– Милостивый Отец Небесный! Благодарю Тебя за Белый Путь Радости, Озеро Сияющих Вод, за Бонни И за Снежную Королеву! Я на самом деле так благодарна! За них и за все другие благословения, которые мне приходят в голову, чтобы Тебя отблагодарить! Ну а что до вещей, мне их нужно такое количество, Что перечислять очень долго. Поэтому скажу только о двух, самых главных: пожалуйста, позволь мне остаться в Зелёных Мансардах! И пожалуйста, помоги стать красивой, когда я вырасту!

Остаюсь с уважением, Ваша Энни Ширли.

– Ну, я всё правильно сделала? – с надеждой осведомилась она, вставая с колен. – Было бы у меня время подумать, конечно бы, вышло длиннее и поторжественнее.

Бедная Марилла смогла сохранить присутствие духа лишь потому, что была уверена: слова Энни вызваны не непочтительностью, а невежеством. Уложив девочку в постель и мысленно поклявшись себе завтра же научить её настоящей молитве, она уже двинулась со свечой прочь, когда была остановлена возгласом:

– Мне только что пришло в голову, что я должна была вместо «с уважением, Ваша» сказать «аминь»! Ну как священники делают, правда? Я про это забыла, но чувствовала, что молитву нужно чем-то завершить. Вот и произнесла такие слова. Как вы считаете, это имеет какое-нибудь значение?

– Я полагаю… что нет, – сочла за лучшее не вдаваться больше сейчас в подробности Марилла. – Давай-ка засыпай, как хорошая девочка. Спокойной ночи.

– Вот сегодня я с чистой совестью могу тоже ответить «спокойной ночи»! – от души воскликнула Энни, устраиваясь среди подушек.

Марилла спустилась на кухню, где со стуком поставила свечу на стол, а затем пристально поглядела на брата.

– Мэттью Катберт, самое время кому-то удочерить эту девочку и чему-то её научить. Она почти воплощённая язычница. Только представь себе, она до сегодняшнего вечера ни разу в жизни не молилась. Завтра же отправлю её в дом священника. Пусть одолжит книжки наставлений для детей из серии «Свет дня». И в воскресную школу она отправится сразу же, как одену её подобающе. Ох, чую, стану я занята выше крыши. Пройти через этот мир без своей доли трудности никому не дано. До сих пор жизнь у меня была достаточно лёгкой. Теперь час моих испытаний настал. Что ж, попытаюсь с ними справляться по мере сил.

Глава 8. Воспитание Энни начинается

По причине, известной только самой Марилле, она и утром не сообщила Энни, что Зелёные Мансарды отныне стали её домом. Вместо этого она принялась методично загружать девочку различными поручениями, внимательно наблюдая, как та с ними справляется, и к полудню пришла к выводу, что подопечная её умна, послушна, охотно работает и быстро учится. Самым серьёзным её недостатком, на взгляд Мариллы, была мечтательность, из-за которой она посреди работы вдруг совершенно забывала о порученном деле, пока её не опускали с неба на землю либо выговор, либо допущенная в задумчивости катастрофа.

Вымыв после обеда посуду, Энни почувствовала, что больше не выдержит неизвестности, и выжидающе остановилась перед Мариллой, выражая всем своим видом решимость лучше узнать немедленно пусть даже самое для себя худшее, чем дальше терзаться в бесплодных догадках. Лицо её раскраснелось. Тело вздрагивало. И, крепко стиснув руки возле груди, она с мольбой произнесла:

– Ох, пожалуйста, мисс Катберт, скажите мне, собираетесь вы оставить меня или нет? Я изо всех сил старалась быть терпеливой, ждала, но теперь уже сил моих нет дальше терзаться неизвестностью. Это ужасное чувство. Прошу вас, скажите же мне.

– Ты забыла ошпарить чистой горячей водой тряпочку для мытья посуды, как тебе было сказано, – невозмутимо отозвалась Марилла. – Вот и сделай это, прежде чем задавать вопросы.

Энни покорно справилась с тряпочкой, а затем снова вернулась к Марилле, устремив на неё взгляд, полный немой мольбы.

– Ну что же, – пожала плечами та, не видя больше причин откладывать объяснение. – Полагаю, уже могу тебе сообщить. Мэттью и я решили оставить тебя в Зелёных Мансардах. Естественно, при условии, что постараешься быть хорошей девочкой и покажешь себя благодарной. Что такое, дитя? В чём дело?

– Я плачу, – словно сама удивилась Энни. – И не могу понять почему. Я ведь так рада, что больше некуда. И «рада», кажется, не совсем подходящее слово. Оно подходит для Белого Пути Радости и цветущих вишен, но это… Ох, это совсем другое, чем рада, я так счастлива! И постараюсь быть до того хорошей!.. Это, конечно, будет очень трудная задача для меня. Миссис Томас говорила, что я совершенно никчёмная. Но я стану очень стараться. Только вы всё-таки мне скажите, почему я плачу?

– Потому, полагаю, что ты взволнованная и взвинченная. – Марилла явно не одобряла столь откровенные проявления чувств. – Сядь вот на этот стул и постарайся успокоиться. Боюсь, ты слишком легко и смеёшься, и плачешь. Да, ты здесь остаёшься, и мы постараемся делать для тебя всё, что положено. Ты должна ходить в школу. Правда, до летних каникул осталось всего две недели, и нет никакого смысла начинать занятия до сентября.

– А как я должна теперь вас называть? Всегда мисс Катберт? Или можно тётя Марилла? – Энни явно хотела именно этого.

– Называй меня просто Марилла. Не привыкла я, чтобы меня называли мисс Катберт. Я от этого только нервничать стану.

– Но просто Марилла, без тёти, звучит как-то неуважительно, – возразила Энни.

– А я считаю, что ничего в этом неуважительного нет, если ты будешь вести себя со мной уважительно, – настаивала Марилла. – Все в Авонли, от молодых до старых, зовут меня так, кроме священника. Тому иногда приходит в голову назвать меня мисс Катберт.

– А я очень хотела бы называть вас тётей Мариллой, – просяще глянула на неё Энни. – У меня никогда ведь не было тёти. И вообще никаких родственников. Даже бабушки. Если бы вы позволили, я бы чувствовала, что действительно принадлежу вам. Можно мне всё-таки называть вас тётя Марилла?

– Нет. Я же не твоя тётя и считаю, нельзя называть людей тем, кем они не являются.

– Но мы могли бы представить, что вы мне тётя.

– Я не могла бы, – сурово отвергла такую возможность Марилла.

Глаза у Энни широко распахнулись.

– Неужели вы никогда не представляете себе вещи иными, чем они есть?

– Нет.

– Ох! – глубоко втянула в себя воздух Энни. – Как же многого вы себя лишаете!

– Не доверяю я таким представлениям, когда вещи кажутся не самими собой, – покачала головой Марилла. – Если Господь поместил нас в определённые обстоятельства, значит, Ему не угодно, чтобы мы собственным воображением эти обстоятельства от себя убирали. Кстати, Энни, сходи-ка в гостиную. Там на каминной полке стоит цветная литография с молитвой, которую ты должна сегодня в свободное время выучить наизусть. Таких молитв, как вчера, ты больше произносить не должна.

– Полагаю, у меня вышло не очень ловко, – с покаянным видом проговорила девочка. – Но, понимаете, это же была первая в моей жизни попытка. Нельзя ожидать от человека, что он прямо сразу начнёт очень хорошо молиться. Я потом легла спать, и у меня сразу придумалась такая великолепная, шикарная молитва, как я вам и обещала. Длинная, почти как у священника, и такая же поэтичная. Но когда я проснулась сегодня утром, ни слова не смогла вспомнить, и, боюсь, больше мне уже настолько хорошо не придумать. Почему-то, если придумываешь второй раз, всегда получается хуже, чем в первый. Вы когда-нибудь замечали это?

– Энни, запомни хорошенько: когда я тебя о чём-то прошу, тебе именно этим и надо сразу заняться, а не стоять и не обсуждать. Просто пойди и принеси то, о чём я тебе говорила.

Энни быстро направилась сквозь прихожую в гостиную, однако назад не вернулась. Прождав её минут десять, Марилла отложила вязание, нахмурилась и пошла за ней. Девочка нашлась перед картиной, висевшей в простенке между окнами. Маленькая и худенькая, стояла она, замерев в таинственных бело-зелёных бликах света, который струился сквозь яблони и виноградные лозы из сада, и глаза её пламенели мечтой.

– О чём ты думаешь, Энни? – резко осведомилась Марилла.

Девочка, вздрогнув, вернулась откуда-то издалека.

– Об этом, – указала она на цветную картину под названием «Христос благословляет маленьких детей». – Просто представила себе вдруг, будто я одна из них. Вот эта девочка в синем платье, которая стоит в углу отдельно от всех и, вероятно, никому не принадлежит. Ну вроде меня. Вам не кажется, что она выглядит одинокой и грустной? Я думаю, у неё нет ни отца, ни мамы, но она тоже жаждет благословения и робко подкрадывается к толпе в надежде, что её никто не заметит, кроме Него. Я знаю, что она чувствует. Уверена, что знаю. Сердце у неё, должно быть, громко стучит, а руки похолодели, как у меня, когда я всё спрашивала, смогу ли остаться. Ей тоже страшно, что Он может не обратить на неё внимания. Но Он, скорее всего, обратит. Вам самой так не кажется? И я пыталась представить себе, как она к Нему незаметненько подбирается – ближе, ещё ближе и ещё, пока не окажется совсем рядом. И вот Он заметил её и опустил ей на волосы руку. Представляете, как затрепетала она от восторга и радости! Жаль только, художник изобразил Его таким грустным. Его всегда почему-то грустным изображают. Вы заметили? А я верю, что на самом деле Он печальным не выглядел. Иначе дети Его испугались бы.

– Энни, – сказала Марилла, удивляясь самой себе, что не прервала её гораздо раньше. – Ты не должна говорить подобное. Это непочтительно. Совершенно непочтительно.

Взгляд Энни стал изумлённым.

– Но я как раз чувствовала себя почтительной просто до невозможности. Я совершенно не хотела быть непочтительной.

– Я тоже думаю, что это не намеренно, но всё равно нельзя говорить о подобном так фамильярно. И ещё одно, Энни. Когда я тебя за чем-нибудь посылаю, это нужно немедленно принести, а не впадать в мечтания и воображения перед картинами. Запомни. А теперь возьми картинку, отправляйся с ней на кухню, сядь там в уголке и выучи наизусть молитву.

Энни приставила картинку к кувшину с цветами яблони, которые сорвала в саду, чтобы украсить обеденный стол (новшество, встреченное Мариллой косым взглядом, но молча), и принялась внимательно изучать её, подперев руками подбородок.

– Мне нравится, – наконец нарушила она молчание, в которое была погружена несколько минут. – Красиво. Я эту молитву однажды уже слышала от директора приютской воскресной школы. Но тогда она мне не понравилась. У него был такой надтреснутый голос… И молитва у него получилась будто бы по обязанности, которую ему не очень приятно выполнять. А ведь она… если и не совсем поэзия, то вызывает во мне такие же чувства, как и стихи. «Отче наш, Сущий на небесах! Да святится имя Твоё!» Это похоже на прекрасную мелодию. О, я так рада, что вы дали мне её выучить, мисс… Марилла.

– В таком случае выучи хорошенько. И помолчи, – коротко бросила ей Марилла.

Энни, наклонив кувшин с цветами поближе к лицу, нежно поцеловала белый бутон, окаймлённый розовой полосой, после чего ещё какое-то время упоённо его разглядывала, а потом спросила:

– Марилла, как вы думаете, у меня может когда-нибудь появиться в Авонли сердечный друг?

– Какой друг?

– Сердечный. Ну, понимаете, такой очень близкий друг, по-настоящему родственная душа, которому я смогу доверить свою собственную душу. Я всю жизнь о таком мечтала, но не надеялась когда-нибудь встретить, а теперь столько моих самых прекрасных мечтаний одновременно сбылось. Вдруг это тоже сбудется? Как вы считаете, это возможно?

– На Яблоневом склоне живёт Диана Барри. Она примерно твоего возраста. Очень милая девочка и, возможно, станет тебе подругой, когда вернётся домой. Она сейчас навещает в Кармоди свою тётю. Однако тебе будет необходимо следить за своим поведением. Миссис Барри – женщина очень придирчивая и позволит дочери общаться только с приличной, умеющей себя вести девочкой.

Энни смотрела на Мариллу сквозь цветы яблони горящими от любопытства глазами.