Лес действительно оказался нетронутым и тенистым. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые кроны лип и дубов, ниспадая на землю редкими золотистыми столпами. Тишина, царившая здесь, казалась абсолютной и в то же время совершенно невозможной. Каждый шаг сопровождался особенным звуком: хрустом мелких веток под ногами, шелестом листвы, скрипом старой ольхи, в расщелине которой заблудился ветер. Мелодичные трели птиц то сливались в унисон, то начинали спорить друг с другом, создавая неповторимую симфонию. На её фоне рокот насекомых был едва различим, но бесспорно вносил свою лепту в несмолкаемое природное урчание.

Чаща дышала, подобно человеку, источая сложный аромат, собравший в себе сочность спелых ягод, терпкость диких трав, тепло нагретой солнцем смолы, тяжесть влажной земли, прелость залежавшейся листвы и сладкую гнилость разлагающегося животного под разлапистыми ветвями редко встречаемой здесь ели. Именно этот аммиачно-кладбищенский запах, странным образом вызывающий одновременно и тошноту, и голод, наводил на размышления о вечности против мгновения, пробуждая неистовое желание жить.

Миновав поваленную берёзу, местами одряхлевшую до влажных опилок, Офелия решила, что пора возвращаться, пока лес не поглотил её в своих чертогах. Повернув направо, она двинулась параллельно вилле и вскоре вышла аккурат к оранжерее.

При виде заброшенного, но всё ещё крепкого строения, местами покрытого мхом и пробивающимся изнутри плющом, сердце замерло. На грудь навалилось предчувствие чего-то безмерно важного и… неизбежного. Губы дрогнули, но не издали ни звука.

Словно зачарованная Офелия направилась к зимнему саду матери. Воспоминания о прошлой ночи кусали за пятки, но идти быстрее не получалось, будто кто-то удерживал её за подол, отчего каждый следующий шаг давался труднее предыдущего.

Вблизи оранжерея производила ещё более удручающее впечатление, нежели из окна спальни. Все её изъяны, будь то облупившаяся краска, следы ржавчины или треснувшие стеклянные панели, бросались в глаза с особой назойливостью. Однако более всего поражала массивная цепь на двери. Неужели кто-то всерьёз полагал, что подобные меры смогут помешать нежеланному проникновению? К тому же, разве внутри имелось что-либо ценное, нуждающееся в охране, кроме беспорядочно разросшихся цветов и годами гниющего мусора?

Подобравшись вплотную, Офелия приложила ладони к мутному стеклу, чувствуя тепло собственного дыхания. Сквозь грязь и зеленовато-иловые тени, удалось разглядеть очертания пышных кустов с налитыми, но ещё не распустившимися бутонами алых цветов, длинные стебли, отчаянно тянувшиеся к свету, сваленные в кучу мешки удобрений срок годности которых, вероятно, давно истёк.

– Хочешь зайти? – разорвал тишину низкий, хрипловатый голос.

Офелия отпрянула от стены, словно ужаленная пчелой, готовая броситься наутёк. Но, встретившись с пронизывающим до костей взглядом Гамлета, оцепенело застыла. Он стоял в тени раскидистого дуба, не слишком близко, но и недостаточно далеко, чтобы не представлять угрозы. Хладно-серые глаза внимательно следили за каждым девичьим вздохом и казались совершенно бездушными.

– Ну так что? Мне открыть дверь или будем дальше стоять и молча пялиться друг на друга?

Его бесцеремонная дерзость повергала в смятение скромную, благовоспитанную Офелию. Гамлет, несмотря на свою внешнюю утончённость и даже некоторую хрупкость, был слишком надменным и при этом совершенно невежественным. Клайв не ошибся: за завтраком Офелия действительно не узнала его племянника. Время, прошедшее с их последней встречи, давно похоронило детские воспоминания. Но, зная, насколько педантичной и требовательной была Руд, Офелия и помыслить не смела, что её сын может оказаться самым настоящим хамом.

– Пожалуй, обойдусь, – сдержанно, насколько позволяли обстоятельства, ответила она, засобиравшись в сторону дома.

Но Гамлет не дал молча удалиться, стремительно догнал и, взяв за плечо, заставил обернуться. Офелия не стерпела, строптиво дёрнула рукой, высвобождаясь из цепких пальцев, похожих на орлиные когти.

– Не трогай меня! – звонко воскликнула она.

– Зря ты сюда приехала… – надтреснуто произнёс он, и от его металлической хрипотцы воздух как будто бы замер. – Это место проклято, оно отнимает жизни…

– Ты мне угрожаешь? – удивлённо предположила Офелия.

– Рекомендую. Так, по старой дружбе. Держись подальше от моей гнилой семейки, особенно от Клайва.

В холодном взоре блондина промелькнуло нечто, выворачивающее внутренности девицы наизнанку. Захотелось немедленно отвернуться, избавиться от этого мерзкого ощущения, но Офелия не могла отвести взгляд от мрачного блеска почти бесцветных зрачков, за которыми, словно за ртутно-стеклянной пеленой, очевидно, скрывалась какая-то глубоко личная тайна.

Сердце в груди вновь загрохотало, но не от волнения или смятения, а содрогаясь в бешеном ритуальном танце, сбивающим мысли в пену. Офелия вдруг почувствовала, а может узрела воочию, как под поверхностью безразличной надменности Гамлета гнойным чиреем назревает буря, которую тот едва мог сдерживать. Но стоило ей как следует вглядеться в худощавое, бледное лицо, племянник Клайва поспешил отвернуться и не оглядываясь скрылся из виду в лесу.

Офелия проводила его растерянным взглядом, на некоторое время впав в раздумья, безуспешно пытаясь собрать воедино осколки мыслей и чувств. А после, едва волоча ноги, побрела к дому, надеясь, что, оказавшись в его стенах, сможет унять тревожность и позабыть неприятный разговор. Однако ни через час, ни через два смутные терзания её не покинули, а лишь углубились в недрах сознания, подобно зловещему предвестнику грозы, неумолимо надвигающейся из-за объятого штормом горизонта.

Глава 4

В обеденный час к столу прибыли лишь Клайв и Офелия. Ни Гамлет, ни Адмон с прогулки не вернулись. И, возможно, стоило забить тревогу, но эти двое имели общую черту – надолго пропадать без предупреждения.

После разговора с Гамлетом Офелия успокаивала себя рукоделием – штопала портьеру: пришила на место гардинную ленту и заменила на ней несколько оборванных петель, что пали жертвой её ночного приступа.

Клайв всё утро висел на телефоне. Кажется, смерть главного акционера компании знатно ударила по их с Руд положению в совете директоров, ведь при поддержке Пола их голоса были в большинстве. А теперь, когда значимую часть активов заморозили до совершеннолетия основной наследницы, влияние супругов пошатнулось.

– Не будем дожидаться, а то недолог час и с голоду помрём, – улыбнулся Клайв приглашая Офелию к столу.

Она кивнула, робко села, исподволь рассматривая мужчину. Клайв производил славное впечатление: открытый взор, широкая улыбка, держался просто, без фиглярства, и даже несмотря на цвет глаз – холодный и безжизненный, не вызывал тех неприятных чувств, что его племянник.

– Как твоя прогулка? Что-то вспомнилось из детства? – спросил он между прочим, передавая корзинку с хлебом.

– Нет, спасибо, – отказалась от мучного Офелия, затем качнула головой в отрицании. – Лес красивый, но вспомнить ничего не удалось.

– Это ожидаемо. Ты здесь была совсем ребёнком. Сходи на озеро за домом, вы любили там плескаться с Гамлетом когда-то, может что навеет…

– Я видела его сегодня утром у оранжереи.

– И как прошло? – вопросительно вскинул бровь Клайв.

– Не важно, – пожала плечами Офелия. – Он… как бы это… грубый.

Мужчина нелестно усмехнулся, соглашаясь.

– Грубый и обиженный на целый мир.

– Не ладите? – предположила Офелия.

Впрочем, учитывая сцену за завтраком, вопрос можно было не задавать.

– Мне кажется он ни с кем не ладит. Больно неуживчивый. Уехал в Англию учиться, но года не прошло, вылетел из университета со скандалом. Подрался с кем-то из сокурсников, нагрубил декану, разбил окно бутылкой в аудитории. Вернулся где-то в марте. С тех пор исправно сворачивает нам с женою кровь.

– А в чём причина? Спросить пытались? Вдруг он не виноват?

Клайв, неприятно удивлённый, посмотрел на Офелию более пристально. Но мысль о том, что вопрос был задан с целью обвинить в проступке Гамлета невежество его родителей, разбилась вдребезги, стоило заглянуть в изумрудные глаза такие не по-юношески глубокие, и вместе с тем по-детски наивные. Офелия многое переняла от матери и сейчас это виделось особенно ясно. Аврора была образцом порядочности. Её добросердечность притягивала к себе людей. Она всегда находила нужные слова, чтобы поддержать, успокоить, придать уверенности томящимся в сомнениях и печали.

– Я думаю так он выражает протест, – после недолгой паузы, предположил Клайв.

– И против чего выступает? – искренне поинтересовалась Офелия.

Мужчина задумался, но весьма ненадолго.

– Полагаю, против меня. Не смог смириться, что мы с Руд… – и Клайв умолк, сунул в рот кусок стейка, принялся усердно его пережёвывать.

Офелия тактично промолчала и тоже приступила к трапезе. Не в её привычках было лезть в душу к людям, если они того не желали. Но некоторое время спустя собеседник заговорил вновь и диалог вдруг принял неожиданный оборот.

– Офелия, возможно, ты сочтёшь мою просьбу неуместной… Я не настаиваю, а прошу о помощи. Вы с Гамлетом играли вместе в детстве, и, как мне кажется, были дружны. Вы ближе по возрасту и наверняка сможете найти общие темы для разговоров. Кроме того, оба потеряли отцов, и это, разумеется, ужасно. Я не собираюсь играть на вашем горе. Но если ты сможешь достучаться до племянника, будет славно. Я не прошу становиться его лучшим другом или нянькой. Он может быть не только груб, но и весьма жесток в своих высказываниях. Однако, если тебе удастся узнать, чего он в конце концов хочет, я буду очень благодарен.

– Не думаю, что ваш племянник захочет со мной делиться чем-то личным.

– Не сразу, но уверен, ты сможешь его разговорить.

Офелия задумалась, взвешивая риски, и некоторое время спустя честно призналась:

– Он меня пугает…

– Гамлет не опасен! Он резок и упрям, однако, уверяю, к насилию не склонен, – поручился Клайв.

– Но в Англии подрался, – припомнила Офелия.

– Так дело молодое! Он назло. Чтобы меня и мать свою задеть. Да и Лондон с первого дня невзлюбил, всё твердил, что его сослали. В той драке серьёзно пострадало лишь окно, и, возможно, самолюбие того, кому племянник нос расквасил, не больше.

– Не знаю, – тяжело вздохнула Офелия. – Он так смотрел сегодня, будто я ему дорогу перешла.

– Он на всех так смотрит, говорю же: весь мир – ему враги. Но ладно, понимаю, я слишком многого прошу.

– Я поговорю, – внезапно согласилась Офелия. – Во всяком случае попробую…

Ближе к вечеру, так и не дождавшись Адмона, Офелия решила последовать совету Клайва и прогуляться по пирсу.

Дом был возведён на прибрежье небольшого озера, по одну сторону которого возвышалась холмистая гряда, плавно переходящая в извилистую полосу лиственного леса, а по другую болотистая заводь, густо заросшая острой осокой и воздушным тростником.

Солнце медленно опускалось к линии горизонта. Мягкий вечерний свет скользил по лазурной глади, делая поверхность почти зеркальной. Тени деревьев, протянувшиеся вдоль противоположного берега, придавали краям водоёма глубину. А небо, отражённое голубовато-лиловым полотном, подсвечивало туманную дымку, уже пустившую свои седые щупальца по воде.

Ступив на деревянный настил пристани, приветливо скрипнувший под ногами, Офелия направилась к пирсу, разглядывая старую лодку, привязанную к одному из столбов. Её выкрашенное ярко-синей краской дно местами облупилось, на вёслах виднелись засохшие ошмётки тины, создавая странный узор, а не первой свежести спасательный жилет, слишком долго лежащий без дела на скамейке, был сплошь усеян пятнами и разводами, оставленными дождём. Лодка плавно покачивалась и легонько билась кормой об опорную сваю, хотя озеро казалось совершенно неподвижным.