Толпа придворных взорвалась такими ликующими криками, что устыдила бы футбольных фанатов на итоговом матче чемпионата мира. Поднялся невообразимый гвалт, все кричали «Виват Суворову!» и «Слава императору!», а от шумных рукоплесканий невозможно было расслышать слов царя. Впрочем, когда Его величество поднял руку, все постепенно утихомирились, а царь, все также продолжая приобнимать полководца за плечи, принялся перечислять все его заслуги, начиная еще с далеких, покрытых седой древностью екатерининских времен. Из его возвышенной речи следовало, что чуть ли не самим своим существованием империя обязана Суворову. В конце император вручил Александру Васильевичу особый персональный жезл генералиссимуса, украшенный бриллиантами, с надписью "За тридцатилетнее командование победоносными русскими войсками в Польше, Турции, Италии, Швейцарии и Туркестане", а еще портреты Екатерины, Павла и Александра, соединенные вместе и украшенные бриллиантами для ношения на груди. Кроме того, он пообещал вручить наградные двести тысяч рублей.

После царя, вернувшегося, кстати, на свое место, выступили другие сановники, объявившие, что отныне военачальник удостоен других царских милостей, делавших его, по сути, почти родственной императору особой. Церемония заняла целых два с половиной часа, во время которых поток славословия и похвал плыл, почти не прекращаясь. Все объявленные ранее награды были озвучены снова, вдобавок, добавили новые, весьма, надо признаться, приятные, вроде пожалования участников похода земельными наделами, поместьями и многочисленными крестьянскими душами.

Наконец, когда объявили, что Суворов приглашен на торжественный обед, устроенный в его честь, я вздохнул с облегчением, потому что устал стоять в неподвижной позе с вздернутым подбородком и вытаращенными глазами.

После официального объявления о завершении триумфального чествования, шустрые и в то же время степенные слуги ловко вывели Суворова и его существенно урезанную свиту, в число которой, впрочем, вошел и я, из зала приемов и повели по длинным коридорам вглубь дворца. Я огляделся и увидел, что остался без верного Бабахи. Нас осталось всего несколько военных, среди которых я узнал Багратиона, Милорадовича, Барклая-де-Толли и еще нескольких генералов, полковников и адъютантов князя.

Через пару минут мы оказались в зале поменьше, но все равно просторном и щедро освещенном. Царь тоже сидел на троне, но уже пониже и поуже габаритами. Рядом с троном тоже стояли сановники, но численность их, в отличие от зала приемов, также заметно поубавилась. Надо полагать, это была политическая элита державы, имеющая прямое влияние на то, куда будет направлено острие внутреннего и внешнего курса империи. Лица этих людей были по большей части серьезными, а у некоторых и вовсе угрожающе-высокомерными.

Теперь Александр остался сидеть, пристально глядя на Суворова. Когда полководец подошел ближе, император улыбнулся, чуть разрядив обстановку и сказал:

− Теперь, князь, позвольте обсудить текущую обстановку в более тесном кругу, так сказать, без посторонних.

Суворов огляделся, заметил чугунные физиономии придворных, недовольных, конечно же, его возвышением и поклонился, чуточку прикрыв глаза:

− Ваше императорское величество, вы уж простите старика, меня так запутали, виляя по коридорам, что я только и понял, что из одного торжества угодил на другое. Мы собираемся еще кого-то возвышать или, наоборот, ниспровергать с пьедестала? Кто все эти люди с такими приятными рожами, боевые генералы, вернувшиеся с войны?

Император Александр, в отличие от отца Павла, великолепно умел сохранять приятную мину при плохой игре. Он оглянулся на приближенных, тоже мельком осмотрел их и тонко улыбнулся полководцу.

− Верно говорите, князь, вы попали на другое торжество, на котором мы продолжаем отмечать ваши заслуги. Скидывать кого-либо с возвышений нет никакой необходимости. Лучше объясните нам, насколько сильным было сопротивление англичан в вашем походе? И насколько вы уверены были в поддержке французов, коли вам удалось бы добраться до берегов Ганга? Я читал донесения, однако же, хотел услышать все эти сведения из ваших уст.

− Да, и расскажите, ваше сиятельство, вернее, ваша светлость, правда ли, что треть армии выбыла из строя по причине ранений и болезней, а также вследствие чересчур поспешного марша? − добавил один из придворных, стоявших по правую руку от царя. Он был молод, почти ровесник Александра и держался весьма уверенно и дерзко и облачен в роскошный парадный мундир генерал-майора с позолоченными эполетами и массой орденов и медалей. Я знал его еще со времен изучения отечественной истории в институте, и слышал о нем еще давно, а воочию увидел только сейчас. Это был Адам Чарторыйский, участник так называемого Негласного комитета при молодом императоре, участники которого обсуждали с самодержцем возможные пути развития государства и давали ему советы.

Если чего и не мог стерпеть Суворов, то только высокомерного отношения к себе со стороны новоявленных фаворитов императора. Он мгновенно сориентировался в обстановке, прикрыл глаза еще больше и, вытянув руки вперед, подошел к молодому человеку. Не успел Чарторыйский вымолвить и слова, как Александр Васильевич схватил его за руку и принялся ощупывать лицо и дергать за тонкие усики, приговаривая:

− Это кто же здесь кудахтает, курочка золотая рябушка, перебивая государя? Кто же тебя в военный мундир нарядил, голубушка, да медалями осыпал, за какие такие заслуги, а? Может, снесешь яичко, коли ни на что другое не способна?

Юнец терпел процедуру с замечательным стоицизмом, но, в конце концов, вынужден был отшатнуться и отступить на пару шагов.

− Князь, прошу вас, поговорите со мною, − попросил император, продолжая хладнокровно улыбаться. – Я даю вам слово, что больше никто не будет прерывать нашу с вами беседу.

Суворов открыл глаза и мгновенно перестал паясничать.

− Что же, это совсем другое дело, ваше императорское величество. А теперь послушайте, как обстоит дело с англичанами и французами, а также другими удивительными народностями, встреченных нами на пути в Индию.

Глава 2. О том, что случилось после бала

Когда мы вышли от императора, Суворов начал резвиться пуще прежнего. Во все времена это означало у него плохое настроение, которое он стремился таким образом выплеснуть на окружающих, только не на всех, а только тех, кто был причастен к источнику его раздражения. То есть, он начал подшучивать и чудить над придворными и дворцовыми слугами.

Так, встретив обер-шталмейстера, он принялся истово кланяться ему, как когда-то истопнику Павла Первого, затем схватил за плечи и расцеловал в обе щеки.

– Что вы, ваше сиятельство, ваша светлость… – бормотал испуганный и смущенный служитель. – Я же так, мимо проходил.

– Помилуй Бог, субординацию и экзерцицию надо соблюдать! – кричал Александр Васильевич, продолжая тискать ни в чем не повинного сотрудника царской резиденции.

Наконец, он отпустил его, но продолжая идти к выходу, чуть ли не бросался в ноги каждому встречному чину, пусть и самому низкому.

– Субординация – мать порядка, не сметь нарушать! – кричал он на весь дворец своим громким басом.

Наверняка императору уже поспешили донести о его проделках, а это самодержцу вряд ли понравилось. Все-таки главной причиной скверного настроения Суворова, по большей части, как раз и был император.

Поначалу, когда мы продолжили беседу в зале приемов, он внимательно слушал полководца, даже поручая вести небольшие заметки секретарю, сидевшему за пузатым столиком неподалеку. Я уже успел порадоваться за Суворова, посчитав произошедшее с молодым фаворитом простым недоразумением. Наконец-то Александр Васильевич сможет наладить отношения с высшим руководством, умиротворенно думал я, видя, как царь, подобно покладистому ученику, слушает выступление генералиссимуса. Нашему великому старику не всегда везло с Екатериной, потом было тяжко с Павлом, может, хоть со своим тезкой Александром создастся рабочая обстановка? В конце концов, когда Суворов уже рисковал жизнью в сражениях за Родину, нынешний царь еще пешком под стол бегал, должен же он теперь относиться с почтением к заслуженному воину?

Но когда Суворов закончил, великий самодержец помолчал и спросил:

– Князь, вестимо ли вам о политике миролюбия и благочинности, провозглашенной нами не так давно?

К чему это спрашивать о пацифизме боевого генерала, получившего кучу ран на войне? Я насторожился, почуяв во вполне невинном вопросе императора некий подвох. Александр Васильевич тоже поглядел на императора, стараясь проникнуть за невинный фасад его радушной улыбки и ответил:

– Еще как, мы, солдаты, для того ведь и воюем, чтобы достичь мира.

Кивнув, словно он и не ждал другого ответа, царь сказал, сменяя добродушную ухмылку на ожесточенный острозубый оскал:

– Тогда можете ли вы обещать, князь, что впредь будете стараться сохранять добрососедские отношения с другими странами, ближними и дальними? Знаете, какой вихрь вызвал наш поход на юг в Европе? Нам сейчас нужно утихомирить поднявшуюся бурю, иначе вместо революционной Франции монархи на западе создадут новую коалицию, но уже против России!

Он мог бы и не задавать эти всем известные вопросы. Конечно же, мы знали, какой страшный вой и плач подняло Британское королевство, выставив Россию захватчиком чуть ли не половины земного шара. Мы знали, что Османская империя пообещала объявить газават, если наша армия захватит магометанские княжества Северной Индии. Мы слышали о том, как властители Австрийской империи и Пруссии осторожно заявили нашему правительству, что не допустят дальнейшего продвижения Суворова вглубь Азиатского континента. В общем, чуть ли не весь свет старался схватить нас за рукав и остановить непреклонное продвижение на юг. Кажется, и сам Александр был не уверен, сможет ли он остановить неукротимый натиск князя Италийского. И вот теперь он хотел убедиться, что сможет в случае необходимости надеть намордник на одного из самых знаменитых своих бойцовских псов и удержать его на цепи.

– Мне нет необходимости обещать это, – ответил Суворов и у императора недоверчиво округлились глаза, потому что он решил, будто полководец открыто объявил о своем непослушании. – Вашему императорскому величеству прекрасно известно, что я всегда подчинялся приказам государя.

Услышав конец фразы, император успокоился и снова позволил себе благодушно улыбнуться. Эх глупый мальчишка, ты даже не подозреваешь, кого пытаешься укротить!

− Конечно, князь, я всецело уверен в вашей преданности монарху, − кивнул Александр, а дальше беседа приняла совсем невинный характер.

Впрочем, когда Суворов вышел от царя, я видел, что не просто раздражен, а впал в совершеннейшую ярость. Шуткам и издевательствам подверглись почти все встреченные на нашем пути придворные, однако узнав прославленного военачальника, они предпочли терпеливо сносить его шалости. У одного почтенного служителя князь забрал парик, второго заставил танцевать с собой, с третьим и вовсе закукарекал петухом.

Когда мы вышли из дворца, толпа придворных все еще стояла на площади и при виде полководца снова разразилась приветственными криками. Однако Суворов разыгрался не на шутку. Он не стал садиться в великолепную карету, а оглянулся и осмотрел нас, свою свиту, по-прежнему преданно шагающую позади. Когда он остановил взгляд на мне, мое сердце ухнуло в пятки. Нет, только не это, я не хочу участвовать в его проказах на глазах всего народа.

− Ну-ка, Витя, сделай одолжение, прокатись-ка вместо меня, − приказал полководец, подзывая меня к себе. – А я лучше на своей тарахтайке, мне так привычнее.

Офицеры расступились, чтобы пропустить меня к начальству, а я обреченно подошел к карете.

− Ну же, Витенька, голубчик, не хмурься, проедься с ветерком, − уговаривал меня Суворов, подталкивая к карете. Как будто у меня был выбор!

Чтобы усугубить сходство с собою, он стащил с себя нарядный мундир с орденами и натянул на меня. Мундир оказался тесен и узок, ткань сразу стянула мою грудь, я еле дышал. В качестве последнего штрижка Суворов нахлобучил на меня свою треуголку и усадил рядом Прохора и двух адъютантов, Стрельцова и Кушникова.

− Давай, езжай! – закричал он басом и кучер хлестнул скакунов.