Сарбан старался обуздать свой гнев, не показывать своих чувств, не выдавать себя. Но все-таки одна слеза одержала победу, скатилась по щеке, застряла в бороде.

– Почему вы плачете, господин?

Сарбан утерся основанием ладони и коротко ответил:

– Ты мне кое-кого напоминаешь.

Степан был совсем не похож на Бога, но Сарбан вспомнил те моменты, когда купал сына, этот комочек розовой плоти, который хихикал и плескался, будто маленький океанский святой, все еще невежественный, неуклюжий, ни о чем не подозревающий. Узрел усталые веки, смыкающиеся над миром Бога на последних словах сказок, почувствовал теплый лоб губами, ощутил ноздрями запах только что омытой невинной кожи. А потом дрожь омерзения сотрясла его тело, когда он бросил взгляд на Степана, обнаженного под накидкой, и невольно подумал о том, что с ними тут делают – и Сарбан с отвращением проклял эти образы. Такова была реальность паренька, и священник, не сдерживая слез, наклонился и обнял его.

– Господин… я… – Степан умолк и сам обнял мужчину, испуганно озираясь по сторонам.

– Степан, я хочу, чтобы ты мне помог, – сказал Сарбан. – Ты сможешь?

Тот не кивнул, не пожал плечами – он ждал. Вероятно, подумал Сарбан, многие просили его помочь им (на свой лад), и столь же вероятно, что он многим помог (означенным образом).

– Ты не должен ничего делать, – сказал он. – Просто поговори со мной. Ладно?

– Ладно, – сказал малец.

– Здесь есть другие мальчики? Такие, как ты?

– Да, есть несколько, но нас держат в разных комнатах.

– Вы часто видитесь?

– Не-а, не очень. Изредка, если Папук куда-нибудь уходит. А когда он спит, мы иной раз выходим в коридор, чтобы поговорить.

– О чем вы говорите, когда видитесь?

– О тех, кто сюда приходит. Ну… только о них, получается. А-а, еще Альбит придумал игру. В нее мы тоже играем, да.

– Степан, я хочу, чтобы ты мне помог, хорошо? Пообещай, что не будешь мне врать и расскажешь все, что знаешь.

Парень кивнул, и Сарбан улыбнулся.

– Независимо от того, лжешь ты или говоришь правду, я все равно тебя однажды отсюда вытащу, понимаешь? Тебя, Альбита и остальных. Надо только потерпеть. Короче говоря, я в любом случае тебя спасу, но знай: если сейчас ты скажешь правду, это случится быстрее.

Степан улыбнулся.

– Скажи, бывало такое, чтобы у Папука пропадали какие-нибудь люди?

Степан нахмурился – видимо, как следует задумался. Время от времени его взгляд перебегал в угол комнаты, задерживался там на некоторое время, а потом возвращался.

– Ну, кто-то уходит, кто-то приходит. Но я не знаю, куда они деваются.

– Ничего, все хорошо. До тебя доходят какие-то известия снаружи?

– Ну, случается. Есть один парень, он сюда захаживает. Он не делает нам больно и время от времени приносит сладости. Он рассказывает, что происходит в городе.

– Он молодой?

– Да.

– Говоришь, он ни разу тебе не навредил?

– Угу.

– Знаешь, как его зовут?

– Картен, но больше ничего не знаю. Да, Картен.

– Картен… – повторил Сарбан. – Степан, послушай. Ты когда-нибудь слышал о таких, как ты… которых… убили?

Взгляд Степана опять перебежал в темный угол и на этот раз не сразу вернулся к лицу священника. Всего на несколько мгновений задержался, чуть дольше, чем следовало, но этого как раз хватило, чтобы вызвать у Сарбана подозрения и заставить непроизвольно повернуть голову, взглянуть туда же. В углу мерцал огонек. Сарбан протянул руку, ткнул пальцем: пусто. Он осознал, что все это время за ними наблюдали через отверстие в стене.

Сарбан вскочил и испуганно огляделся. Сделал два шага к двери, но не успел ее открыть, как два бравых молодца схватили его и прижали. Позади них Сарбан увидел Папука. Стук деревянных ног по полу приблизился, а потом короткое и острое лезвие обожгло ребра. Папук выпростал окровавленную руку из-под одежды священника и прошептал ему на ухо:

– Мы не любим доносчиков, биварец, и еще не любим тех, кто сует нос в чужие дела.

Другой мужчина шагнул вперед и ударил Степана, потом задернул занавеску. Он выгнал всех и остался с парнем наедине.

– Что… что вы с ним сделаете? – запротестовал Сарбан, но за каждый звук приходилось платить болью, и он, запнувшись, упал.

Его опять схватили и потащили куда-то наверх, сквозь густой от перегара и дыма воздух, сквозь смех и харканье, разврат и бред, а потом швырнули в чулан в дальней части кабака. Там, во тьме, его начали бить, орудуя руками и ногами. Боль рождалась от соприкосновения с кулаками и башмаками, вгрызалась все глубже в измученное тело, стремясь проникнуть до мозга костей. Казалось, они целенаправленно били по свежей ране между ребрами, которую нанес Папук; но досталось и лицу, они хотели его пометить, чтобы опухшая физиономия бросалась в глаза в любой пивнушке и корчме.

– Кто ты на самом деле, биварец? – прошипел кто-то сквозь зубы, беспощадно нанося удар за ударом. – Ты нам солгал? Что ты задумал?

Но Сарбан молчал и сжимался все сильнее, пытаясь раствориться в себе. В конце концов даже тупая боль удалилась куда-то за пределы его тела и рассеянно за ним наблюдала. Он провалился в иную тьму, свою собственную, сотканную из сломанных костей и разорванных мышц.

– Чего тебе надо, биварец? – не унимались мучители и продолжали бить.

Затем Сарбан почувствовал, как его подняли, услышал, как открылась дверь, ощутил ночной холод и вспомнил, что он человек, причем живой – это было последнее оружие, что осталось в его распоряжении, – и начал бороться. Он почувствовал, как его вышвырнули, и несколько раз увидел небо, пока кубарем катился сквозь кусты за стеной. Очутившись в канаве, опоясывающей город, разок открыл глаза, вдохнул затхлую вонь тины и погрузился в беспамятство.

Когда он очнулся, было уже светло. Собака нюхала его волосы, слизывала с лица засохшую кровь. Священник хотел вскочить на ноги, но от боли рухнул обратно в канаву. Он помнил все. Закрыл глаза, замер; собака продолжила его лизать.

– Господин, вы в порядке? – спросил кто-то.

Сарбан попытался перевернуться на спину, мальчик его услышал.

– Мне позвать папу? – спросил этот миловидный ребенок, крестьянский сын с какого-то окрестного хутора.

– Нет-нет, – сказал Сарбан и протянул руки.

Малец помог ему подняться; обиженная псина убежала.

– Вы оттуда упали? – спросил мальчик, указывая на высокую стену.

Сарбан кивнул.

– Вы там работали?

– В смысле? – священник попытался отряхнуть одежду.

– Ну, вы стражник со стены?

– А-а. Да.

– Я тоже хочу стать стражником, когда вырасту! Буду глядеть оттуда сверху – ух ты! – в далекие дали.

Сарбан пригляделся к постреленку. За ним, в некотором отдалении, собрались другие дети.

– В далеких далях нет ничего интересного, малыш, – сказал Сарбан и выпрямился, застонав от боли.

– А-а, – мальчик потупил голову, потом робко прибавил: – Мы тут грибы собираем.

Сарбан тотчас же пожалел, что разочаровал его, но времени на такие мысли не было – он должен был собраться и побыстрее придумать, как незаметно вернуться в Альрауну через ворота. Он посмотрел наверх: если не знать, что там, в городской стене, у Папука есть потайная дверь, хорошо обделанная камнем и скрытая от посторонних глаз густыми зарослями тростника, то ничего и не увидишь. Итак, подумал священник, кто угодно мог войти или выйти незамеченным через стены Инфими. Сколько еще таких дверей тихонько открывали путь на равнину, сколько людей вошло и вышло, крадучись, уподобившись невидимкам? Сколько Ничто существует в этом Мире?

– И что вы делаете с грибами? – спросил Сарбан.

– Отвозим на той телеге в Прими.

Сарбан увидел телегу и улыбнулся разбитыми губами.

– Как тебя звать?

– Али, господин.

– Хочешь поиграть, Али?

При слове «поиграть» псина повернулась к ним с надеждой. Али кивнул, и Сарбан обрадованно перевел дух.

* * *

Мариса заперла дверь и, склонившись над Сарбаном, то промывала его рану, то целовала ее. Девушка расплакалась, когда увидела его таким избитым, а он едва не упал с крыши на улицу, когда спускался с платформы, поскольку кости все еще ныли, кожу жгло, а мышцы не слушались.

– От тебя странно пахнет, – сказала она, обнимая его.

– Грибами, – ответил священник.

Тогда-то Мариса и начала лить слезы. Раздела его, уложила на кровать. Прошлась кончиками пальцев по всему телу, проверяя, очищая, исцеляя.

– А ты в этом разбираешься, – сказал Сарбан, и Мариса поведала ему, что все девушки в заведении Мадамы умеют лечить раны.

– Пришлось научиться, – проговорила она. – Нужда заставила.

Она попыталась выяснить, что случилось, но Сарбан был скуп на слова из-за боли и досады.

– Опять искал его по кабакам?

Священник кивнул. И все. Но Мариса поняла.

– Хоть что-нибудь узнал?

Священник покачал головой. И все. Но Мариса поняла. Она поцеловала его в лоб и погладила по волосам.

– Мы найдем его, – пообещала девушка.

Сарбан посмотрел на нее, и его взгляд в тот момент выражал все слова мира, еще никем не изреченные, никогда и нигде.

Встав с постели, Сарбан изумился тому, как мастерски над ним поработала Мариса. Конечно, синяки на теле посрамляли все усилия, но разбитую губу она промыла и смазала медом с календулой, к глазу приложила примочку с цветочным отваром, и священник теперь мог выкрутиться из неловкой ситуации без особого труда, заявив, что споткнулся на лестнице, спускаясь в подвал, – никто бы не усомнился в его словах.

– Спасибо.

– Теперь тебе нужно отдохнуть, – сказала Мариса и подтолкнула его к потайной двери, за которой был крошечный чулан, достаточный ровно для того, чтобы прилечь там, свернувшись калачиком. – Поспи несколько часов! Сон помогает – соединяет то, что нужно соединить, и разъединяет то, что нужно разъединить.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда.

– Ждешь клиента?

– Да, есть кое-кто, – ответила Мариса.

Сарбан потупил голову.

– Давай, ложись – и чтоб ни звука, пока я тебя не выпущу.

– Могу я тебя еще кое о чем попросить?

– Проси о чем угодно.

– Пожалуйста, нанеси румяна и помаду. И накрась глаза.

Мариса улыбнулась. Она знала.

– Ладно. А теперь ложись.

Сарбан поступил, как велели, и попытался заснуть. Не вышло: он постоянно чувствовал, что в чулане есть кто-то еще, напирает сзади, дышит в затылок. Он насчитал девять сеансов с семью клиентами. Когда много часов спустя Мариса открыла дверцу чулана, Сарбан притворился спящим. Мариса вытирала краску с лица.

– Я по тебе скучала, – сказала девушка.

«Я тоже, – подумал Сарбан. – Я тоже».

Но забыл сказать об этом вслух.

* * *

Пучок из крыс все еще маячил перед глазами Лили, когда она вышла за ворота и наткнулась на Непомука с мешком на спине. Парнишка уронил его на землю и уставился на нее. Этим утром Лили выглядела бледной, ни следа свежести на лице.

– Ты похожа на Иссохшую Святую, – сказал Непомук.

– Чтоб ты знал, это совсем не смешно.

– В смысле? – нахмурился парнишка.

– Да как ты вообще до такого додумался?

– До чего?

– Ты ревнуешь!

– Э-э?

– Да, ты завидуешь, что кто-то другой оставляет мне подарки, а ты, сопляк, можешь только… таскать туда-сюда отцовские мешки!

Парнишка ничего не сказал. Он покраснел (от волнения, от стыда?) и закинул мешок на правое плечо. Повернулся к ней спиной и ушел.

– Ради собственного блага сними эту дрянь с дерева, пока я не вернусь из школы, потому что, если папа увидит, я ему скажу! Я все расскажу! – крикнула Лили ему вслед.