– Милиция ищет, – Света наклонилась к Анне и аккуратно дотронулась до левого запястья. – Главное, помни: ты не виновата.

Не виновата. Ей легко говорить. Ее не было в том лесу. Она не находила маленький грязный сверток…

– Без тебя в AnnaSearch стало пусто. Ты была нашим лучшим поисковиком. И моей подругой.

– Ты меня не знаешь, – покачала головой Анна.

– Ты сама себя не знаешь, – возразила Света и как бы между прочим спросила: – Как поживает Тим?

Анна вскинула на нее глаза и поплотнее запахнула кофту, под которой спрятался плюшевый заяц, словно боясь показать его Свете.

– С ним все хорошо.

– Новых шрамов не прибавилось?

Анна почувствовала, как из низа живота кверху поднимается что-то тяжелое и горячее, словно комок раскаленной ненависти. Она сделала глоток кофе, действительно оказавшегося дерьмовым, нервно затянулась сигаретой, пытаясь погасить порыв, но горячий комок гнева и боли все-таки дошел до горла.

– Какого черта ты это начала! – вырвалось у Смолиной. – К чему этот сеанс психотерапии?

– Нельзя носить в себе. В какой-то момент ты просто не выдержишь… Как тогда, в детстве.

Не зря говорят: не говори другу то, что не должен знать враг. Сейчас Света была для Смолиной и другом, и врагом одновременно. И самое страшное – она знала про Анну даже то, что никому не следовало знать.

– Света, мне тогда было тринадцать!

– Некоторые привычки растут вместе с нами.

– Эта выросла в желание причинить вред кому-то другому.

Повисла тишина.

– А по женской части… изменений нет? – аккуратно спросила Света. – Ты так и не вспомнила?

Смолина покачала головой.

– Я и не пыталась. Врачи причины так и не выяснили.

– Когда разблокируешь воспоминания – возможно, все пройдет само собой.

– Не верю я в это «само собой». Ни во что уже не верю.

– Если ты не готова – дальше не пойдем. Давай остановимся.

– Нет… – Анна покачала головой. – Если я остановлюсь – я сойду с ума. Теперь нужно дойти до конца, каким бы он ни был.

– Что будешь делать?

– Я хочу понять, что произошло той ночью.

В фарфоровой кружке медленно остывал кофе, за окном остывал город, а Анне казалось, что она внутри превратилась в глыбу льда – ни чувств, ни желаний. Хотелось запустить руки внутрь себя, подцепить эту глыбу, вытащить и разбить о стол этой забегаловки на мириады осколков, чтобы они таяли на полу, смешиваясь с осколками фарфора, разлитым дрянным кофе и слезами облегчения. Хотелось снова дышать, чувствовать, любить. Но этому мешал какой-то предмет, и, приглядевшись, Смолина вновь увидела грязный сверток.

– Три года назад, в ту ночь… кто заявил о пропаже Лисинцевой?

– Людмила Викторовна. Ее мать.

– Контакты в базе остались?

– Тебе зачем?

– Хочу поговорить. Как несостоявшаяся мать с матерью бывшей.

– А стоит?

Анна не смотрела на Свету. Она смотрела за окно, во внешний мир, туда, где было холодно и неуютно. Ветер сорвал с клена почерневший от дождя лист, словно использованный талон на проезд, и швырнул на серый асфальт. Как жизнь Машеньки три года назад, подумала Смолина. Ее тоже вот так кто-то взял и сорвал.

– Вот и поглядим, стоит ли.

И Анна бросила недокуренную сигарету в кофе.

Руна 4

Мать заплакала, а слезы,
Слезы горькие сбегают
Из очей старухи синих
На страдальческие щеки.
Слезы льются, слезы каплют,
Слезы горькие стремятся
От щеки ее опавшей
До груди, дышавшей тяжко.

«Калевала»

Детство Анна помнила смутно. Оно всегда делилось для нее на две части – лето, проводимое в деревне под Питером, и все остальное время, которое Аня жила в городе. Была еще часть детства, проведенного в глухой карельской деревушке у бабушки Виены, – эти воспоминания были особенно яркими. Наверное, потому, что бабушка Виена была единственным человеком, кому было дело до маленькой Ани. Вот только виделись они не чаще, чем пару раз в год. Остальное время Аня была предоставлена самой себе.

Вечно занятая баба Нина отмахивалась от нее словно от назойливой мухи. Мама беспомощно смотрела на дочь и пыталась спровадить поиграть с игрушками. Только много лет спустя Смолина поняла, что ее мама сама не знала, как жить, и не понимала, как воспитывать ребенка. У нее была роль страуса, который при малейшей проблеме засовывал голову в песок. А отец… с отцом у Ани как-то не ладилось. Он работал допоздна, был весь такой занятой и строгий, а дочь игнорировал. Но не свою жену. Аня с завистью смотрела на то, как он отдает приказы ее маме и та с радостью их выполняет. Это было какое-никакое, но общение.

Лето вспоминалось как что-то теплое и приятное. Несмотря на обилие работы в огороде под присмотром бдительной бабы Нины, свободного времени хватало. Вокруг деревни простирались зеленые леса и золотистые поля, среди которых вилась чистейшая река. Это были времена гулянок далеко за полночь и вкуса свободы.

Ане всегда нравилось видеть на ногах и руках царапины – а детство в деревне без них не обходилось. В таких случаях всегда выручал подорожник – налепленный на ранку, он почти мгновенно останавливал кровь.

Баба Нина ругалась на синяки и ссадины, но Аня ни за что не соглашалась на посиделки с девочками в песочнице. От игры в куклы она уставала уже через пять минут и начинала откровенно скучать. Какой интерес постоянно переодевать пластмассовых пустышек и представлять, как они женятся и заводят детей? Куда интереснее было залезть на стройку с местными мальчишками, самой выстругать рогатку охотничьим ножом, позаимствованным у деда, и расстреливать из нее зеленые пивные бутылки, которые при попадании рассыпались звонким фейерверком осколков.

С наступлением осени все менялось. Аня переезжала обратно в город, где ее ждала школа и родители, с которыми они не виделись все лето. Цветок вырывали с корнем и пересаживали. Там, где была плодородная земля, теперь асфальт.

И здесь наступала тьма.

Возможно, это было связано с временем года – начинало рано темнеть, солнца становилось все меньше, словно мир забирался в берлогу и засыпал до весны. Возможно – с нелюбимой школой, в которой приходилось учиться через силу.

Раз за разом погружаясь в воспоминания на сеансах со Светой еще во времена AnnaSearch, она постоянно доходила до этого периода и проваливалась в черноту. Память, словно запертая на амбарный засов, никак не желала приоткрывать скрипучие дверцы. Анна только чувствовала, что оттуда, из-за этих старых, проржавевших дверей, несет плесенью и могильным холодом. Каждый сеанс заканчивался у этих дверей. Света говорила, что они найдут ключ.

Смолина была уверена, что эта тьма никак не могла быть связана с родителями. Ведь она не видела их долгих три месяца! А родители должны быть любимы. Должны быть.

На эту фразу, произнесенную Анной на одном из первых сеансов со Светой, обратила внимание опытный психолог.

– А на самом деле, как ты думаешь, – спросила тогда Света, – ты любила своих родителей?

* * *

Перед самым закатом облака внезапно расступились, обнажив бледное осеннее солнце. Непривычно было видеть, как серый город обретал цвет в красных лучах. Дорожные фонари отбрасывали длинные ломаные тени, многоэтажные панельки погружали во мрак целые кварталы. Еще немного – и солнце сядет окончательно, окутав город тьмой.

Людмила согласилась встретиться с Анной на улице, словно не желая оставаться с ней наедине. Но уже то, что она поддалась уговорам, было удачей.

Анна остановила машину на стоянке у торгового центра и вышла в неуютный город. Серость и сырость тут же окутали ее. Смолина огляделась.

– Это вы мне звонили?

Анна обернулась на тихий голос. Высокая женщина в пальто стояла недалеко от нее, прикрываясь зонтом от осенней мороси, словно призрак, невесомая, такая же серая, как город. Но больше всего на Смолину произвели впечатление ее глаза – неподвижные, застывшие. Так бывает, когда хватанул такого горя, что не вывезти ни на какой телеге. Словно плыл на утлом суденышке посреди бескрайнего океана, именуемого жизнью, собирая в лодку то, что удавалось, гребя к туманному острову мечты вдали, но налетела волна и разбила в щепы все, что так долго пытался построить.

– Людмила Викторовна?

– Можно просто – Людмила, – сказала она устало и бесцветно.

– Я Анна.

– Что вам нужно?

Солнце медленно таяло за серыми высотками, растворяясь в осенней мгле. Что ей нужно? Если бы Смолина знала! Она смотрела в эти усталые серые глаза, словно пытаясь найти в них ответ.

– Я хотела поговорить о…

– Кате.

– Да.

Небо вновь заволокло – осенью это происходило почти мгновенно, словно кто-то подгонял облака, спеша погрузить мир во тьму. Прохожих в такую погоду почти не было, и шелест начинающегося дождя подчеркивал тишину и пустоту, которые вдруг стали физически ощутимыми.

– Катя… а что Катя? Ее нет больше. Была – и нет, – она говорила еле слышно, словно слова сдувал ветер.

– Как вы думаете, кто мог такое сделать с ней?

– Я не знаю. Но ему гореть в аду за такое. Господь не попустит, – сокрушенно произнесла Людмила.

– У нее кто-то был?

– Кто-то? Мужчина? – Людмила покачала головой. – Она и не искала. Отец ее ребенка бросил их сразу же… Она боялась снова обжечься.

– Друзья? Подруги?

Людмила медленно покачала головой.

– С кем-то же она общалась! Мне нужно зацепиться за что-то, чтобы… чтобы найти.

– Милиция уже искала… Ничего не нашли.

– Может, они что-то упустили?

– И вы думаете, что, поговорив со мной, найдете убийцу? Что вы хотите от меня? Что я могу вам дать? У меня ничего не осталось. Все, что было, у меня забрали три года назад.

– Вы были в квартире дочери? После… после той ночи?

Людмила покачала головой.

– Нет. Я так и не смогла зайти туда.

– Людмила, я понимаю, что это тяжело, но… я бы хотела осмотреть квартиру Кати.

– Зачем вам это?

– Я хочу понять ее. Может, там есть что-то…

– Я не про это. Зачем вам копаться в моем прошлом?

Анна не нашлась, что ответить. Людмила смотрела мимо нее.

– Вы знаете, что такое никогда больше не услышать слово «мама»? Никогда не обнять свою дочь? Я вижу ее во сне, хочу обнять, но она ускользает от меня…

Ветер трепал края ее зонта, снося нависающие гроздьями капли дождя и унося в пустоту. Зря она сюда приехала. Не стоит беспокоить старые раны.

– У вас есть дети? – внезапно спросила Людмила.

Анна сглотнула ком, внезапно подкативший к горлу.

– Девочка. Приемная.

Людмила впервые взглянула ей прямо в глаза.

– А свои?

Анна покачала головой.

– Я… я не могу…

Холодный воздух попал в горло, и Смолина захлебнулась им. Она ни с кем не обсуждала это. Тема была табу. Но она хорошо помнила тот день. Врач тогда сказал – такое бывает, не всем дано – каждая седьмая пара этому подвержена. Но жизнь продолжается, сказал доктор. А Анна сидела и не могла понять, как это. У него, может, и продолжилась жизнь. И у других. У всех, кроме нее, у семи миллиардов людей. А у Смолиной тогда остановилась.

Людмила ничего не ответила, но в ее взгляде Анна впервые увидела то бессловесное понимание, каким могут обладать только матери, пережившие утрату.

– Вы же… это вы тогда нашли мою Машеньку?

Анна кивнула.

– Иногда ночами я снова оказываюсь в том лесу, – тихо произнесла Анна. – Бреду сквозь дождь и тьму и ищу… ищу их. И каждый раз я верю, что смогу найти. Каждый раз.

– Уже не сможете. И никто не сможет.

Они стояли друг напротив друга в объятом моросью городе. Там, за серыми домами, очередной раз умирало солнце. Каждая из этих женщин похоронила что-то свое. Но вместе с вечерними тенями оживали и их призраки из прошлого.