и витиеватой. Алан сказал, она выведет не к конюшням, а к черному входу в кухню. Так и получилось. В поместье молодой человек решил проводить меня до комнаты. Перед самой дверью сказал:

– Эни, уверен, у тебя есть дар. Только еще не пробудился. Но однажды обязательно наступит момент, когда ты сделаешь то, чего еще никогда не делала. Честно, совершенно не стоит волноваться – с таким-то дядей! Уверяю, Фернвальд сделает все возможное, чтобы… – он замолчал на полуслове и отвел взгляд.

Что-то меня насторожило, но я поспешила отбросить неприятное предчувствие.

– Что, разболтал, о чем тебя просили молчать? – Алан смутился и покраснел, и я вдруг поняла, что попала в яблочко. – Что ты имел в виду?

Молодой человек не успел ответить – за моей спиной раздался приятный голос Фернвальда:

– Ах, Алан, вы совершенно не умеете хранить секреты.

Я обернулась. Дядино лицо выглядело расслабленным, а вот скрещенные на груди руки с перстнями на среднем и указательном пальцах, которые он носил поверх перчаток, казались напряженными.

– Я как раз направлялся к вам, милая Энрике. Вчера, после нашей бурной встречи, вы были слишком уставшей, и мне пришлось вас пощадить. Но теперь я хотел бы продолжить разговор. Милости прошу в мой кабинет. Алан, можете пойти с нами.

В кабинете горели светильники, добавляя желтизны в окружающую палитру. Вставленные в подставку перья бросали на стену причудливо вытянутые тени – кто вообще еще пользуется таким раритетом? В чае, который дядя разлил по чашкам, было что-то дурманящее. Я хотела открыть окно, но Фернвальд остановил, положив руку на плечо:

– Не стоит, будет сквозняк. Должен признаться, вы здесь не случайно. Именно вы, Энрике. И дело вовсе не в письме, хотя оно подтолкнуло меня к активным действиям. Не буду скрывать, ваша ситуация интересует меня как ученого. Дочь Освальда, моего брата, и без дара? Сложно в это поверить. И я сделаю все возможное, чтобы отыскать причину. Буду рад, если согласитесь на время стать помощницей Алана: вижу, вы неплохо поладили. Но если откажетесь – не обижусь. Ведь ваша главная задача будет заключаться в том, чтобы слушаться меня и безоговорочно выполнять все поручения.

Вчерашняя беседа с Фернвальдом, рассказ Алана об академии, его странные взгляды и осторожные слова, перескакивание с темы на тему – все словно сошлось в одной точке. Я почувствовала себя глупой мышкой, которую заманили в мышеловку кусочком сыра.

Обида клокотала, сворачивалась в комок, подступала к горлу. Внутренний голос, голос разума, злой и ехидный, замечал: ну а чего ты ждала? Куда бы ты ни отправилась, везде останешься кукушонком. Я прикрыла глаза.

– Энрике, вы в порядке? Понимаю, надавил на больное. Но пора взрослеть, девочка. Я не предлагаю ничего постыдного, лишь взаимовыгодный обмен. Вы обретете дар или поймете, чем отличаетесь. Я удовлетворю любопытство, опубликую научный труд.

Я постаралась успокоиться, напомнить себе, что отправилась в столицу не просто так. У меня было сложное, важное дело, ради которого могут понадобиться дядины связи и возможности. То есть я тоже хотела воспользоваться Фернвальдом и готова была за это заплатить. Но… Но мне, наверное, очень сильно хотелось поверить, что для кого-то я смогу быть просто Энрике. Девушкой, которой не обязательно иметь дар, чтобы ее любили. Видимо, ошиблась.

Онемение, вызванное удивлением и обидой, постепенно отпускало. По крупинке, по капельке. Я разлепила ссохшиеся губы:

– Не хочу…

– Хотите, милая. Будь это не так, мои вчерашние слова не довели бы вас до слез. Ведь нас невозможно ранить тем, чем мы сами себя не раним, – Фернвальд приблизился ко мне, навис, опершись о стол; глаза его были по-кошачьи прищурены. – Соглашайтесь, Энрике. Игра стоит свеч.

– Что именно мне… нужно будет делать? – Голос не слушался.

– Сущие пустяки, моя милая. Пить специальные настойки. Еще я буду с вами заниматься. Конечно, со временем появятся некоторые нюансы, но на первых порах этого хватит. Несложно, правда? Бояться вам нечего. Терять, в сущности, тоже.

– А если я все же «пустая»?

Фернвальд усмехнулся:

– Если мои предположения не подтвердятся и действительность окажется настолько банальной, в таком случае… Хм, я все равно останусь вашим дядей, и вы всегда сможете на меня положиться.

Я чувствовала себя бабочкой, которую коллекционер насадил на иголку. Но я точно решила, что не заплачу. Чай был сладок, медовая пряность растекалась по языку, грела горло. Огонек в лампе слегка дрожал, и тени на стене подергивались легкой рябью. Я встретилась взглядом с Аланом. Молодой человек сидел в кресле, утопающем в тени, и смотрел на меня с непонятным выражением.

– Соглашайся, Эни, – мягко сказал он. – Все будет хорошо.

Я ответила, криво улыбнувшись:

– Боги вас прокляни. Уговорили.

– С самого начала бы так! – Фернвальд захлопал в ладоши. – Милая племянница, скоро поймете, что волноваться было ну совершенно не из-за чего. Мой дом – ваш дом, да и без денег я вас не оставлю. Тем более в столице столько интересного и увлекательного, что скоро вы и думать забудете о своей провинции.

Я слушала его голос и кивала, словно заведенная механическая игрушка. Не помню, как добралась до комнаты. Может, сама добрела. Или Алан довел. Помню только, что опрокинула чашку с остатками чая, когда вставала из-за стола. Попыталась свернуть мокрую скатерть, но Фернвальд сказал:

– Об этом не беспокойтесь, прислуга все уберет.

Прежде чем заснуть, я долго лежала в кровати и бездумно разглядывала картинки на потолке. Чувствовала себя опустошенной, выжатой, использованной. И казалось мне, что дракончики больше не веселятся.

Они скалятся.

Глава 6
Академия

На следующий день после нашего с дядей негласного договора меня повезли на прогулку.

Столица была разделена на две части: новую и старую. Новая, богатая достопримечательностями, оказалась утонченно-опрятной, светской, оживленной. Украшенные орнаментами дома отражались в воде каналов – словно смотрелись в зеркальце. Другая часть, по дядиным рассказам, представляла собой рабочие кварталы, сгрудившиеся вокруг суконной фабрики. На задворках ютились домики бедняков: кривые, кое-как собранные из подручных материалов, разделенные узкими, дурно пахнущими проходами. «Туда мы, конечно, не пойдем: зрелище не для ваших прекрасных глазок», – сказал Фернвальд в своей обычной манере. За недолгое время знакомства я привыкла к его мягкому голосу, витиеватым речам, привычке называть меня милой и отвешивать комплименты как бы между прочим. Все это располагало и подкупало, и я старалась почаще напоминать себе, что для дяди я скорее лабораторная мышь.

Фернвальд сказал, у столицы переменчивое настроение и сложный характер: по утрам она бывает туманно-задумчивой, ближе к полудню окидывает дома и улицы солнечным взглядом. Часто плачет (хотя накануне ничто не предвещало дождя). Вечерами румянится закатными красками или хмурится, затягивая небо тучами. «Она похожа на стареющую женщину, которая всеми силами пытается привлечь к себе внимание», – усмехнулся дядя.

Это сравнение меня удивило, а сам город утомил. Здесь было слишком многоцветно и многолюдно. Яркие вывески, крикуны на площадях, уличные концерты, заунывно-тягучие голоса попрошаек, пронзительный смех детей и материнские окрики, скрип колес экипажей.

Заметив мою робость, дядя заключил:

– Она хоть и с крутым нравом, но гостеприимная. Вы свыкнетесь, Эни.

Академию в тот день я не увидела. Точнее, увидела, но мельком – она располагалась на Университетской улице, по которой мы проезжали, возвращаясь в поместье, и занимала весьма обширную территорию: кованый забор долго тянулся вдоль дороги. Стриженые лужайки, мощенные плиткой тропинки, бледно-желтый ансамбль с колоннами, фонтан. Академия больше походила на дворец, чем на учебное заведение, хотя в последних я не разбиралась.

Когда мы добрались до поместья, дядя отвел меня на кухню, попросил прислугу оставить нас на полчаса. Раскрывал шкафчики, извлекал мешочки с какими-то порошками, измельченными травами.

Поставил воду греться, отмерил порошков в нужных пропорциях, перемешал. В накинутой поверх волос косынке и в поварском фартуке Фернвальд казался колдуном. Не понять, злым или добрым.

Последними стали три капли; стеклянный флакончик мелькнул между длинных пальцев и скрылся в нагрудном кармане дядиного пиджака. Фернвальд протянул мне дымящуюся чашку.

– Пей.

Я подула на пар, ноздри защекотал терпкий запах. Осторожно глотнула.

– … Горько! – Я попыталась отставить чашку, но дядя остановил, сильно сжав мои руки, не дав сделать этого.

– Оно не должно остывать. Пей.

Я задержала дыхание и допила залпом. Напиток обжег горло, оставил неприятное послевкусие. Дядя сочувственно покачал головой и протянул стакан воды. Прохладная, сладковатая. Я пила долго, маленькими глотками, затем попросила добавки.

Внезапно я почувствовала: что-то не так. В следующую секунду живот скрутило, стакан выпал из ослабевших пальцев, разбившись на мелкие осколки. И я чуть не упала на них, но Фернвальд успел подхватить. Тошнота подступила к горлу, виски словно обручем сдавило.

Пытка продолжалась минут пять, а потом муть перед глазами рассеялась, боль отступила. Я прокашлялась. Собственный голос прозвучал сипло:

– Ваши настойки всегда… будут такими?

– На первых порах – к сожалению, да. Но ваш организм привыкнет со временем, – дядя достал из кармана небольшую книжку с прикрепленным к ней карандашом. Ловко зажал его между пальцами, что-то записал. – Не волнуйтесь. Вам это не повредит. Все будет…

Я чуть не застонала. На что только подписалась! Слова «все будет хорошо» сыпались с языков жителей поместья как перезревшие яблоки. Чем чаще я их слышала, тем меньше верила.

– Завтра Алан покажет вам академию. А после можете делать что хотите. Если будете успевать, прогуляйтесь еще по городу, купите журналов, обновите гардероб. Деньги на первое время я дал.

Утром я впервые за долгое время почувствовала себя воодушевленной. За окном светило солнце, и осень была такой, как рисуют на открытках: яркой, с огненно-золотой палитрой. Я быстро позавтракала и отправилась на улицу: до отъезда в академию оставалось больше получаса. Хотелось прогуляться по скверу, проведать жеребенка.

«Похоже, наши встречи всегда будут начинаться одинаково», – подумала я, столкнувшись с Аланом на лестнице и потеряв равновесие. Слава богам, успела вцепиться в перила, травмированная рука отозвалась болью.

– Что ты так быстро ходишь?! Кто-то гонится?

– Извини, извини. Я как раз к тебе бежал. Карету уже подали, и я хотел узнать, могли бы мы выйти пораньше. Как хорошо, что ты уже готова!

– Что-то случилось?

Алан ответил, пряча глаза:

– Все в порядке. Просто у меня накопилось много работы, боюсь не успеть, – и он, по своему обыкновению, резко сменил тему: – Кстати, Эни, ты выпила сегодня настойку?

Порошок принесли на подносе вместе с завтраком. Я развела его в маленькой чашке, на одну треть заполненной водой. Выпила залпом, едва успев ощутить приторную сладость напитка. Просидела на кровати несколько минут, ожидая боли, но ее не было. А еще на подносе обнаружилась записка, в которой дядя желал мне прекрасного дня.

– Да, выпила.

Мы сели в карету, просторную и уютную: обитый бордовым бархатом салон, шторки, подушечки под спину. На дорогах родного Алерта такого транспорта отродясь не бывало. Экипажи, в которых мы с сестрами добирались до города, грохотали по выбоинам, дребезжали стеклами на поворотах, а от неудобных сидений побаливала спина.